Пока ты спал...(СИ) - "D_n_P" - Страница 2

Чонгук отнял руку Хосока от члена, поднес ко рту и обстоятельно вылизал каждый палец. Ласкал нежные местечки между ними, обводил кончиком языка костяшки, подушечки, нежные венки. Рука пахла его семенем, чипсами, каким-то кремом. Где-то, в параллельной вселенной, был мир, в котором эта рука по собственному желанию гладила, бродила по телу Чонгука, трепетно очерчивала щедрые линии мышц, терпко ласкала эрекцию. Но в этой вселенной рука обняла подушку, стоило её отпустить. Жалкие крохи со стола Хоби-хёна, позорно украденные младшим.

По-хорошему, нужно уйти, никто не давал Чонгуку права трогать так собственнически спящего хёна, но он только продвинулся ближе. Беззащитность, уязвимость Хосока сносила преграды, подталкивала на новые подвиги. Теперь его привлекли яркие, четкие губы, сложенные в круглую, идеальную букву О. Он провел по ним пальцами, оттянул нижнюю так, чтобы мелькнули ровные белые зубы. Хосок не шевелился. Хмурил брови, вздыхал, трепетал телом и нет-нет, да изгибал соблазнительно поясницу.

— Что же тебе снится, хён? — пьяно хихикнул Чонгук и запутался пальцами в его волосах. Дернул легонько, придвинув ближе голову. — Секс с девушкой? А может, тебе снятся танцы? Или… снится мужчина? — замер Чонгук, прижал руку к занывшему виску. И сам себе ответил:

— Да нет, вряд ли. Я бы такое не пропустил.

Ласковый, нежный, умопомрачительный Джей Хоуп, чью узкую сладкую задницу хотелось натянуть до упора, никогда не был замечен в интересе к своему полу.

— Ну что ж, я буду первым. Как всегда, — сделало вывод нетрезвое сознание Чонгука.

Убедившись, что пьяный хён всё так же спал, он приблизил член ко рту. Мазнул чувствительной головкой по губам, нырнул глубже, исследуя бархатистую внутреннюю поверхность, провел концом по зубам.

— Открой рот, хён. Ну же. Открой шире…

Прижаться бы губами, попробовать на вкус соджу, который пил хён в зале, у него сто процентов будет привкус вишневой настойки. Чонгук придержал Хосока за подбородок и погрузился членом в теплый, влажный рот. Под веками плеснуло красным — его встретил там робкий язык. Тот касался, оглаживал, выталкивал, заставляя окунаться снова и снова. Низкие стоны Чонгука отскакивали от стен и оседали потом на собственной коже.

— Так что же тебе снится, хён? — заскулил он, двигая бедрами у чужого лица. — Что за сон, в котором ты исследуешь языком чужой член?

Хороший вопрос, чтобы разложить его на составляющие, задуматься, но сегодня вечером умение анализировать и делать выводы махнули рукой, задавленные бетонной плитой алкоголя. Кровь гудела, толкалась шумно по венам, наливала их страстью. Чонгук оглаживал красивое лицо, перебирал кудрявые волосы. Медленно двигался между распахнутых, красных губ, растягивая их на своем члене. Хён принимал молча, терпеливо, только морщил острый нос. Тонкие веки заметно подрагивали на каждом неторопливом толчке.

— Ох, о-о-ох, откуда ты так умеешь?..

А Чонгуку и этого мало, хотелось больше. Больше покорного, не сопротивляющегося хёна. Хотелось рассмотреть его подробнее, запомнить, впечатать картины голого тела под веки. Впрыснуть в кровь, втереть в десна, втянуть носом. Личный сорт героина, от которого Чонгуку было так хорошо, что хотелось сдохнуть.

Новая мысль заставила замереть на толчке, откинув голову. Интересно, у спящего Хосока стояло? Чонгук уставился в потолок невидящим взглядом, длинно выдохнул и вытянул член наружу. Если хён не проснулся от прошлых действий, можно ли его перевернуть? Он осторожно взялся за отставленную острую коленку и потянув за неё, переложил послушное тело на спину. От вида красивого, ровного стояка Хоби Чонгука размазало по простыням. Аккуратный член хёна оставлял вязкие капли под пупком, нежная мошонка поджалась в ожидании ласк. Другого намека и не надо.

Оседлав узкие бедра, Чонгук обхватил оба члена и начал тереться эрекцией по эрекции, стискиваясь ладонью на каждом ударе. С натерто-красных губ хёна слетали томные, чувственные стоны — лишали последнего рассудка. Голова Хосока была откинута, открывала взгляду смуглую шею и маленький нежный кадык — картина теперь будет сниться. Чонгук склонился и куснул мокрую кожу под кадыком. Какой же он вкусный, капельки пота остались на языке привкусом вишни. Удовольствие подступало, охватывало истомой от макушки до пальцев, дыхание судорожно рвалось сквозь сомкнутые губы. Чонгук приласкал чужую мошонку, огладил пальцем местечко за ней и продолжил двигаться.

Воздух искрился в темной комнате, по ощущениям — как на сраной Венере: еще чуть-чуть и кислород закончится. Пот тёк по спине, скатываясь в майку, соленые капли срывались с челки, чтобы испариться с распаленной, горячей кожи хёна. Чонгук сдавил ладонь сильнее и почувствовал дрожь чужой эрекции. Растёкся рукою, выжал оргазм, и Хосок кончил, выстанывая что-то вполголоса, пачкая живот тонкими струями.

Собственный оргазм неотвратим, как цунами — накрыл с головой. Семя щедро разлетелось по животу и груди хёна, и тот снова что-то пробормотал. Чонгук провел ладонью по груди, мешая свои и чужие потеки, и вдруг, как выдох, как тихий стон, как отзвук оргазменной истомы донеслось до него тихое «Чонгуки».

Звонкая ломкая тишина воцарилась в комнате. Ему надо уходить пока разморенный, заляпанный хён не проснулся. Протрезвевший после оглушительного оргазма он наконец-то испугался: а что, если бы Хосок проснулся? Как бы он смотрел ему в глаза? Что бы сказал? А завтра? Что ему делать завтра? Как он вообще будет с этим жить? Проснувшийся стыд сдавил грудь обручем, осел песком под веками. Как хотелось бы остаться тут, лечь рядом, обнять. Послышавшееся «Чонгуки» пристегнуло, привязало к этой комнате, к кровати, к спящему хёну. Тот всё ещё спал, сбитое дыхание рвало смуглую грудь, морщинка меж бровей никак не расходилась. Он выглядел попользованным. И от этого стало тоскливее, словно в этот самый момент Чонгук потерял что-то ценное, родное.

Он тронул натертые губы, провел по их влажной поверхности, прижёг поверх поцелуем. И ушёл.

***

Утро встретило Чонгука головной болью. Сколько же он вчера выпил? Во рту помойка, на душе огромный камень вины. Стыд не проходил, и к нему, рука об руку, добавились смущение и муки совести. Как он мог так поступить? Как смог тронуть пальцем без разрешения? Без взаимности? До какой низости дошёл, пока злился на Хосока за его равнодушие. Поступок настолько позорный, ничем не мог быть оправдан, и с его последствиями предстояло сегодня столкнуться.

Похмелье намяло тело, осушило рот до состояния пустыни. Хочешь, не хочешь, а за водичкой сходить надо, думал Чонгук, лёжа в измятой постели поверх покрывала. Только воду, ни единого куска еды в горло не полезло бы. Особенно, если на кухне будет торчать Хосок.

Как себя вести дальше? Струсить? Сделать вид, что это не он кончил на грудь хёна? Или поступить по-мужски, взять на себя вину и подойти? А что сказать? «Прости, хён, я напился и сделал непотребное?» Или: «прости хён, я по тебе так полыхаю, что напился и сделал непотребное?»

— Как же раскалывается голова. Пусть хотя бы боль пройдет, потом подумаю, — шептал он помертвевшими губами, пока натягивал на себя чистую одежду. Воспоминание мелькнуло укором: — Показалось или нет, как хён стонал «Чонгуки», кончая?

Хосок, конечно же, был на кухне, какого рожна, как говорится. Чистый, одетый (Чонгук сморгнул вчерашние буйные кадры белых струй по груди), уткнувший тяжелую голову в ладони.

— Привет, хён, — проблеял Чонгук, пряча от него глаза. Мысленно ударил себя по лицу. Сдался с потрохами. По его жалкому, трусливому тону и дурак догадался бы.

— Привет, Чонгуки, — поднял голову Хосок и пришиб его злобным взглядом. На лице его ярким укором горели натёртые губы, хён провел по ним языком и оскалился.

Чонгук почувствовал себя самым несчастным человеком во Вселенной. Он сморщился, залился краской стыда. Его рук дело. И рук ли…

— Кофе будешь? — Хосок встал, прошел мимо к кофеварке, больно задев плечом.

Чонгуку бы сейчас пойти утопиться, какой к чёрту кофе, но он стоял как приклеенный. Если сейчас сбежит, так и будет бегать.