Таинственный доктор - Дюма Александр - Страница 20

• Предыдущая
• 20/96
• Следующая

Мы уже упоминали, что в саду этом, просторном, словно парк, Жак Мере очертил невидимый круг, за пределы которого Еве было запрещено выходить.

У девушки, всегда покорной и бездеятельной, ни разу не возникло ни малейшего желания нарушить запрет.

В дальнем углу сада приютился заросший мхом грот; там в маленьком прозрачном водоеме брал начало родник, что выбивался из-под земли у подножия пригорка, на котором росла яблоня.

Доктор называл этот уголок гротом Грез.

В самом деле, именно здесь, вдали от людей, в полной тишине, забыв о повседневных заботах, грезил он о вещах неизведанных, которые считаются неосуществимыми до тех пор, пока кто-либо не воплотит их в жизнь.

Он часто приходил сюда еще прежде, чем узнал Еву, и стал приходить, пожалуй, еще чаще с тех пор, как узнал ее.

Свет проникал внутрь грота через отверстие, обращенное к водоему, а вход, заросший плющом и вьюнком, был едва заметен, так что посторонний человек ни за что не нашел бы сюда дорогу.

Взяв прут, принесенный ей Сципионом, Ева вначале не ощутила в себе ровно никакой перемены. Однако уже через несколько мгновений все ее существо пронзила та смутная тревога, та потребность в движении и свежем воздухе, которые заставляют нас в плохую погоду отворять окно, а в хорошую — выходить из дома.

Повинуясь этому порыву, Ева отправилась в сад — обычное, а вернее сказать, единственное место ее прогулок.

На сей раз, не отдавая себе в этом отчета, не смущаясь никакими препятствиями, ни материальными, ни мысленными, она пересекла ту границу, через которую еще вчера ни за что не дерзнула бы переступить, и, не выпуская из рук прут орешника, служивший ей проводником, раздвинула заросли плюща и вьюнка, явившись на пороге полутемного грота, как некая фея с волшебным жезлом.

Одета она была в длинную тунику из белого кашемира, перехваченную в талии синей лентой. Белокурые волосы, струясь по плечам, укрывали ее, словно плащом.

Встреча с Жаком Мере нисколько не удивила ее. Внутренний голос, голос чувства подсказывал ей, что она застанет доктора в гроте.

Нежно назвав Жака по имени, она протянула к нему руки.

Жак молча прижал ее к сердцу, и несколько мгновений эти двое стояли обнявшись и не говоря ни слова, будто вкушая некое неизъяснимое причастие, словно пытаясь разгадать великую тайну природы.

Затем они опустились на поросшую мхом скамью.

Ева взяла руки Жака в свои, подняла на него голубые глаза — эмаль среди белого перламутра — и медленно, раздумчиво, как бы наслаждаясь звуками своего низкого голоса, произнесла:

— Я люблю тебя!

В то же мгновение она уронила белокурую головку на плечо Жаку; сердце ее, казалось, вовсе перестало биться, а дыхание замерло на полуоткрытых губах.

Магнетизеры прошлого столетия давали разные названия этому состоянию дремоты и беспамятства, которое связано с сомнамбулизмом, но во многом от него отлично. В такие мгновения душа, кажется, отлетает от тела. Психея устремляется в неведомые дали. Святая Тереза возносится на небо и преклоняет колена перед Господом.

Вечные и божественные слова, которые вот уже целый месяц нашептывала девушке вся окружавшая ее природа, слова, которые Жак вырвал из ее души силою своего волшебства, — эти слова «Я люблю тебя!» преисполнили Еву воистину неземного блаженства.

Состояние, в которое она впала, вернее всего будет назвать экстазом; от сомнамбулизма оно отличается тем, что благодаря ему испытуемый высвобождается из-под власти магнетизера, словно отыскав повелителя более могущественного. До сих пор Ева всегда повиновалась Жаку Мере с рабской покорностью. Бедная девочка уступала его воле.

Ее собственная воля была скована внешней, непреодолимой, всемогущей силой; однако теперь, когда магнетический круг распался, душа-беглянка не желала больше слушаться прежнего господина, как бы ни силился тот вернуть утраченную власть. Напрасно напрягал Жак всю свою волю, приказывая Еве проснуться, — она продолжала спать, и сон ее, родственный каталепсии, начинал все больше походить на смертное оцепенение.

Сон этот вселил в душу Жака Мере тревогу и ужас.

В изнеможении он упал перед Евой на колени и коснулся губами ее руки.

В то же мгновение он почувствовал, как рука эта дрогнула, однако дрожь была так мимолетна, а рука по-прежнему так холодна, что страх еще сильнее сковал сердце доктора, а на лбу у него выступили капли пота. Он поднялся и, схватившись руками за голову, устремил на Еву потерянный взгляд.

Однако увидев, что уста ее полуоткрыты и с них срывается легчайшее, еле заметное дыхание, он внезапно понял, в чем спасение.

Он поцеловал Еве руку — а что, если он поцелует ее в губы?!..

Впрочем, деликатность Жака Мере не знала пределов. Он бодрствует, а Ева спит — имеет ли он в таком случае право запечатлеть поцелуй на ее губах?

Не оскорбит ли он ее целомудрие? Не осквернит ли эту непорочную голубку?

Но если это единственный способ спасти ее?

Жак Мере поднял взор к небу, призвал Господа в свидетели чистоты своих намерений, попросил прощения у древней Весты и у Матери Божьей — этой воплощенной невинности, а затем склонился над Евой и бережно коснулся губами ее губ.

В тот же самый миг, словно человеческое прикосновение разорвало нить, связывавшую девушку с горним миром, Ева тихонько вскрикнула и, трепеща всем телом, воскликнула:

— Кто разбудил меня? Я была так счастлива.

Затем, обернувшись к доктору, или, точнее, подняв на него глаза, она как будто удивилась, увидев перед собой живое существо; но тотчас — второй раз в своей жизни — зарделась, взяла Жака за руку и повторила ему наяву то, что совсем недавно произнесла во сне:

— Я люблю тебя!

С этими словами Ева поднесла руку к левой половине груди: теперь она знала, где бьется ее сердце.

У Евы словно заново открылись глаза; все, что она созерцала, когда пребывала в сладостном забытьи: небеса, Господь, ангелы — запечатлелось в ее уме, памяти, душе; быть может, впрочем, все эти слова обозначают один-единственный орган постижения мира.

Чудо имело и многие другие последствия.

Ева впервые увидела в этом новом, подлинном свете небесный свод, землю, птиц и цветы; прежде, прозябая в сумерках равнодушия, она не могла оценить по достоинству ни одно из этих чудес. Дабы видеть и слышать все, что создано Богом, нужны не только глаза и уши.

Для этого нужна любовь.

По мере того как видимый, материальный мир раздвигал перед Евой свои границы, она училась говорить о многих вещах, которые прежде оставались ей неведомы, ибо новые идеи, внушенные новыми предметами, естественным образом исторгают из уст человека соответствующие этим идеям и предметам слова.

Психологи называют это явление трансфузией, или переливанием.

Все, что Ева знала, она знала от Жака; доктор рассказал ей, как называются растения, животные, звезды. Он познакомил ее со всей поэмой мироздания.

Девушка жадно слушала рассказы Жака, угадывая многое сердцем, ибо все, что он говорил, было исполнено приязни и любви. Вся природа воплощалась для Евы в докторе; его мысли становились ее мыслями, благодаря ему она постигала сущность вещей зримых и незримых, осязаемых и отвлеченных.

Бескрайность вселенной и многообразие жизни, открывшиеся Еве стараниями Жака, исполняли душу девушки веры в Бога, о котором прежде шептали ей только запахи цветов, пение птиц, ласковые лучи майского солнца.

В качестве комментариев к великой книге природы доктор дал Еве прочесть сочинения немецких и английских поэтов; девушка жадно набросилась на них и пожелала во что бы то ни стало понять их содержание.

Жак говорил по-немецки и по-английски так же свободно, как и на родном языке; он стал учить Еву, и не прошло двух-трех месяцев, как она уже могла говорить ему о своей любви не только на французском, но и на двух других языках.

Юный мозг девушки был подобен девственным землям

• Предыдущая
• 20/96
• Следующая