Злая Русь. Зима 1237 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 49

Мудак блин, иначе не скажешь!

Хотя почему нет — скажешь, и еще как!

Опустошенный, я отстранился от княжны и сел прямо на землю, с неподдельной горечью в голосе произнеся:

— Слава, прости меня… Словно помутнее какое было… Прости, не хотел тебя обидеть…

Однако в ответ я услышал лишь сдавленные, приглушенные девичьи рыдания — и мое сердце зашлось такой болью, что наплевав на все, я просто лег рядом с девушкой и порывисто, крепко-крепко прижал ее к себе… В очередной раз. Однако вместо поцелуев принялся очень нежно гладить ее по шелковистым волосам, успокаивающе и одновременно с тем виновато приговаривая:

— Дурак я, дурак… Какой же дурак… Прости меня, прости… Просто я подумал, что так действительно будет лучше… Ведь тогда отцу твоему пришлось бы смириться с нашей волей — коли выживем… А коли нет, коли суждено сгинуть — так успел бы перед концом познать сладость любви самой прекрасной на свете девы…

Что характерно — Ростислава не пыталась вырываться, когда я принялся ее гладить, а после последних слов остановились и ее слезы. Наконец, я услышал ее чрезвычайно сердитый голос — однако в нем нет ненависти или обиды. Лишь упрек — и одновременно с тем словно бы восхищение:

— Лис… Какой же ты хитрый лис…

Неожиданно девушка порывисто встала и принялась шагать от меня прочь. Я не совсем понял, что происходит, оставшись лежать на земле и с отчаянным сожалением смотря в спину княжне — но та вскоре остановилась, и, обернувшись, вновь сердито подметила:

— Мне тебя что, еще и ждать?!

Я тут же вскочил на ноги, одновременно с тем с легким недоумением ответив:

— Куда мы?

Девушка раздраженно фыркнула:

— Куда-куда… На сенник! Или ты хочешь взять меня прямо на холодной земле?

У меня от восторга перехватило дыхание — так, что я едва сумел вымолвить:

— Ты что же, решилась?!

Ростислава с неожиданным вызовом в голосе, раскованно и одновременно с тем счастливо ответила:

— Не только ты будешь жалеть, коли перед гибелью не познаешь любовь! И да — любый ты мне Егор, очень любый! Ты умный, ученый да храбрый, ты удалой и ничего не боишься! И может, действительно сумеешь поганых остановить… И тогда у батюшки моего действительно не останется выбора — придется замуж за тебя отдавать порченную тобою же девку!

…Все что произошло дальше, я помню лишь отдельными фрагментами — ибо тогда меня с головой буквально захлестнул штормовой шквал чувств и эмоций, да пьянящий восторг…

Но я никогда уже не забуду горящих неукротимым огнем, шалых глаз возлюбленной в тот самый миг, когда она распустила завязки — и платье, тихо шурша, заструилась по ее бархатистой коже вниз… Обнажая изящную шею, невысокую, крепкую грудь с заострившимися от холода сосками, плоский, едва ли не впалый живот — и резко контрастирующий с белой кожей черный треугольник пышных волос чуть ниже… Да еще длинные, по девичьи тонкие ножки…

А от вибрирующих интонаций ее горячего шепота у меня словно шерсть дыбом встала!

— Что же ты не идешь, не обнимешь меня… Не поцелуешь…

Я порывисто шагнул вперед и крепко-крепко обнял красавицу, найдя ее губы своими — и словно обжегшись от жара ее нагого тела! Ростислава же в этот раз ответила на мои поцелуи, ответила неожиданно горячо — и в тоже время очень нежно… Конечно чувствовалось, что девушка целуется впервые — но осознание этого лишь сильнее завело меня, заставляя дрожать одновременно от нежности и страсти… Мы очень долго целовались — просто целовались, пока я гладил ее бархатистую кожу, стараясь ласкать ее и щекотать своим дыханием, пока я дышал пьянящим ароматом ее волос… Я безумно желал ее — покрывая поцелуями едва ли не каждый сантиметр ее тела, растягивая удовольствия и одновременно с тем стараясь вобрать в себя все до единого мгновения внезапной для обоих близости… Лишь когда уже Ростислава принялась очень часто, порывисто дышать и тихонько постанывать от желания и нетерпения — только тогда я подался вперед, столь нежно и аккуратно, чтобы почувствовать миг, когда девушке станет больно, чтобы тут же остановиться…

И в это же мгновение я произнес то сокровенное, что никогда еще не говорил в жизни ни одной девушке, при этом совершенно точно осознавая, что не лукавлю и не лгу:

— Я люблю тебя…

А спустя всего секундную паузу мне в ответ раздалось неожиданно серьезное и осознанное:

— И я люблю тебя, милый…

…Это было настоящее волшебство — и оно повторялось в ту ночь не один раз, покуда уже не настали предрассветные часы. Только тогда мы едва сумели оторваться друг от друга, жадно, сладко, нетерпеливо целуясь на прощание — увы, возможно на вечное… А когда я уходил, Ростислава плакала навзрыд — но не по утраченному девичеству, нет. Она искренне, не стесняясь, рыдала из-за того, что, быть может, мы уже никогда не увидимся — и от этих искренних слез внезапно охватившей нас любви у меня самого душу рвало на части! Но одновременно с тем я испытал к девушке такую трепетную нежность и признательность, на какую, как кажется, вообще способно мое сердце…

Ни одна другая женщина в моей жизни не сумела дать мне понять, насколько сильно я для нее дорог — так, как сумела дать мне это почувствовать в те мгновения Ростислава…

Покидая любимую, я уже точно знал, кого именно буду защищать от Батыя! И эта мысль, и это чувство не отпускали меня ни на одно мгновение в те самые дни, когда мы изо всех сил сдерживали продвижение татарских тумен на льду Прони…

Но теперь пришел черед нашего короткого отдыха — теперь свое слово должны сказать ополченцы и дружинники, занявшие Ижеславец. В небольшой, но хорошо защищенной крепости встало целых три тысячи воев — и чтобы татары принялись рубить пороки, защитники града должны выдержать первый, яростный натиск поганых, что попытаются овладеть детинцем сходу…

А учитывая, что в атаку пойдут ордынцы из тумена убитого нами Бури, на коих наверняка обрушилось суровое наказание (за погибшего чингизида могли лишить жизни каждого десятого воина, как минимум из числа тургаудов, да и разведчиков-мокшан!), то штурм их будет действительно бешеным…

Воевода Ратибор внимательно осматривал пустое пространство перед стенами крепости, покрытое черным пеплом и сажей после сожжения посада. Сердце уже немолодого, но еще крепкого витязя болезненно сжалось при виде разрушенных жилищ простых жителей, коих едва ли не силком заставили их покинуть — но поступить иначе было просто нельзя! В противном случае враг бы имел возможность укрываться за деревянными избами и хозяйственными постройками, приближаясь со штурмовыми лестницами к детинцу…

Впрочем, поганых ждет очищенный от снега ров с вбитыми на дне кольями, высокий крепостной вал с крутым подъемом, целиком покрытый ледовой коркой — и рубленные тарасами стены на его вершине. Невольно улыбнувшись, воевода мысленно поставил себя на место тех, кто будет стараться хоть как-то приставить к ним лестницы, располагая лишь узкой земляной подошвой у самых гродней. А ведь по большей части крепостного обвода нет и ее! И уже открытая насмешка исказила его губы, когда он представил, как кто-то из поганых попытается пролезть в узкие стрелковые бойницы! Конечно, можно еще взобраться на двухскатную крышу, венчающую стены — да только как слезть с нее во двор крепости?! Даже из лука вниз не постреляешь — иначе вмиг сверху слетишь, коли даже на мгновение равновесие потеряешь!

Впрочем, вскоре улыбка сползла с губ Ратибора, а в глазах его появилось озабоченное выражение. Так-то все так, но к крепости ведет целых трое ворот. И пусть мостки перед ними были разобраны загодя, но закидать ров у проходов вязанками сушняка, да начать долбать в створки хотя бы срубленным древесным стволом вполне возможно. Конечно, изнутри ворота усилят подпорками — а еще воевода придумал следующую хитрость: если враг все-таки сломает их (или же когда!), то навстречу атакующим скатят телеги, груженые камнем и с закрепленными спереди копьями! Глядишь, кого задавят да побьют в проходе — а там телеги можно просто перевернуть, и получится вполне серьезная преграда…