Эдуард III - Дюма Александр - Страница 3

• Предыдущая
• 3/63
• Следующая

— Ex labris feminae spiritus note 1, как гласит Писание, — ответил Робер, — и да свершится воля ваша, Жанна.

— Прекрасно, ваша светлость. Будьте мужественны, и наступит день праздника для нас и жителей Артуа, когда мы вместе возвратимся в наше древнее графство.

Глаза Робера засверкали радостью при этом обещании, и начиная с того дня он больше не испытывал ни страха, ни раскаяния.

Вскоре вернувшаяся в Париж Ладивьон сообщила графине о своем приезде. Жанна сама отправилась к ней, ибо не желала, чтобы люди видели, как Ладивьон переступает порог ее дома, но направилась к ней как принцесса королевской крови, не желающая быть узнанной, то есть ночью, одна и скрыв под вуалью лицо.

Когда Жанна назвала себя, служанка открыла дверь и провела ее в комнату, где при свете свечи Ладивьон рассматривала какие-то бумаги.

Увидев Жанну, Ладивьон встала и сделала служанке знак удалиться.

— Что вам удалось сделать? — спросила графиня.

— Вот печать графа Робера, мадам.

И подала Жанне печать, которую та тщательно изучила.

— Но достать ее мне стоило большого труда, — продолжала она. — Сначала мне не удалось ее отыскать, но потом я нашла ее у одного человека по прозванию Орсон Кривой. Он сразу смекнул, что мне необходима эта печать, ибо запросил за нее триста ливров, а их у меня не было. Тогда я предложила ему в залог вороного коня, на котором мой муж состязался на турнире в Аррасе. Но человек этот, видно, в отличие от меня, не понимал, какая честь владеть таким породистым животным, и отказался. Поэтому я попросила у мужа позволения заложить свои вещи и оставила в залог два ожерелья, три шляпы, два кольца — всего ценностей на семьсот двадцать четыре парижских ливра. Только тогда Орсон согласился, и я тотчас вернулась в Париж.

— Хорошо, — сказала Жанна, бросив на стол кошелек. — Этих денег хватит, чтобы выкупить ваши вещи. Это все, что вы сделали?

— Нет, мадам, вот еще печать епископа Тьерри: я сняла ее с одного его письма… Она может послужить вам для тех писем, которые нам предстоит написать.

— Этого мало. Нужно узнать в Сен-Дени о пэрах того времени, когда составлялись акты, какие нам придется изготовить.

— Уже завтра я буду знать это.

— Кроме того, вам известно, что король Филипп всегда писал все свои письма только по-латыни, и, значит, надо будет, чтобы необходимый нам акт, подтверждающий наши права на графство Артуа, был написан на этом языке.

— Я знакома с капелланом из Мо, его зовут Тибо; он был очень многим обязан монсеньеру, епископу Аррасскому, и напишет нам по-латыни это письмо.

— Значит, все предусмотрено.

— Все, мадам, кроме того, что соизволит послать Господь.

— Молите Бога, чтобы он сохранил корону и здоровье его величества короля Филиппа! И если Бог исполнит вашу просьбу, людей вам уже не придется бояться.

Ладивьон сразу взялась за дело и действовала быстро.

По мере того как составлялись подложные акты, она передавала их Роберу Артуа. Она зашла так далеко, что даже требовала, чтобы их подлинность удостоверяли графологи.

Однако Ладивьон не могла сама их писать, а ее муж тем более не был на это способен. Поэтому потребовалось найти искусного человека, бедного и неболтливого.

Капеллан из Мо в признательность за услуги, оказанные ему епископом Аррасским, передал латинское письмо его мнимой вдове, посоветовав г-же Ладивьон обратиться к некоему грамотею по имени Прот, почти умиравшему с голоду и способному искусно исполнить все, что от него потребовали бы, ценой того, чтобы в часы, когда ему хотелось есть, он был накормлен.

Они призвали этого грамотея и для начала вложили ему в руки такой кошелек, о коем он уже давным-давно и не мечтал; в обмен он согласился на все, чего от него хотели.

Вначале его заставили подделать письмо за подписью епископа Тьерри, в котором он просил у Робера прощения за то, что похитил у него для графини Маго акты, подтверждающие право Робера на владение графством Артуа. В этом письме почтенному епископу приписали слова о том, что эти акты были сожжены одним из могущественнейших вельмож Франции (явно намек: имелся в виду Филипп Длинный), но что он, к счастью, сохранил единственное письмо, каковое может подтвердить права Робера.

Когда первое письмо было написано, Ладивьон велела Проту показать его графу Роберу Артуа и принять от него поздравления, если оно составлено правильно, или выслушать его упреки, если оно подделано плохо.

Робер ответил клерку (тот дрожал от страха и потому, что совершил подлог, и потому, что сообщник у него столь важная особа), что ежели все другие документы будут подделаны столь же удачно, то успех им обеспечен; слова графа чуть приободрили беднягу-грамотея, ибо, с тех пор как он взялся за это дело, он перестал спать и есть, так что деньги нисколько не улучшили его положения: прежде он голодал, но у него не было денег, а теперь деньги появились, но пропал аппетит.

Поэтому Прот принес Ладивьон ответ графа, надеясь, что отделается этим испытанием; но Ладивьон, узнав, что Робер им доволен, сказала клерку, что необходимо немедленно снова браться за работу и составить самое важное письмо, в котором графиня Маго якобы признавалась епископу в опасениях насчет притязаний Робера, поскольку сама считала их законными и вполне обоснованными.

Холодный пот выступил на лбу несчастного грамотея, и, положив на стол почти нетронутыми полученные им деньги, он стал просить, даже умолять, чтобы его не принуждали подделывать это письмо. Но Ладивьон была не та женщина, чтобы ее могли растрогать эти мольбы, и, поскольку было бы трудно найти столь же искусного писца, она, начав с уговоров, а кончив угрозами, отказалась вернуть ему свободу, которую тот вымаливал.

Бедняга опять уселся за стол, взял железное перо, чтобы изменить почерк, и так ловко составил второе письмо, что Жанна вознаградила его еще одним столь же полным кошельком, а граф снова осыпал похвалами.

Но в тот день новый документ принес графу не Прот, а муж Ладивьон; когда вечером клерк собрался отправиться к себе домой, он нашел дверь комнаты, где работал, крепко запертой и ему было сказано, что, поскольку он может понадобиться в любой час дня и ночи, решено, чтобы он спал в соседней комнате, примыкающей к покоям Ладивьон.

Это стало для него последним ударом.

По тщательности, с какой его стерегли, клерк осознал серьезность того, что его принуждали делать. Он бросился к ногам г-жи Ладивьон, надеясь снискать больше сострадания в сердце женщины, нежели в сердце мужчины, но та была непреклонна. Едва рассеялись ее первые сомнения, она стала видеть во всех своих темных делах лишь источник богатства и ей теперь было совершенно безразлично, что этот клерк окажется замешан в эту опасную затею, так же как Жанну мало волновало, что Ладивьон может быть сожжена на костре.

Нужно было смириться. Прот покорился и отправился в отведенную ему комнату.

— Но всю ночь, хотя он и бодрствовал, ему мерещились городские стражники, что приходили его арестовывать, разложенный для него горящий костер, невиданные пытки, которым подвергали его жалкую плоть, и он все время вскрикивал:

— Увы! Горе мне! Вот стражники, они идут за мной! Сжальтесь! Пощадите! И, поскольку ответом на его стенания было молчание, он, бледный и плачущий, стал стучать в дверь комнаты Ладивьон и кричать:

— Выпустите меня! Мне страшно, и я вас предупреждаю, что, если меня арестуют, я все расскажу, не пощажу никого!

Он кричал так громко, что наутро муж Ладивьон отправился к графу Роберу просить его прийти к ним в дом, чтобы просьбами или угрозами успокоить клерка, ибо, если этого не будет, он может своими воплями выдать их всех.

Граф пришел и пообещал Проту, что, как только он напишет последнее письмо, ему будет возвращена свобода и дано достаточно денег, чтобы он бежал на край света, если того пожелает.

Прот, получив это обещание, приободрился и составил другие акты, в том числе грамоту, где Робер завещал графство Артуа своему внуку.

• Предыдущая
• 3/63
• Следующая