Кайа. История про одолженную жизнь (том Четвертый, часть Первая) (СИ) - Александр Коробочка - Страница 6

Остановившись на мгновение, Александр Блумфельтд сделал указующий жест рукой (правда, указывал он в «никуда»).

— …Горчаков! Думаешь, ты и твоя Семейка сумеете безнаказанно унижать нас?! Твой дед и приемный отец считают, наверное, что все произошедшее сойдет им с рук… — последнюю фразу он сказал совершенно спокойным тоном, так, словно бы мгновением раньше и не визжал здесь, как истеричная женщина. — Нет, Кайа Игоревна, нет…вонючая ты потаскуха! С рук вам это не сойдет!

Он посмотрел мне прямо в глаза.

Очевидно, что Александр Блумфельтд — психопат. Это без сомнений, но…

Стоит мне сейчас совершить ошибку в общении с ним, дать хотя бы малейшую слабину и дело для меня закончится весьма скверно…

Он меня изобьет (возможно, до смерти). Но даже и это еще далеко не самое страшное…

По его физиономии заметно, что столь сильные эмоции вызвали у него половое желание, которое он постарается реализовать. Я хожу по очень тонкому льду, и здорово рискую провалиться…

Если я сейчас «моргну», то Кайа из этого помещения выйдет (если выйдет…) уже, как говорится, не девочкой (а ведь именно на подобный исход и рассчитывает моя любезная тетушка)…

Мое молчание явно разозлило Блумфельтда…

— Не смей молчать, потаскуха, когда я к тебе обращаюсь… — вновь заорал он и широкими шагами направился в мою сторону.

Я, быстро убрав видеофон в сумочку, встал из кресла.

Опущу взор, и он меня ударит… — подумал я, со спокойствием на лике глядя на практически бежавшего ко мне (и взбешенного до самой крайности) мужчину, сжав за спиной левый кулачок.

Александр Блумфельтд, бывший в состоянии крайнего бешенства, остановился прямо передо мной и с уродливо перекошенным от гнева лицом замахнулся на меня, однако…

Он остановил руку в паре сантиметров от моего лица, а затем, сжав кулак, опустил.

— Потаскуха… — прошипел он.

— Я вас не боюсь… — ровным тоном, уверенно произнес я, высоко подняв голову и глядя в глаза этому истерику. — Я не одна из тех несчастных, над кем вы могли безнаказанно изгаляться. За меня есть кому заступиться. Я это знаю, и вы это знаете, так что держите, пожалуйста, себя в руках, как это и полагается взрослому мужчине из Семьи Блумфельтдов…

— Малолетняя потаскуха… — вновь процедил он и, отвернувшись от меня, направился к небольшому бару.

Никто не сумеет унизить человека сильнее, чем собственным поведением человек иной раз способен унизить себя сам… — подумал я, глядя на своего потенциального любовничка.

— Послезавтра твоего отца, скорее всего, убьют на дуэли… — заявил он, доставая бокал и наливая в него нечто своим цветом напоминающее виски. — Посмотрим, как ты тогда запоешь, потаскуха…

Дальнейшей его тирады я уже не слышал, ибо из колонок аудиосистемы начала литься мелодия, заставившая меня оцепенеть, а затем раздался божественный женский вокал…

«I see a red door

And I want it painted black

No colors anymore

I want them to turn black…»

(the rolling stones — paint it black)

Меня знобило. Я зажмурился. Ко всем моим сегодняшним страхам и переживаниям, вернувшимся теперь с новой силой, прибавился еще и иррациональный страх того, что Кайю сейчас раскроют. В том смысле, что Кайа-то теперь и не совсем Кайа. Вернее, совсем не Кайа…

Причем не страх, а натуральный ужас, жуткая фобия, словно бы боязнь высоты, с которой ничего поделать невозможно…

«I see the girls walk by

Dressed in their summer clothes

I have to turn my head

Until my darkness goes».

Я совершенно точно знаю и эту мелодию, и эти слова…

Таминой раз я залипал на какую-либо песню и мог несколько дней подряд слушать только ее, в машине и дома. И играющая сейчас музыкальная композиция как раз одна из таких…

Это кавер небезызвестных The rolling stones за авторством Valerie Broussard, в исполнении… Голос, исполняющий сейчас песню я тоже уже где-то ранее слышал… Ну, точно! Тогда, в кафе, когда «заливал» пикантное видео с участием Татьяны и Художницы… Как же звали ту певичку, американку корейского происхождения? Что-то на Ю, кажется… Ладно, неважно!

Выключи музыку! — завизжал про себя я.

Очень хотелось прикрыть ладошками уши и более не слышать ни эту мелодию, ни эти слова…

Но нельзя! Нельзя внешне выказать ни грамма страха. Нельзя…

«I see a line of cars

And they're all painted black

With flowers and my love

Both never to come back».

Играй, Кайа, играй! — самому себе велел я и сильно, так, что на глазах навернулись слезы, ущипнул свое бедро, дабы болью заглушить парализующий меня сейчас иррациональный ужас.

Вэтоммире я не единственный гость из Зазеркалья. Не единственный. Это факт!

Или же сама эта певичка, или тот (та), кто пишет для нее текст и музыку тожеоттуда.

Но все это сейчас совершенно неважно. Неважно, да…

Я взглянул на Блумфельтда. Организм этот, вызверившись на меня, получил свою отдушину и теперь, негромко разговаривая с самим собой, преспокойненько катал шары по столу, на бортике которого я заприметил бокал с алкоголем, к которому тот еще не притронулся.

Как, наверное, должно быть непросто для Александра, неуравновешенного психопата, блюсти на глазах у уважаемых людей так называемый Noblesse oblige, который блюсти в этом обществе совершенно необходимо…

— Хочу выпить… — вслух произнес я.

У меня внезапно появилась непреодолимая тяга к алкоголю, и я, с трудом переставляя ноги, ставшие в результате сильнейшего стресса словно бы деревянными, направился к бильярдному столу.

К немалому моему удивлению, Александр не стал возражать против того, что я столь бесцеремонно забрал его бокал. Лишь хмыкнул и, отвернувшись, покатил следующий шар.

Я принюхался к содержимому бокала, после чего сделал глоток. От крепкого алкоголя у меня на мгновение перехватило дыхание. То, что на вид казалось виски, им же и оказалось.

После хорошего глотка крепкого алкоголя, напряжение, до сего момента сковывавшее меня, здорово подотпустило, а в голове слегка зашумело.

Я вернул бокал на место, и его тут же схватил Блумфельтд, который одним могучим глотком допил содержимое, приложившись губами аккурат к тому же месту, отмеченному помадой, что и я.

Мне захотелось закатить глаза…

— Хочешь? — поинтересовался он, протягивая мне портсигар с папиросами.

— Нет. Не курю, спасибо. — ответил я.

— Ничего страшного, бери, я разрешаю! — велел он, и, рассмеявшись, продолжил. — Твоему приемному отцу и тетке я ни о чем не расскажу…

— Бери, я сказал. — ровным тоном произнес он через несколько мгновений, когда я так и не взял предложенную папиросу, и во взгляде Александра ощущалась явная угроза.

— Спасибо. — ответил я и, решив не провоцировать психопата там, где лучше его не провоцировать, достал папиросу из портсигара.

Дав мне прикурить, потенциальный любовничек закурил сам, положив затем портсигар и зажигалку на высокий трехногий столик, на котором уже лежал его видеофон.

— И правда, не куришь… — заявил он, когда я зашелся кашлем от табачного дыма.

Табак оказался очень уж крепким, и от никотина голова закружилась еще сильнее.

— Выпьешь еще? — поинтересовался он.

— Нет, спасибо… — ответил я и, на мгновение зажмурившись и сделав еще одну затяжку, затушил папиросу, глядя на то, как струйка сизого дыма устремляется к вытяжке.

Докурив, Александр Блумфельтд приступил к процедурке, не единожды виденной мной на различных увеселительных сборищах, на которыетамменя частенько приглашало американское «начальство», а именно достал нихреновый такой пакетик с белым порошком, а также приспособления для употребления, путем вдыхания, этой дряни…

Ко всем прочим своим сомнительным достоинствам, потенциальный любовничек оказался еще и кокаиновым, если это кокаин, разумеется, наркоманом…

Сделав на лакированном бортике бильярдного стола аккуратную «дорожку», он кивнул мне.