Государево бремя (СИ) - "D_n_P" - Страница 1

========== Часть 1 ==========

Тяжёлая сбитая из дуба дверь грохнула в косяке, зазвенела металлическим запором, но лицо Всемилостивейшего Государя Сокджина Первого осталось невозмутимым и безжизненным, — нетронутая какими-либо чувствами совершенная красота. Для всех так читаемая, кроме Чимина.

— На выход… — негромко скомандовал он спальникам*, когда увидел монарха молчаливым изваянием застывшего около двери.

Государю не было нужды лишний раз открывать рот, его постельничий* за годы службы научился читать все оттенки эмоций по аккуратным изгибам бровей и недовольным складкам около обманчиво мягких губ. И сейчас Сокджин Первый, судя по всему, был охвачен чистейшим, ничем не замутненным бешенством.

Дверь опочивальни закрылась за последним служкой, а государь все ещё стоял, не шевелясь, погруженный в омут злобных мыслей. Ноздри точеного носа трепетали, пальцы сжимались на шитой золотом поле кафтана.

Чимин взял в руки спальное платье из французского узорного шёлка.

— Всемилостивейший государь, прошу…

— Нет, — отрезал тот и гордо вскинул непокрытую голову.

— Милостивый государь мой, — сделал ещё одну попытку Чимин.

— Нет! — прищурился Сокджин Первый.

Чимин вздохнул, погладил пальцами тонкий шелк одеяния.

— Ваше величество, — позвал упрямца на иностранный манер.

— Я, наверное, никогда не услышу… — монарх обжег высокомерным взглядом своего слугу.

Чимин молча склонил голову. Опасные игрища, в которых всегда один победитель. И которые из раза в раз навязывал государь.

— Что ж… Раз так. Раздень меня… — протянул тот нетерпеливо руку.

Сегодня был действительно худой день. Чимин снова про себя вздохнул, аккуратно отложил платье на скамью и приблизился. Пальцы, усыпанные перстнями, дрожали в ожидании, слуга коснулся их устами. Мягко, трепетно, долго. И недостаточно. Рука не упала. Тогда Чимин перехватил её ладонью и потянул к кровати.

— Я их казнил.

Спина, освобожденная от кафтана, была такой же прямой, но Чимину она виделась не гордой — напряжённой. Он замер, вслушиваясь в треск свечей по расписным стенам опочивальни. Кроме этого звука, да их тяжёлого дыхания — ничто не нарушало покой. Значит ропот недовольных был спрятан по горницам, да по спальням. Туда им и дорога. Он провёл по предплечьям, чтобы высвободить руки из широких рукавов.

— Всех казнил. До единого. И жён тоже.

Чимин молча сложил кафтан, перешёл лицом к государю и взялся за тесемки нательной рубашки.

— И слуг?

— И слуг.

— Руки поднимите…

Чужой властный взгляд вонзился в лоб — экая вольность, обращаться так к царю и повелителю. Но игра стоила свеч. Руки, объятые тонким сукном, взвились вверх. Чимин потянул рубашку, освобождая сильное, стройное, холеное, не по-царски крепкое тело. В мерцании свечей оно казалось цвета горчичного мёда — смуглое, спелое, сладкое. Розовые горошинки на груди сжались, сморщинились от холода, и Чимин бросил обеспокоенный взгляд на изразцовую печь. Завтра же накажет того нерадивого спальника, работающего спустя рукава.

— И детей казнил.

— Не верю. Руки держите?

— Они вырастут и будут строить новые козни. Будут в разы злющими и мстительными.

Спальное платье на мгновение скрыло горделивый изгиб губ царя, спрятало его горькую усмешку, но Чимину не было нужды смотреть. Он всё знал. Годы прислуживания — от царского сынка, кто не претендовал на скипетр и державу, до Сокджина Первого, правителя огромного государства — не прошли даром. Невозмутимое выражение лица встретило царя, когда рубашка легла ему на плечи. Чимин провел ладонями по ткани, расправляя складки на груди, одернул полу на тонкой талии, не нарочно обхватил её ладонями. Даже в его небольших руках она была приятно узкой. Сокджин Первый был пригожий, как для касаний, так и для взора.

Много титулов было у царя. Сокджин Первый, Грозный, Пригожий, и каждый использовался. В государственных свитках, где его величали Первым. Грозным его звали недруги и те, по чьим головам он прошелся, отбирая власть. Пригожим звало женское племя, прощающее его холодность, резкость, безжалостность за одну только редкую улыбку полных губ и иногда смягчающийся взгляд тёмных глаз. Нервный бабский стрёкот не сбавлялся тем фактом, что государь никак не мог выбрать себе суженую. Некогда, не к спеху, дела государства важнее — отговаривался он от бояр, а иногда топал ногой в сафьяновом сапоге на самых настырных. И все они не знали того, что творилось в опочивальне.

— Иди ко мне… — государь снова протянул руку Чимину. Пальцы уже были освобождены от колец, но дрожали так же нетерпеливо. Без мощных, тяжёлых украшений длань казалась узкой, тонкокостной, нежной как у девушки. И все равно была больше, чем у слуги. Второй рукой государь похлопал по постели рядом, откинув одеяло.

— Если Его Всемилостивейшему государю ничего не нужно, я хотел бы удалиться… — встал рядом с кроватью Чимин.

Он… его уже ждали…

Сокджин Первый сурово свёл брови, повел саженными плечами.

— Мне холодно, печь не растоплена как надобно. Уйдёшь, прикажу кожу снять с плеч того, кто ленится работать. Али тебе её снять? Али ещё кому?.. Я найду, ты меня знаешь, — грозно проговорил он.

Кожа искрами загорелась от его тона. Чимин не хотел, его заставляли. Истинная правда. Он постарался выдохнуть гневно, резко, но звук получился сладчайшим, нежным, долгожданным. Он быстро снял одёжку, остался в рубахе, такой же тонкой и мягкой — государь баловал своего слугу. Лёг, и его тут же накрыли пуховым одеялом, прижали к груди. Кожа под рубашкой была холодной, ошпарила голые участки тела. Ноги сплелись с ногами, тоже ледяными, потерлись друг об друга, в надежде согреться. Ни полвершка не осталось между ними.

— Мне надобно. Сегодня… — шепнул царь. И растекся в руках, сам вжался бёдрами, толкнулся налитым в живот.

— Всемилостивый государь…

— Сокджин! Скажи! — мягкие уста коснулись подбородка Чимина, он зажмурился и нашел губы своими.

— Милостивый Государь мой, — простонал он в рот, когда чужая рука задрала рубаху и коснулась паха.

— Сокджин. Ну же!

Ладонь хозяйничала по стволу, вытягивала ещё длиннее, делала твёрже и жёстче — тёрла вершину и зажимала у корня.

— Ваше величество! Ах!

— Ты так нежно ахаешь. Скажи еще раз. И добавь: Сокджин!

Иноземные фейерверки вспыхивали и гасли у Чимина под веками. Всегда так бывало: сладко, тесно, жарко. И всегда обоим было мало. Вихри сворачивались в животе, костры горели под кожей. Руки Чимина зажили своей жизнью. Стиснули узкую талию, задрали рубашку, провели по горячим гладким бедрам. Государь задрожал в поцелуй, расставил их шире.

— Мне надо. Очень. Подсоби, — умоляющий стон растекся по взмокшей шее, там, куда спустился государь, лобзая. — И скажи, Сокджин. Прошу…

Кто Чимин — вошь, чтобы отказать царю. Не мешкая, развернул его на живот, выпутав обоих из пухового одеяла. Жарко было и без него, не продохнуть. Провел пальцами между смуглых половинок, где было мягко и пухло от вчерашних игрищ. Под кроватью своего часа ждал горшочек с маслом, Чимин, перегнувшись, спешно окунул туда пальцы и вернулся, тронул нежное натруженное колечко входа. Широкие плечи, с задранным на них спальным платьем, зашлись мурашками. Ноги, длинные, стройные, крепкие, раздвинулись, облегчая доступ. Пара движений там пальцами, смазать, разгладить — опытным путём выясненное действо, чтобы было глубже, приветливей, бережнее, и Чимин с тихим рыком уже внутри, сладко раздвигал, наполнял, толкался на всю длину.

— Сокджин! — замурчал он в розовое ухо, когда лег всем телом, яростно работая бедрами. Так — можно, государь стерпит, ему необходимо после тяжёлых царских будней.

— Ещё, Чимин! — куда-то в перину скомандовал царь, встречая и ахая на каждые толчки. Длинные его, черные волосы метались по медовым плечам.

— Сокджин! — высоко вскрикнул Чимин, когда почувствовал, как тот сжался на его шишке. Проморгал зарево приближающегося взрыва и потянул чужие бедра на себя, поднимая. Попирающая царское достоинство поза, но так хорош был тот на коленях, принимающий жарко, полно, гладко, от навершия и до основания. Чимин, не прекращая скользить внутри, дотронулся до растянутой вокруг ствола кожицы, потер её пальцами, ткнулся одним внутрь, раздвигая ещё больше. Государь взвыл и затолкался навстречу яро, готовый взять всё, что дают. Обхватил себя спереди, торопливо раскатываясь ладонью по длине. Чимин почувствовал, какое нутро мокрое, горячее, узкое. Как жадно сжимается, засасывая. Почуял, как ходит близко его конец, и резкое удовольствие нахлобучило его с размаху, с головы до ног, по каждой волосинке. Он со всей силы въехал вглубь, в последний раз толкнулся, выплескиваясь внутрь, и повалился на широкую спину. Низкий царский рокот подсказал ему, что он не одинок в своем освобождении.