Женитьбы папаши Олифуса - Дюма Александр - Страница 6

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая

Наконец, чтобы закончить так, как завершаются фейерверки, то есть букетом, скажем, что Димас Боске, врач вице-короля острова Манара, в письме, включенном в «Историю Азии» Бартоли, сообщает о своей прогулке по берегу моря в обществе иезуита, когда к ним подбежали рыбаки и пригласили святого отца в свою лодку взглянуть на чудо. Святой отец принял приглашение, и Димас Боске присоединился к нему.

В этой лодке находились шестнадцать рыб с человеческими лицами — девять самок и семь самцов, только что попавшихся в одну сеть. Их вытащили на берег и внимательно рассмотрели. Как у людей, у них были выступающие уши — хрящеватые и покрытые тонкой кожей. Глаза цветом, формой и расположением напоминали человеческие: они сидели в орбитах подо лбом, были снабжены веками и не имели нескольких осей зрения — в отличие от рыбьих глаз. Нос почти не отличался от носа человека, он был приплюснут, как у нефа, и слегка раздвоен, как у бульдога. Рот и губы были совершенно такие же, как у нас; зубы квадратной формы росли плотными рядами. Широкая грудь их была покрыта удивительно белой кожей, сквозь которую проступали кровеносные сосуды.

У женщин были твердые и круглые груди; без сомнения, некоторые из этих женщин кормили младенцев (стоило сжать сосок — и из него брызгало очень белое и чистое молоко). Руки, в два локтя длиной, лишены были суставов, кисть продолжала локтевую кость. Наконец, низ живота, начиная от бедер, переходил в раздвоенный хвост, похожий на рыбий.

Понятно, что подобная находка вызвала большой шум. Вице-король откупил у рыбаков этот улов и раздарил всех тритонов и русалок своим друзьям и знакомым.

Голландский резидент тоже получил в подарок русалку и передал ее правительству, которое, в свою очередь, отправило ее в музей в Гааге.

Понятно, что настоящая русалка, снабженная музейной этикеткой, не имеющая, по утверждению ученых, ничего общего со всякими Ласарильо с Тормеса и Каде Руссель-Эстюржонами, но происходящая по прямой линии от Ахелоя и нимфы Каллиопы, была для меня гораздо интереснее галереи воронов, пусть даже их в этой галерее было десять тысяч. В конце концов, вороны встречаются каждый день, в то время как русалки, напротив, попадаются все реже и реже.

Не зная, вернусь ли я когда-нибудь в Гаагу, я не хотел упускать случая взглянуть на морскую деву.

Но, как я ни спешил ее увидеть, пришлось отложить ненадолго это удовольствие.

Я знал, что в том же музее находится одежда Вильгельма Оранского, прозванного Молчаливым; она была на нем 10 июля 1584 года, в день, когда он пал в Делфте от руки Балтазара Жерара.

Этот исторический предмет имел для меня не меньшую привлекательность, чем русалки и морские девы всех стран.

Я попросил моего проводника сначала показать мне витрину, в которой выставлен костюм Вильгельма, а уж потом отвести меня к ящику с морской девой.

Вещи основателя голландской республики, создателя Утрехтской унии, супруга вдовы Телиньи, хранятся в первом зале, слева от входа; в течение двухсот шестидесяти четырех лет они доступны для поклонения народу, за который Вильгельм отдал последнюю каплю крови.

«Господи, сжалься над моею душой и над этими несчастными людьми!» — его последние слова.

Вместе с камзолом, жилетом и рубашкой, пропитанными кровью, в музее хранится пуля, пробившая ему грудь, и пистолет, из которого эта пуля была выпущена.

Это живое и вечное проклятие убийце.

Не знаю ничего иного, что более располагало бы к размышлениям и поэтическим грезам, чем вид материальных предметов.

Сколько всего заключает в себе кинжал Равальяка! Сколько скрыто в пуле Балтазара Жерара!

Кто может сказать, как изменили судьбы народов эти три дюйма железа, эта унция свинца!

Случай, Провидение и рок — мир состарится, пытаясь разгадать загадку этих понятий, предлагаемую Сфинксом-сомнением.

Я вернусь в Гаагу только для того, чтобы снова увидеть эту залитую кровью рубашку, этот пистолет и эту пулю.

Но было уже без четверти одиннадцать, и у меня оставалось всего несколько минут. Я попросил показать мне русалку; меня провели к витрине № 449: в ней помещались три диковинки — фавн, вампир и русалка.

Меня интересовала русалка, и я не обратил внимания на фавна и на вампира.

Засушенная, она напоминала цветом лицо караиба. Глаза были закрыты, нос сделался плоским, губы прилипли к зубам, пожелтевшим от времени; увядшую грудь еще можно было различить; на голове торчало несколько коротких волосков; наконец, нижняя часть тела представляла собой рыбий хвост.

Придраться было не к чему: настоящая русалка.

В ответ на мои вопросы я услышал историю Димаса Боске, отца-иезуита, вице-короля Манара и голландского резидента — ту историю, которую только что рассказал вам.

Затем, поскольку я хотел узнать больше, мой чичероне заметил:

— Похоже, вас интересуют сведения об этих животных.

Мне показалось несколько дерзким с его стороны считать животным создание с головой, руками и торсом женщины, но спорить было некогда, и я ответил:

— Очень интересуют, и если бы вы могли мне их дать…

— О, мне больше нечего сообщить, но я могу подсказать вам, где вы можете узнать больше.

— Где же? Говорите скорее.

— В Монникендаме.

— Что такое Монникендам?

— Это городок в двух льё от Амстердама, в глубине маленького залива Зёйдер-Зе.

— И там я найду сведения о русалках?

— Да, конечно, о русалках! О морских девах, что еще более любопытно.

— Значит, в музее Монникендама тоже есть такая?

— Нет, она на кладбище. Вы увидите ее мужа и детей, что тоже довольно интересно.

— Она была замужем, ваша морская дева? И у нее были дети?

— Была замужем и родила детей. Правда, дети от нее отреклись, но муж… он вам все расскажет.

— Он говорит по-французски?

— Он говорит на всех языках. Это старый морской волк.

— И как его зовут?

— Папаша Олифус.

— Как мне его найти?

— Может быть, он в Амстердаме; у него есть судно, на котором он перевозит путешественников из Амстердама в Монникендам. Если вы не найдете его в Амстердаме, значит, найдете в Монникендаме, где его дочь Маргарита держит гостиницу «Морской царь».

— Папаша Олифус, вы сказали?

— Папаша Олифус.

— Хорошо.

Я в последний раз взглянул на русалку, которую Биар успел зарисовать, и мы, вскочив в наемную карету, вскричали:

— На вокзал!

Голландия создана для железных дорог. От Гааги до Амстердама голландским инженерам не пришлось засыпать ни одного оврага, срезать ни одного пригорка.

Страна везде одинакова: обширная равнина, которая вся изрезана каналами и усеяна свежими зелеными рощицами; на ней пасутся погребенные под своей шерстью овцы и будто закутанные в пальто коровы.

Нет ничего более точного и верного, чем пейзажи голландских мастеров. Если вы видели картины Хоббемы и Паулюса Поттера — вы видели Голландию.

Познакомившись с Тенирсом и Терборхом, вы узнали голландцев.

И все же я советую тем, кто никогда не был в Голландии, побывать там. Даже после Хоббемы и Паулюса Поттера на Голландию стоит посмотреть; после всех Тенирсов и Терорхов с голландцами стоит познакомиться.

Через два часа мы были в Амстердаме.

Еще через четверть часа мы поднялись по ступенькам прелестного домика, расположенного на Кайзерграце; слуга доложил о нас, и навстречу нам выбежали г-жа Витте-ринг, г-да Виттеринг, Якобсон и Гюден.

Госпожа Виттеринг была все той же очаровательной женщиной, с которой я имел честь встретиться три раза, — красивая, скромная, краснеющая, как дитя, милое соединение парижанки с англичанкой.

Ее сестра, г-жа Якобсон, осталась в Лондоне.

В течение пяти минут мы обменивались звонкими поцелуями и занимались гимнастикой в виде рукопожатий.

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая