Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 64

— Мы можем подъехать в лабораторию, — кажется, что-то такое отразилось на моем лице, если некромант пошел на попятную.

— Не можем, — а вот его родственник был настроен решительно. — Чем меньше людей знают, тем оно… безопаснее.

— Для кого? — уточнила я.

Нет, сдача крови, конечно, не самое приятное занятие, но чтобы об опасности говорить… или я чего-то про анализы не знаю?

— Для дела. И для вас… все-таки, пока не определим, к какому вы роду принадлежите…

Тончайшая игла коснулась пальца, и я ощутила холод. Такой вот пронизывающий холод. На пальце вспухла алая капля, которую Бестужев ловко подхватил тонкой пробиркой.

— И из вены тоже надо будет, — сказал он, вновь блеснув белоснежными зубами. Издевается, что ли?

— Зачем?

— Мало ли… это так, на первичные маркеры, но не всегда получается.

Моя кровь шла по пластиковому тоннелю, а я смотрела, совершенно завороженная этим процессом. Холод отступил, но боли тоже не было. Запоздало вспомнилось, что я ведьма, а стало быть, должна легко управляться с такой мелочью, как ранка. Крохотная ранка. А я …

— А вот более серьезные исследования потребуют и большего запаса крови. Хорошей крови, — Беломир заглянул в глаза. — Ты ведь не откажешься, девочка?

И с каких пор мы на «ты» перешли?

— Не откажусь, — да и можно подумать, у меня выбор есть.

— Вот и славно, — он прижал к пальцу кусок ватки, пропитанный травами. — Посиди. И не бойся, я, может, и не доктор, но анализы взять сумею.

Почему-то это заверение ничуть не успокоило.

Но я сидела, глядя, как собранную кровь отправляют в стазис, а из коробочки появляется тонкая нить жгута и новая пробирка, закрытого типа.

— Руку сама выбирай, — сказал Бестужев. А я почему-то посмотрела на некроманта, будто он мог подсказать мне, какую руку надо протянуть.

— Я здесь, — Николаев пересел. — Давай левую, если вдруг…

И показалось, что голос его дрогнул. Переживает? С чего бы это?

— Кстати, можем потом провести эксперимент, — Бестужев перехватил мне руку жгутом. И я привычно согнула её, заработала кулаком, выдавливая вены к коже.

— Что-то мне это уже не нравится, — проворчал некромант, обняв меня. И… и как на это реагировать? Возмутиться? Или сделать вид, будто так и надо?

Возмущаться глупо, а вид…

— Не волнуйся, мы тихонечко…

Кому это было сказано, осталось непонятным, но игла осторожно вошла под кожу и… и больно не было. Совсем.

— В поле много чего делать приходилось, так что… курсы медицинские я закончил. И корочки, между прочим, имеются, — Бестужев поднял палец.

А я, глядя, как пробирка заполняется темной густой кровью, зачем-то сказала:

— Мою маму убили.

И слова эти тихие заставили Бестужева застыть, а рука некроманта, которую он и не подумал убирать, ощутимо напряглась.

Я же посмотрела на них и продолжила:

— А если… если это связано?

Теперь от улыбки Бестужева я откровенно вздрогнула. Он же велел:

— Рассказывай.

Я и рассказала.

В этот раз для сна я выбрала старое место. Честно говоря, хотелось не столько спать, сколько укрыться ото всех и подумать.

Хорошенько подумать.

Заросли малины самое подходящее для того место. Благо, Бестужев решил не медлить и отвезти куда-то там мою кровь, которой набрал целых три пробирки. Он бы и больше взял, да некромант воспротивился. Мол, головокружение со мной случится или еще какая напасть.

Он мне и палатку свою предложил, чтобы отдохнуть.

Я отказалась.

Не настолько близко мы знакомы, чтобы я в его палатке спала. То ли дело, малинник. Малинник, можно сказать, нейтральная территория. Главное, если одной.

Некромант нахмурился, но возражать не стал. И настаивать. И вообще кивнул, мол, взрослая я уже, сама разберусь, где мне отдыхать и выпитую иродами кровушку восстанавливать. А вот Бестужев напоследок конфетку сунул.

Карамельку «Барбарис».

Сказал еще этак, доверительно:

— Племянник у меня вроде славный, да только дуб дубом иногда. На от, после кровопускания всегда сладкого хочется.

А я подумала, что в размышлениях карамелька лишнею точно не будет. И признаться, люблю «Барбариски». Вот и забралась, и к превеликому удивлению своему обнаружила, что свято место пустым не осталось. Появились откуда-то и покрывало, и плед, и даже подушка.

Кто это такой заботливый?

Плед я понюхала, впервые, верно, пожалев, что не оборотень, ибо кроме запаха лежалых вещей ничего-то не разобрала. Ну и ладно, всяко удобнее так, чем на голой земле.

Спать я не собиралась, но стоило прилечь, и я провалилась в сон.

В странный сон.

Во-первых, я совершенно точно знала, что сплю, а во снах подобное редкость. Во-вторых, то, что меня окружало, казалось невероятно ярким.

Настоящим.

Малина вот. Тонкие её ветви поднимались из зарослей крапивы да сныти. На ветвях этих уже висели ягоды, которые только-только краснеть начали. Еще пара дней и собирать можно будет.

Кружили пчелы.

Порхали бабочки. И по дорожке шла хорошо знакомая мне женщина. Она все еще носила просторные платья, пусть теперь те висели на худом теле незнакомки. Остановившись подле кустов, она вдруг улыбнулась той своей безумной улыбкой, которую я уже видела, и прижала палец к губам, будто приказывая мне сидеть тихо.

Я кивнула.

— Госпожа, — раздался голос. — Госпожа…

Женщина покачала головой, и улыбка её исчезла, а глаза… глаза вдруг сделались темны, что небо грозовое. Мне, признаться, стало не по себе.

Это ведь сон.

Или… нет?

— Госпожа, — компаньонка спешила по тропинке. — Вам нужно подготовиться.

— К чему?

— Господин едет. Я чувствую его!

— Еще бы, — бросила женщина куда-то в сторону. Но сама повернулась к компаньонке. — Ты ему сказала?

— Госпожа, не гневайтесь…

Компаньонка присела в реверансе и голову склонила.

— Ты… и всегда говорила. Поэтому нам позволено было уехать… конечно, как иначе? А теперь он вернется и… что?

— Госпожа?

— Хватит уже, — хозяйка поместья вскинула тонкую руку. — Странно даже, что он выдержал столько.

— Он вас любит, госпожа.

— Он нежить, а нежить любить не способна.

— Вы слишком строги, — компаньонка устала изображать из себя статую и разогнулась.

И переменилась.

Её пухлое лицо посерело, щеки ввалились, а губы сделались ярко-красными, будто она вдруг, позабыв обо всем, намазала их алой помадой.

— Господин всегда любил вас. Господин…

— Сколько их осталось, а? Тех, кого ты взяла с нами? Мы выезжали вшестером, но потом Франка умерла на том постоялом дворе. Уснула и не проснулась, верно?

— Случается, — теперь в голосе компаньонки послышалось раздражение.

— Там же ты воспользовалась случаем и наняла еще троих дурочек. Потому что на следующем постоялом дворе не проснулась уже Маришка. Затем настал очередь Нишки, которая сумела позвать на помощь. Или, думаешь, я не знаю, на кого она пыталась указать?

— У неё случился удар, — не слишком уверенно возразила компаньонка. А по кроваво-красным губам скользнул темный язык.

Меня передернуло. Наверное, если бы я точно не знала, что сплю, я бы заорала от ужаса. А так вот… стою, смотрю, ничуть не сомневаясь, что все-то мне показывают.

Но для чего?

— Ты их привязывала к себе, верно? А потом пила…

— Мне тяжело находиться вдали от господина, но я служила верно, госпожа, — это было произнесено с полной убежденностью в своей правоте. А затем женщина добавила: — Если бы вы не вели себя столь глупо, никто бы не умер.

— Да неужели? Или, скорее, я бы просто не узнала об этих смертях. Но да… наверное, в чем-то ты права. Незнание изрядно успокаивает совесть.

Она подобрала юбки.

— Как скоро он явится?

— Господин близко.

— Как скоро?! — окрик был жесткий.

— Сегодня… на закате.

— Хорошо. Пошли кого-нибудь в деревню…

— Зачем?

— Пусть люди уходят.

— Господин тоже голоден, — возразила компаньонка, которая уже не казалась мне ни заботливой, ни опекающей. — Как и его воины. Они… долго ждали воссоединения. И теперь им понадобится пища.