Сан-Феличе. Книга первая - Дюма Александр - Страница 8

• Предыдущая
• 8/243
• Следующая

Поэтому в памятное утро 22 сентября 1798 года она сказала Эмме Лайонне, откинув с ее лба каштановые кудри, чтобы поцеловать это обманчивое чело, с виду такое невинное, что его можно было принять за ангельское:

— Бесценная моя Эмма, чтобы я оставалась королем и, следовательно, чтобы ты оставалась королевой, этот человек должен принадлежать нам, а чтобы он принадлежал нам, ты должна принадлежать ему.

Эмма потупилась и, молча схватив руки королевы, горячо поцеловала их. Поясним, почему Мария Каролина могла обратиться к леди Гамильтон, супруге английского посла, с такой просьбой или, вернее, с подобным повелением.

Торопливо, несколькими штрихами набросав портрет Эммы Лайонны, мы отметили, что прошлое этой женщины странно: действительно, трудно представить себе судьбу более необыкновенную; никогда еще ни у одной женщины не было столь мрачного и вместе с тем столь блистательного прошлого. Она не знала точно ни своего возраста, ни места рождения; в самых ранних воспоминаниях она представлялась себе девочкой лет трех-четырех, в бедном холщовом платьице бредущей босиком по горной дороге, среди туманов и дождей северной страны, цепляясь озябшей ручонкой за юбку матери, бедной крестьянки, которая брала ребенка на руки, когда он уже не мог больше идти или когда надо было перебраться через ручьи, пересекавшие дорогу.

Она помнила, что во время этих странствий ей пришлось испытать голод и холод. Помнила также, что в городах, встречавшихся на их пути, мать останавливалась у подъезда какого-нибудь богатого дома или возле булочной и жалобно просила немного денег, в чем ей нередко отказывали, или кусок хлеба, а его почти всегда подавали.

Вечером мать с ребенком забредала на какую-нибудь уединенную ферму и просила приюта; хозяева пускали их то в хлев, то на гумно; ночи, когда бедным странницам позволяли устроиться в хлеву, бывали праздником: девочка вскоре согревалась от теплого дыхания животных, а утром, перед тем как отправиться в путь, чаще всего получала либо от фермерши, либо от служанки, пришедшей доить коров, кружку парного пенистого молока, которое казалось ребенку тем более вкусным, что он был мало к этому привычен.

Наконец мать с дочкой дошли до цели своих странствий — маленького городка Флинт: здесь родились мать Эммы и ее отец Джон Лайон. В поисках заработка отец перекочевал из графства Флинтшир в графство Чешир, но и здесь не нашел для себя доходного занятия. Джон Лайон умер молодым и бедным; теперь вдова его возвращалась на родину, не ведая, станет ли та ей матерью или мачехой.

В дальнейших воспоминаниях Эмма видела себя уже семи-восьмилетней: на склоне зеленого, цветущего пригорка она пасет овец местной фермерши, у которой мать ее служит работницей; тут девочка любила проводить время у прозрачного ручья: украсив голову венком из полевых цветов, она с удовольствием любовалась своим отражением в воде.

Года два-три спустя, когда ей исполнилось лет десять, в семье случилось приятное событие. Один из графов Галифакс, послушный своим аристократическим прихотям, по-видимому, нашел мать Эммы еще довольно привлекательной и прислал ей небольшую сумму, предназначенную как для облегчения ее собственной участи, так и для воспитания девочки. Эмма помнила, как ее привезли в пансион, питомицы которого ходили в соломенных шляпках, небесно-голубых платьях и черных передниках.

В пансионе она пробыла два года, научилась читать и писать, узнала основы музыки и рисования — искусств, в которых она, благодаря редкостной одаренности, делала быстрые успехи; но в одно прекрасное утро мать приехала и увезла ее. Граф Галифакс умер, забыв упомянуть их в своем завещании. Эмма уже не могла оставаться в пансионе, так как платить за нее было некому; бывшей пансионерке пришлось поступить няней в дом некоего Томаса Хоардена, чья дочь, молодая вдова, умерла, оставив трех сироток.

Однажды, когда Эмма гуляла с детьми, произошло событие, бесповоротно изменившее ее судьбу. На берегу залива она встретила известную лондонскую куртизанку по имени мисс Арабелла и ее тогдашнего любовника — одного из талантливейших живописцев; художник писал эскиз с валлийской крестьянки, а мисс Арабелла наблюдала за его работой.

Дети, которых сопровождала Эмма, с любопытством подбежали к художнику и, поднявшись на цыпочки, стали смотреть, что он делает; Эмма последовала за ними; художник обернулся, заметил ее и вскрикнул от изумления: никогда еще он не видел ничего прекраснее этой тринадцатилетней девочки.

Он спросил, кто она такая и чем занимается. Начатки воспитания, полученные в пансионе, позволили Эмме, говоря с ним, держаться довольно учтиво. Он справился, сколько она получает, ухаживая за детьми у г-на Хоардена; Эмма отвечала, что имеет кров, одежду, питание и еще десять шиллингов в месяц.

— Приезжайте в Лондон, — сказал ей живописец, — я буду платить вам по пяти гиней всякий раз, когда вы согласитесь позировать мне.

И он подал ей карточку, на которой были напечатаны следующие слова: «Джордж Ромни, Кавендиш-сквер, № 8», а мисс Арабелла тем временем вынула из-за пояса кошелечек с несколькими золотыми и предложила его Эмме.

Девушка зарделась, взяла карточку и спрятала ее на груди; от кошелька же она инстинктивно отказалась.

Мисс Арабелла стала настаивать, говоря, что деньги пригодятся ей для поездки в Лондон, но Эмма не уступала:

— Благодарю вас, сударыня. Если я поеду в Лондон, то воспользуюсь маленькими сбережениями, которые у меня уже есть, и тем, что накоплю в будущем.

— Из ваших десяти шиллингов в месяц? — спросила мисс Арабелла, смеясь.

— Да, сударыня, — просто ответила девочка. И на этом все кончилось. Несколько месяцев спустя сын г-на Хоардена, знаменитый лондонский хирург Джеймс Хоарлен. приехал погостить к отцу; он тоже был поражен красотой Эммы Лайонны и все время, пока находился во Флинте, был с нею ласков и добр, однако не убеждал ее, как Ромни, переехать в Лондон.

Он прожил у отца три недели и, уезжая, оставил маленькой няне две гинеи в награду за заботы об его племянниках.

Эмма приняла их без возражений.

У нее была подруга — ее звали Фанни Стронг, а у подруги был брат Ричард.

Эмма никогда не спрашивала, чем занимается подруга, хотя замечала, что та одевалась лучше, чем, казалось бы, ей позволяло ее положение; Эмма, вероятно, полагала, что Фанни имеет возможность быть нарядной, пользуясь тайными доходами брата, слывшего контрабандистом.

Однажды Эмма — ей было тогда лет четырнадцать — остановилась у лавки торговца зеркалами и загляделась на себя в большом зеркале, служившем магазину вывеской; вдруг она почувствовала, что кто-то коснулся ее плеча, и тотчас очнулась от своего созерцательного забытья.

Перед ней стояла ее приятельница Фанни Стронг.

— Что ты тут делаешь? — спросила Фанни.

Эмма покраснела и ничего не ответила. Если бы она сказала правду, ей пришлось бы признаться: «Я рассматривала себя и нашла, что недурна собой».

Но Фанни Стронг не нуждалась в ответе, чтобы понять, что творится в сердце Эммы.

— Да, — вздохнула она, — будь я такой красавицей, как ты, я недолго сидела бы в этом ужасном захолустье.

— А куда бы ты поехала? — спросила Эмма.

— В Лондон, конечно. Все в один голос говорят, что в Лондоне красивая девушка может достичь многого. Поезжай, а когда станешь миллионершей, возьмешь меня к себе в горничные.

— А хочешь, поедем вместе? — предложила Эмма.

— Охотно. Но как за это взяться? У меня нет и шести пенсов, и сомневаюсь, чтобы Дик был много богаче.

— А у меня, — сказала Эмма, — около четырех гиней.

— Да этого с избытком хватит и на тебя, и на меня, и на Дика! — воскликнула Фанни.

И было решено ехать.

В следующий понедельник, не сказав никому ни слова, трое беглецов сели в Честере в дилижанс, отправляющийся в Лондон.

Приехав на постоялый двор, где останавливался честерский дилижанс, Эмма из остававшихся у нее двадцати двух шиллингов половину отдала подруге.

• Предыдущая
• 8/243
• Следующая