Эм + Эш. Книга 1 (СИ) - Шолохова Елена - Страница 18

— Я не…

Отец грохотал и слова не давал мне вставить.

— Я не понимаю! Объясните мне, для чего?! Для чего устраивать эти безумные разборки, бить друг другу рожи? Что за скотское поведение? Меня теперь такая нервотрёпка ждёт из-за этих паршивцев, которым некуда девать энергию свою дурную. Но то, что в этом безобразии участвовала ты… моя дочь, дочь директора! Ты не просто меня подвела, ты предала меня! Опозорила на всю школу! На весь город! Теперь каждый сможет мне сказать: «А какое право вы имеете учить и воспитывать других, когда ваша собственная дочь такое творит?».

— Да не была я на пустыре! — вскричала я в слезах.

— А комиссии я что должен гово… Как это не была? А где ж ты тогда была? Откуда вот всё это? — он указал на моё лицо.

— Успокойся, не горячись! Молча выслушай Милю, а то кричишь тут, слова не даёшь вставить, — мама сунула отцу стакан с водой. — На вот, выпей.

У отца тряслись руки. Пока он пил, стакан тихонько постукивал о его зубы и по подбородку на лацкан пиджака стекала струйка. Допив, не глядя, протянул маме пустой стакан и вперился в меня суровым, недоверчивым взглядом.

— Ну. Я слушаю.

— Я вообще домой пошла после игры! А по пути услышала, что все собираются на пустыре. Хотела вернуться в школу, чтобы тебя предупредить. Но возле школы… у ворот стояли девчонки из третьей школы, целая толпа. Они меня увидели и сразу стали бить.

— Как так?! Ни с того ни с сего?

— Я говорю, как было.

— Она шла и где-то там услышала! — Он картинно взмахнул рукой и хмыкнул.

— Не хочешь — не верь! — вскипев, крикнула я. — Думай, что хочешь! Мне плевать!

— Ты у меня сейчас поговоришь! Ты на кого посмела голос повысить? — отец угрожающе придвинулся, я попятилась, мама тут же встала между нами.

— Саша, Саша, успокойся.

— Почему я должен успокаиваться, когда собственная дочь себе такое позволяет?! Ты, — он ткнул в меня пальцем, — ещё никто, ноль, пустое место! Ты целиком и полностью от нас зависишь. Мы тебя кормим, одеваем и заметь — неплохо! Обеспечиваем тебя всем необходимым. И ты смеешь разговаривать с родителями в таком тоне? Да кто ты такая?!

— Я — ноль и пустое место! — я не хотела плакать, но разревелась. Стало жаль себя невыносимо. Меня избили и, между прочим, из-за него! Если бы он сразу послушал, то мне не пришлось бы возвращаться, и ничего бы не было. И после всего он мне ещё и не верит? Как будто я только и делаю, что вру ему напропалую. Не верит и оскорбляет! — И можешь меня больше не кормить и не одевать!

Отец при этих словах побагровел, ринулся ко мне, даже замахнулся, но его успела поймать за руку мама. Благоразумнее, может, и было сейчас помолчать, но мне как вожжа под хвост попала.

— Мне всего этого не надо. Зато надо, чтобы мои родители меня любили и верили мне, — всхлипывала я. — А ты… ты чуть что сразу думаешь обо мне самое плохое! Ты только увидел меня и сразу всё решил, даже ни о чём не спросив. А я не была на пустыре, меня подловили у школы. И свидетели есть… Мне было больно и страшно, неизвестно ещё, что они могли бы со мной сделать, если бы не вмешались. А ты только и печёшься о том, чтобы у тебя на работе проблем не было.

Отец хмурился, раздувал ноздри, но больше не кричал. Мама увела его в родительскую спальню, и уж что там она ему втолковывала — не знаю, но четверть часа спустя он заглянул в мою комнату и позвал ужинать. Наверное, для него это означало что-то вроде извинений, потому что он вообще свои ошибки никогда не признаёт. Если оказывается, что неправ, то отец попросту молча встаёт и уходит с независимым видом. А уж если прав, то плешь проест своим: «Я же говорил!».

От ужина я отказалась и не только потому, что нет аппетита. Даже если б умирала от голода, сейчас я бы за один стол ни за что с ним не села. Потому что для меня вот это «что-то вроде извинений» — вовсе не извинения. Он обидел меня и обидел очень сильно, и от маминых постоянных: «ну, он такой человек» ничуть не легче. Хорошенькая отговорка! Обвинять, унижать, всячески оскорблять, а потом развести руками — просто я такой человек, уж не обессудьте.

Так вот нет, ещё как обессужу! Я почти забыла, как он лупил меня, пятилетнюю, по щекам, когда ошибалась в примерах (кстати, с тех пор ненавижу математику на уровне рефлексов). Стараюсь не думать о том жутком дне, когда он отхлестал меня, семилетнюю, ремнём до кровавых волдырей за то, что прыгала по крышам гаражей с другими детьми. Или как годом позже проволок меня за ухо через весь двор, на глазах у любопытной публики, только потому что без спросу ушла в соседний двор. Или как долго-долго не заживали и гноились пальцы на обеих руках, а с указательного даже слез почерневший ноготь — это он отходил по ним линейкой за то, что нечаянно порвала книгу. Или как, пьяный, отвесил пощёчину при гостях за то, что отказалась перед ними петь. И это я ещё легко тогда отделалась, просто его гости же и остановили.

В детстве я принимала наказание как должное и не роптала. Раз папа так поступает, думала я, значит, так надо. Он же папа. Он всегда лучше всех знает, что нужно делать. Но я давно выросла и больше не принимаю безоговорочно, как в детстве, все его слова и поступки. И не собираюсь мириться с его самодурством.

От обиды я даже всплакнула перед сном. Какой же ужасный ив тоже время странный сегодня день. Столько всего произошло! Стоило на миг отвлечься от своих обид на отца, как тотчас меня захватили мысли о Шаламове. И не просто мысли — вспоминая его руки, его взгляд, я чувствовала, как начинало трепетать сердце, а внутри, в животе будто всё стягивалось в узел. Интересно, что он сейчас делает? А ещё было бы любопытно посмотреть, как у него дома. И где именно его комната? Вдруг нас разделяет всего лишь стенка? Я отогнула край ковра над кроватью и прижалась ухом к холодной стене. Оттуда доносились какие-то шумы, но глухие и неразборчивые.

Скорее бы уж понедельник. Мне вдруг нестерпимо захотелось снова его увидеть. Как он будет со мной после сегодняшнего? Подойдёт ли ко мне? Заговорит? Ведь что-то между нами было, хотя и ничего не было, просто… не знаю. Какой-нибудь поэт, например, сказал бы — искра промелькнула ну или ещё что-нибудь в том же духе. Как хочу понедельник!

А на утро я с ужасом увидела, что моё лицо не только не поджило, а превратилось в чудовищную маску. Переносица раздалась вширь и под обоими глазами расплылись гематомы. Такое за два дня никак не пройдёт.

— Да-а-а, — сочувственно протянула мама. — Зато не придётся сегодня идти окна клеить.

Затусить у Борьки решили в субботу. Первоначальный план пятничного пришлось сдвинуть на день из-за соревнования по волейболу. Как я понял из слов Лёхи Назарова, в команде будет Майер, а такое зрелище я никак не мог пропустить. Борька спорить не стал, ещё бы. Раньше я не замечал, а теперь, когда знаю, вижу, как он пялится ей в спину.

— Пригласил? — спрашиваю. Он без пояснений понял, о ком речь, и криво поморщился, типа, нет, но и так понятно, что ничего не выгорит. Мол, зачем трепыхаться?

— Хотя… — неуверенно протягивает он. — Может, и стоит рискнуть?

В принципе, я почти не сомневаюсь, что никуда она не пойдёт, даже если Борька и разотважится с ней заговорить. Просто невозможно представить её, такую всю безупречно правильную, в подобной тусовке. Хотя чем чёрт не шутит? Мне вот время от времени кажется, что эта её холодность — напускное, и под каменным фасадом бушуют такие тёмные страсти, какие другим и не снились. Сложно объяснить, но в иные моменты возникает это ощущение, и от него всё внутри переворачивается. Наверное, именно оно и не даёт мне покоя.

В любом случае, нельзя, чтобы она пошла с нами. Я сказал Борьке, что сам её позову. Тот посмотрел на меня с такой щенячьей благодарностью, что мне аж неловко стало. Потому что звать её я, разумеется, не собирался. А после уроков типа «передал», что она никуда не пойдёт.

— Вообще без вариантов? — загрустил Борька.