Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей - Страница 60

Она была ведьмой, без сомнений. А являлась ли ведьмой любая другая на памяти магистра, раз подобное происходило лишь теперь? Оцепенение Тиберия прошло, и если прежде он не мог ничего сказать или сделать — то теперь, пожалуй, просто не хотел.

Окровавленная женщина своей речи ещё не закончила. Невесть, видел это один Тиберий или все остальные тоже — но в глазах Геллы янтарно-голубое вдруг начало меняться, медленно сливаясь в один цвет. Неумолимо обретающий оттенок бирюзы.

— Знаю, добрый паладин… выглядит так, будто я пытаюсь посеять сомнения в вере. Но на самом деле наоборот. Я делаю вам больно, однако всё по-честному: поверьте, другие поступят более подло. Уже поступали. Так мы поговорим — или снова спустите этого жирного пса? Почему бы нет, пускай порезвится! Он всё равно скоро сдохнет.

— Магистр… — послышался голос Амадея. Тиберий лишь отмахнулся.

Потому что думал. Недавно он говорил Винслоу, что есть только два пути. В той ситуации, которая сложилась, их тоже было два: один простой и понятный, а другой — ведущий неизвестно к чему. Однако с детства паладина приучили считать сомнения злом. В таких ситуациях нужно поступать одним и тем же образом.

В соответствии с заветами епископа Корнелия, разумеется.

— Магистр?..

Сейчас и Амадей, и другие паладины, и приор Найджел, и даже Вилфорд Винслоу — все ждали от Тиберия не рефлексии, а решений. Разбираться в собственной голове ещё придёт час, сейчас надо отдаваться приказы. Вернее, только один приказ. Магистр собрался с духом.

— Вы все видели козни Нечистого, смущающего наши добрые души. Она ведьма, а значит, обеты велят нам только одно. Сжечь.

— Уж я позабочусь, не беспокойтесь! — откликнулся Винслоу.

Как бы то ни было, но Тиберий слышал от Вилфорда Винслоу слишком много, дабы оставить казнь на него одного. Барон Гаскойн утверждал: смерть — это смерть, и нет особенной разницы, каким образом она приходит к осуждённому. Тиберий согласиться не мог. Церковь соблюдала ритуалы, имеющие вполне конкретный смысл, описанные в книгах и распоряжениях архиепископа. Что до сира Вилфорда, то его представления об очищении мира от скверны были для паладина ничем не лучше деревенского самосуда. Скорее хуже: ведь Винслоу-то рыцарь. Уж какой-никакой.

Но заниматься казнью лично паладин не имел ни сил, ни желания. Он только и думал, чтобы убраться от лазурно-бирюзового кошмара как можно дальше. Было ли это возможно вообще? Трудно сказать, но одно Тиберий ощущал точно: даже если покоя не будет нигде, то уж рядом с ведьмой — тем более.

— Сир Найджел, прошу вас руководить казнью. Уверен, вы совершите её в точном соответствии с заветами Церкви. Сир Вилфорд, если желаете помочь приору — оставайтесь.

Для «точного соответствия заветам Церкви» был потребен суд, но приор Перекрёстка наверняка понял сказанное Тиберием правильно. Казнь должна выглядеть пристойно — а вовсе не так, как описывал сир Вилфорд свою с паладином Вермилием деятельность.

Ведьму костёр не напугал совершенно. Ничего, кроме разочарования, на её лице не читалось. И разочаровалась она не насчёт собственной судьбы.

— Вот каково ваше решение, дорогой Тиберий… Жаль, что не вышло разговора, но тут уж ничего не поделаешь. Магистр, а вы помните, что она кричала из костра? Она кричала, что прощает вас. Так вот, знайте: я тоже вас прощаю.

Тиберий ничего не желал отвечать. А ведьму отчего-то никто не прерывал, даже Винслоу.

— Сомневаешься — жги, всего и делов, верно? Книга епископа Корнелия делает жизнь доброго воцерковленного человека завидно простой. Да, пусть всё горит. Ведьмы, ваша смятенная душа, многострадальные земли Стирлинга — которым некому будет помочь. Так ведь проще?

Магистр снова промолчал, и Гелла дала ответ сама:

— Конечно проще. Гори это всё!

Гори, в самом деле. Приговор был вынесен. Приказ человеку, способному его исполнить — отдан. Магистр свой выбор сделал, а самообладания уже едва хватало, чтобы хоть сохранять видимость такового. Поэтому паладин просто вышел вон быстрым шагом, ни с кем не попрощавшись. Братья по ордену, последовавшие за командиром, ничего не спрашивали.

Тиберий плохо помнил, как добрался до коня. Возможно, последние слова ведьмы слышал уже не ушами, а прямо в голове. Не важно. Он не собирался задерживаться в Колуэе ни единой лишней минуты.

«Видения» — неточное слово. Нельзя сказать, будто Мартин нечто именно видел.

Образы прорисовывались во всём, на что падал взгляд. Слышались в звуках вокруг. Возникали вовсе где-то в глубине сознания, не имея доступной обыкновенным чувствам формы. Сон наяву? Тоже нет… Речь не шла лишь о являемых Мартину картинах. Это был разговор.

Однако не «разговор», как его понимают люди. Общение не велось при помощи слов: подобное было бы просто невозможно. Вроде того, как человек и собака понимают друг друга, хотя речью собака не владеет. Или как перестукивание через стену, которая голосов не пропустит. Образы менялись, откликаясь на мысли Мартина, чутко на них реагируя.

Было страшно.

Пугала непонятность, конечно. Однако и понятное — не лучше, потому что Мартин не видел ничего доброго. Очертания городов, охваченных пламенем. Мёртвые лица людей, которые сейчас были живы. Толпы на площадях, растерянно застывшие в ожидании слова. Копыта бесчисленных коней, несущихся через поглощаемые мраком пасторальные поля. Рушащиеся стены могучих замков.

Мартин видел, как привычный ему мир рассыпается в ничто. Не только под натиском снаружи — но также и разрываемый изнутри.

Святое Писание описывало конец времён: час, когда Творец Небесный сокрушит Нечистого и воздаст по заслугам каждому. Но это не то. В знакомых картинах разрушения мира, построенного грешными по своей природе смертными, всегда имело место божественное присутствие. Здесь же — ничего подобного.

Если высшие силы были причастны к тому, что увидел Мартин — то они не имели ничего общего ни со Светом, ни с Тьмой, какими их описывала Церковь.

Конечно, он видел нечто тёмное, но оно не ощущалось именно злом. Сначала Мартин решил, что узрел нечто чуждое и добру, и злу — лежащее абсолютно вне этих категорий. Затем же он подумал иначе. Должно быть, Тьмой надвигающаяся масса представлялась лишь потому, что была непроглядна. Возможно, она не чернее утреннего тумана или молока.

Мартин понял немногое. Он осознал некую угрозу: видимо, способную находить бесчисленное множество проявлений. Не заключённую в чём-то конкретном, не выразимую одним образом. Также он понимал, что отнюдь не с этой угрозой сейчас общается.

Истории о пророках, которым являлись ангелы Творца Небесного или сама святая Белла, были мальчику знакомы. Но конечно, его странный собеседник ничего общего с Творцом Небесным или ангелами не имел. Нечистого тоже напоминал не слишком, но уже значительно сильнее.

Калейдоскоп проникающих в разум картин остановил ход. Неверно было бы сказать, что Мартин очнулся: он и прежде оставался в сознании, просто теперь перестал видеть вокруг лишнее. Второй слой реальности померк. Остался только ночной лес.

Как Мартин здесь оказался? Этого он вспомнить не мог. Ясно лишь, что это не чаща возле Колуэя, где стоял ведьмин дом и сгинули рыцари Церкви. Совсем другой лес.

Деревья здесь росли довольно редко, и все они были какими-то искажёнными, перекрученными, потерявшими нормальные очертания. Земля вспучилась от толстых корней, меж ними петляли бесчисленные ручейки. Было на удивление светло, но Мартин не мог понять, откуда этот свет берётся. Уж точно не от луны — ту скрывали или облака, или кроны.

— Где я?

Мартин не очень-то рассчитывал, что ему ответят — ведь рядом никого не замечал. Однако ответ последовал мгновенно.

— В Орфхлэйте.

— В Восточном Лесу?..

— Да. Но не волнуйся: тебе здесь ничто не грозит.

Мартин обернулся на голос, который не сразу узнал. В лесной хижине Гелла говорила иначе. Мартин помнил, как резко тогда её бросало из развязности в кротость, из холода в гнев — Гелла была полна жизни. Теперь её речь звучала совершенно отстранённо, безо всякой эмоции.