Будь ты проклят, сводный! (СИ) - "Anna Milton" - Страница 3

― Не равняй всех со своей матерью, ― протестующим тоном отзываюсь я, выдерживая колоссальное зрительное давление.

После моего ответа Антон клацает зубами. Ауч. Задела его за больное. Это приятно, однако. Он бесится, что я посмела упомянуть мать его всуе. Я смело смотрю в потемневшие, пылающие синим пламенем глаза и молюсь Богу, чтобы продержаться до самого конца, чтобы не сдаться и не вернуться к роли беззащитной жертвы.

― Именно ты причиняешь людям боль. Поступаешь, как твоя мать.

― Надо же, какая разговорчивая стала, ― шипит Курков, оттесняя меня к стене.

― О, ты не представляешь, насколько! ― блефую я.

Безрассудно играю с огнем. В последний раз, когда мы остались наедине, Антон…

― Любопытно, ― склонив голову набок, сводный брат медленно проводит кончиком языка по верхней губе, как хищник, облизывающийся на свою добычу. ― У тебя наконец-таки прорезаются зубки, ― присвистнув, Курков растягивает рот в оскале. ― Мне уже начинать бояться?

― Пошел ты.

Ай да умница, Таша! Ничего умнее не могла придумать? Ответила, так ответила. По-взрослому.

― Пойду, ― голубоглазый демон надвигается на меня, шаг за шагом.

― Ну и прекрасно! ― я пячусь назад.

Мы возвращаемся к прежним ролям. Он ― агрессор. Я ― жертва. Он доминирует, подавляет, обходится без слов, швыряя меня с небес на землю. Ему достаточно просто хмуро смотреть на меня исподлобья, чтобы вызывать смертельный ураган эмоций.

Я отчаянно цепляюсь за ускользающую отвагу. Моя, казалось бы, прочная броня, литая из жаропрочной стали, не выдерживает напора Антона. Доспехи крошатся в пыль, мне нечем укрыться от зрительных атак парня. Его молчание страшит сильнее саркастичных посланий.

Я закусываю щеку изнутри, стараясь не моргать. Глаза печет от подступающих слез, в носу пощипывает. Я вновь перестаю дышать. Антон чувствует мою слабость ― у него встроенный радар, безошибочно вычисляющий моменты наибольшей уязвимости.

Истязатель движется увереннее, уголки его рта, подрагивая, поднимаются выше, каждый раз, когда я громко сглатываю комок в горле. Проникновенный взгляд Куркова скользит от моих плотно сомкнутых губ к пульсирующей жилке на шее, напряженным плечам.

Мне не по себе от пристального изучения и мизерного расстояния между нами.

― Отойди от меня, ― ослабевшим голосом требую я.

― А ты заставь. Мой дом. Что хочу, то и делаю.

― Ты вторгаешься в мое личное пространство. Я на тебя в суд подам.

Звонко хохотнув, Антон щелкает меня по носу.

― Как была святой простотой, так и осталась. Никто тебя с такими просьбами в суде слушать не станет, ― неторопливо подавшись вперед, истребив еще несколько сантиметров пространства, затаивается в опасной близости от моих губ. ― Чего тебе не жилось спокойно в своей Испании?

Сердце екает в груди, когда Антон смещает большой палец вниз, проводит подушечкой по губному желобку и оттягивает вниз мою нижнюю губу. Я с жадностью глотаю воздух, но изнутри горю так, словно у меня острая нехватка кислорода, плавящая внутренности в кашицу.

― Не трогай меня! ― рявкнув на Антона и сбросив оковы оцепенения, я стряхиваю его клешню со своего лица.

Он безвольно роняет руку вниз, костяшками задевая мою грудь. Я взволнованно охаю, покрывшись мурашками от случайного касания. Курков пялится на мои округлости с наглой ухмылкой. Разумеется, от его зорких, лисьих глаз не укрываются затвердевшие соски, едва-едва топорщащиеся через ткань майки.

― Твоему телу понравились мои прикосновения, ― будоражащий голос звучит у самого уха. Он с шумом втягивает воздух и на выдохе обдувает огнем. Мои ощущения смутные, размытые. И страшно, и горячо, и… сладко.

Я вжимаюсь в стену, мечтая раствориться в бетонной кладке, и прикрываю грудь.

― А ты изменилась, ― Антон отстраняется и беззастенчиво разглядывает меня, как выставочный экспонат, с умным видом потирая ладонью подбородок. ― Сиськи больше стали. Это факт.

Нахал!

Телефон в его кармане снова начинает безостановочно вибрировать. Отвернувшись от меня, сводный брат вынимает последнюю модель айфона и приковывает внимание к экрану. Медлит секунду и бросает в мою сторону последний беглый взгляд, прежде чем ответить на звонок.

― Привет, сладкая, ― мурлычет собеседнице.

― Придурок, ― буркнув, я отлипаю от стены и торопливо семеню к лестнице.

АНТОН

― Антошка! ― раздается глумливое шипение сверху.

Нацепив на лицо суровую гримасу, я тяну штангу весом пятьдесят килограммов к поясу и не отвлекаюсь на посторонние звуки. В частности ― на шелест знакомого голоса рядом.

Четко соблюдаю короткую амплитуду движений. Завершаю второй подход по двенадцать поднятий широким хватом. В тренажерке пусто, гремит рок, помогая сосредоточиться на выполнении техники горизонтального жима и отгородиться от ерунды, ставшей эпицентром головного ералаша.

Ерунды по имени Наташа Ибрагимова. Дьяволица с ликом ангелочка.

― Антошенька-а, ― не унимается клоун, чья ладонь мельтешит у меня перед глазами. ― Здравствуй, сладкий. Я жду свою порцию настоящий мужских обнимашек!

Идиот.

― Завались, ― рычу я.

Гад смеется.

― Я щас расплачусь от того, как ты мне рад, ― язвит Мирон Градов, один из моих лучших друзей.

Проклятье, или благословение наша дружба ― я до сих пор не определился. Наверное, эти понятия идут в комплекте и по отдельности не могут существовать, иначе связь не будет считаться полноценной. А началось все весьма прозаично: мы, тринадцатилетние пацанята, отколошматили друг друга из-за девчонки, которая по итогу не досталась никому из нас и выбрала третьего.

Навалившись на наклонную скамью лицом вниз, качаю мышцы центральной части спины. Трапециевидные, ромбовидные, так же задействованы большие круглые и задние пучки дельтовидных. Перечисляю снова и снова вместо того, чтобы прокручивать имя одного гадкого утенка, вернувшегося из Испании гребаным прекрасным лебедем.

Я растворяюсь в адском жжении, пронизывающем мое потное тело до костей, и упорно добиваюсь того, чтобы прогнать из головы провокационные картинки сисек Ташки. Во время перепалки в коридоре, когда от моего прикосновения у нее затвердели соски, я на мгновение отключился от реальности и допустил мысль о том, чтобы сорвать тряпочку с ее тела. На одно чертово мгновение жажда увидеть Ташу обнаженной завладело всей моей аморальной сутью.

Перед глазами кинолентой мелькают подбрасываемые помутненным сознанием безжалостные образы пухлого девичьего ротика, тонкой изящной шеи, восхитительных дынек… А как вспомню короткие шортики, открывающие вид на загорелые стройные ноги, так кровь хлынет к паху. Ибрагимова влияет как на мой верхний мозг, так и на нижний. Всюду добивает, чертовка.

Если бы Даша, с которой у меня интрижка в стиле «передружбы-недоотношений» не позвонила с просьбой забрать ее из торгового центра, не знаю, что бы я сотворил с крошкой Ташей. Нужно было спустить пар, поэтому мы с Дашкой перепихнулись на задних сидениях моего «эскалейда».

Сводная сестричка не только преобразилась внешне ― апгрейтнулась по высшему пилотажу, ― но и дерзить в ответ научилась. Бесит, что я от этого даже кайф словил.

Пребывание с ней под одной крышей обещает быть занимательным.

Противостояние ― в любом виде ― меня заводит, генерирует адреналин. А еще, как выяснилось, теперь меня заводит и Таша. До усрачки. До яростного пульса и помешательства.

― Ты сегодня в ударе, я погляжу, ― говорит Мирон, плюхаясь на соседний тренажер.

― Ага, ― я на выдохе опускаю гриф и отлепляюсь твердым, как камень, животом от скамьи.

― Все норм?

― Ага.

― Другие слова забыл?

― Ага.

Мирон фыркает и вставляет в уши беспроводные наушники. Отлично.

Я перевожу дыхание перед следующим упражнением ― подъемом десятикилограммовых гантелей на скамье Скотта. Сокращаю запланированные пять минут отдыха до двух, поскольку миловидное лицо дочки Настасьи Павловны вновь лишает меня покоя.