Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена - Страница 35

— Козёл, да? — это она вроде как сочувствие мне выказала, будто я в нём нуждаюсь.

— Все они козлы. Мы с девчонками подумали и решили, что это наверное какой-то их дебильный прикол.

Светка, видя, что ничего обсуждать я не намерена, промямлила ещё раз извинения и ушла. Я, конечно, не злопамятная и для меня извинения кое-что да значат, но меня до сих пор шокирует, с какой лёгкостью она вчера совершила подлость. Подставила меня и сделала очень больно Альке. Непохоже это было на неосторожность, на случайную ошибку. Светка сделала то, что хотела сделать. И встань я снова у неё на пути, она наверняка поступит в том же духе. Потому что можно сколько угодно ссылаться на обстоятельства, но человек либо способен на подлость, либо нет. Вот и всё.

И в среду, и в четверг я осталась дома. Синяк хоть и стал значительно бледнее, но всё равно угадывался, особенно если приглядываться. Честно говоря, я и сама мазь втирала отнюдь не так старательно, как прежде, потому что в школу идти не хотелось. Встречаться ни с кем не хотелось. К тому же, что дома не посидеть в будние-то дни, когда родители до самого вечера на работе. А вот выходные я поджидала с содроганием.

Про Шаламова старалась не думать, хотя всё равно нет-нет да всплакну. Вот что он со мной сделал? Всю душу мне перетряхнул. Вообще, мне и самой сложно сказать, что я к нему чувствую. Это совсем не похоже на мою любовь к Боре. Тогда у меня была светлая грусть и такая же светлая, тихая радость. Тут же со мной творится чёрт-те что.

И, конечно, я тоскую. Но и тоскую совсем иначе, чем раньше. Борю я увидеть хотела, один взгляд на него — и мне уже становилось легче. А из-за Шаламова мне просто больно, почти постоянно. Он будто рану во мне зияющую оставил. И ничто не может принести облегчения. Видела его в окно — только хуже делалось, больнее, а всё равно ведь смотрела с каким-то изощрённым мазохизмом.

Мама вернулась с работы около трёх. Рановато, я ждала её ближе к пяти. Ещё и напугала меня — я в душе мылась и не слышала, как она пришла. Даже коротко вскрикнула от неожиданности, когда увидела её на кухне.

— Я такая страшная? — усмехнулась она, прихлёбывая кофе.

— Я не ждала тебя так рано…

— Окно образовалось, — пояснила она, — пятый «А» в полном составе повезли в музей космонавтики в Янгель, так что я последний факультатив отменила.

Любому другому учителю отец подобную вольность ни за что не позволил бы, но маме всё сходит с рук. Это не мои слова, а папины — время от времени они ссорятся и это у него вечный контраргумент на все её претензии.

— Завтра уже можно пойти в школу, — сказала мама, оценивая моё лицо. — Почти ничего не видно.

Эх, а я то рассчитывала дотянуть до понедельника.

— Я знаю, ты злишься на отца, — завела мама уже в сотый раз этот разговор. — Считаешь, что он к тебе несправедлив. Но ты попробуй его понять. На нём лежит такая ответственность. Мы его поддерживать должны, а не ставить лишний раз под удар.

Мне столько раз это повторяли и он, и она, что их слова уже оскомину набили. И хоть как-то реагировать не было никакого желания.

— Ты прояви к нему терпение. Подойди извинись, дай слово, что такое не повторится. Глядишь, он отойдёт. Всем только легче будет.

— Мне не будет легче. За что я должна извиняться? За то, что он ударил меня? За то, что вечно оскорбляет?

— Он — твой отец. Он о тебе заботится.

— Помещики тоже заботились о своих крепостных и за людей их при этом не считали. Нет, мама, извиняться я перед ним не буду. Я перед ним ни в чём не виновата.

Мама молча покачала головой и еле слышно проворчала:

— Такая же упрямая, как он.

Я не упрямая и вполне могу понять мамину манеру приноравливаться к обстоятельствам, так наверное и впрямь удобнее живётся, но сама я так не могу и не хочу.

Отец пришёл поздно. Он и слова не успел произнести, я уже поняла — случилась беда. Лицо его как будто потемнело и состарилось лет на десять. И во всём: в застывшем выражении лица, в напряжённой осанке, в этом странном безмолвии чувствовалась скорая, хоть пока ещё и скрытая, опасность. Мама тоже почуяла неладное, засуетилась:

— Сейчас ужин подогрею. Ты будешь котлетки с макаронами или чай с пирогами попьёшь? Сегодня в столовой такие вкусные пироги с картошкой, я не удержалась съела парочку и с собой на вечер несколько штук взяла.

Но отец пропустил её слова мимо ушей — значит дело серьёзное. Он разулся, снял пиджак, ни слова не говоря, сунул его маме. Она сразу помчалась в родительскую спальню вешать пиджак на плечики. Отец всё так же молча помыл в ванной руки и тщательно вытер полотенцем. Потом сурово велел маме не вмешиваться, а сам завёл меня в мою комнату и плотно затворил дверь.

Тревога, и без того свербевшая в груди последние пару минут, скачками нарастала, быстро переходя в панику. Несколько секунд он просто на меня смотрел, но смотрел страшно, с прищуром, а потом тихо, зловеще спросил:

— Что произошло на дискотеке?

У меня всё внутри опустилось. Я сразу поняла: он уже знает. Мне — конец. Я судорожно сглотнула и еле слышно произнесла:

— Т-ты п-про Шаламова?

У него нервно дёрнулась щека.

— Он пригласил меня на танец и… п-поцеловал.

Последнее слово я еле смогла произнести полушёпотом. Отец выкатил глаза, в которых полыхало бешенство. Я поспешно добавила:

— Но я не…

Оглушительный удар по лицу не дал мне закончить. Я отшатнулась, но не успела ничего сообразить, как он отвесил мне ещё один, в челюсть. Зубы клацнули, и из разбитой губы потекла кровь. Я в ужасе пятилась от него, но он медленно приближался, расстёгивая на ходу ремень.

— Не надо, папа! Пожалуйста, не надо!

Я упёрлась спиной в подоконник, дальше отступать было некуда. Я лишь успела закрыть лицо руками и присесть, когда чёрный кожаный ремень с тяжёлой пряжкой взвился над головой и со свистом опустился на плечо. Я вскрикнула. И тут же новый взмах и по уху словно полоснули ножом. Я кричала уже не переставая, а удары всё сыпались и сыпались. Я думала, что этот ужас никогда не закончится. В какой-то момент сквозь собственный вой я услышала мамины крики. Затем удары прекратились. Но я всё ещё продолжала выть и не могла отнять руки от лица, пока резкий спазм в желудке не заставил меня броситься в уборную. Я едва успела добежать, как меня вывернуло. На белый ободок унитаза упала капля крови. Шатаясь я встала и побрела в ванную, опираясь о стены рукой. Перед глазами всё плыло и качалось.

Из моей комнаты доносилась ругань. Мама кричала на отца, обзывала извергом и садистом. Это что-то новенькое. Он, конечно, тоже в долгу не остался. Орал, какая я развратная и испорченная. Надо же, как разошёлся, даже забыл, что кругом соседи. Обычно он такие моменты чётко контролирует. В словах не сдержан, сказать может что угодно, во всяком случае, мне, но голос повышает ровно настолько, чтобы за стеной никто не услышал. Теперь же вопил на весь дом. Мама тут же Ирму приплела.

Мне было плевать. Пусть хоть перегрызут друг друга. Я с ними жить не буду. Ни дня больше не останусь в этом доме.

Я осторожно смыла кровь. Лицо не очень пострадало. Только губа разбита и небольшая припухлость на скуле. Хотя эта припухлость может запросто вылиться в хороший синяк. Даже смешно, учебный год не успел начаться, а я уже в третий раз хожу битая, как какая-то ханыжка подзаборная.

Больше всего болели плечи, ноги, руки. На них, по ощущениям, живого места не осталось. Ещё бы — отец колотил не просто ремнём, а пряжкой. Хорошо хоть на мне свитер был толстый и джинсы, а то бы совсем изувечил. Руки еле поднимались. Разбитые пальцы не гнулись. Лишь титаническими усилиями я смогла кое-как прибрать растрёпанные волосы. Сунула в карман джинсов мазь, зубную щётку и расчёску. Потом тихо вышла в прихожую. Родители до сих пор ругались, доказывая друг другу, кто из них больше виноват. Вот и хорошо. Смогу уйти незаметно, пока они так увлечены.

Превозмогая боль и нервную дрожь, я надела сапоги, куртку, шапку и выскользнула в подъезд.