Сан-Феличе. Книга первая - Дюма Александр - Страница 14

• Предыдущая
• 14/243
• Следующая

Новый Валтасар и его гости замерли в ужасе от трех магических слов, прозвучавших под сводами галереи, и каждому чудилось, будто он видит эти роковые слова на стенах, где они начертаны огненными буквами. Вестник же, как античный фециал, бросивший на вражескую землю раскаленное и окровавленное копье — символ войны, не спеша удалился, и слышно было, как ножны его сабли ударяются о мраморные ступени лестницы.

Едва только звуки эти затихли, послышался грохот почтовой кареты, которую галопом уносила четверка сильных лошадей.

В Неаполе, в конце Мерджеллины, на последней трети дороги, подымающейся на Позиллипо (во времена, о которых мы говорим, она была едва доступна для экипажей), находятся странные руины, расположенные на утесе, постоянно омываемом морскими волнами; в часы прилива вода затопляет нижний этаж здания. Мы назвали эти руины странными, и они действительно странны, ибо это развалины дворца, который никогда не был достроен и обветшал, так и не исполнив своего предназначения.

Память народа дольше сохраняет преступления, чем добрые дела, поэтому, забыв о благодетельных царствованиях Марка Аврелия и Траяна, туристу не показывают сохранившиеся в Риме остатки зданий, которые связаны с жизнью этих императоров. Зато народ, до сего времени восторгаясь отравителем Британика и убийцею Агриппины, связывает с именем сына Домиция Агенобарба многие здания, включая даже такие, которые сооружены на восемь веков позже, демонстрирует всякому приезжему бани Нерона, башню Нерона, гробницу Нерона; так поступают и неаполитанцы, называющие руины Мерджеллины дворцом королевы Джованны, несмотря на то что постройка эта явно относится к XVII веку.

Ничего подобного. Дворец, построенный двумя веками позже царствования бесстыжей анжуйки, был заказан не преступною супругою Андрея и не любовницей Серджиани Караччоло, а Анною Карафа, супругою герцога Медины, любимца герцога Оливареса, которого звали графом-герцогом и который сам был фаворитом короля Филиппа IV. При падении своем Оливарес увлек за собою и Медину, которого отослали в Мадрид; уезжая, Медина оставил жену в Неаполе, где она стала жертвою двойной ненависти — ненависти к нему за его тиранство и к ней самой за ее надменность.

Чем покорнее и безмолвнее народы во времена процветания их угнетателей, тем они беспощаднее после их падения. Неаполитанцы, ни разу не возроптавшие, пока вице-король находился в силе, стали преследовать опального в лице его жены, и Анна Карафа, подавленная презрением аристократии, униженная оскорблениями простонародья, тоже покинула Неаполь и отправилась в Портичи, где и умерла, оставив недостроенный дворец — символ своей судьбы, сломленной на середине жизненного пути.

С тех пор народ превратил этот каменный гигант в источник мрачных суеверий; хотя фантазии неаполитанцев не свойственна склонность к туманной поэзии северян и призраки, обычные спутники тумана, обычно не решаются проникать в ясную, прозрачную атмосферу современной Партенопеи, ее жители почему-то заселили эти руины неведомыми, коварными духами. Духи наводят порчу на смельчаков, отваживающихся проникнуть в этот остов дворца, как прежде и на других, еще более дерзких, пытавшихся достроить его, не считаясь ни с лежащим на нем проклятием, ни с морем, что в своем упорном наступлении все более завладевает им. Можно подумать, что на этот раз неподвижные, бесчувственные стены унаследовали человеческие страсти или что мстительные души Медины и Анны Карафа вернулись, чтобы после смерти поселиться в покинутом разрушенном жилище, которым им не дано было владеть при жизни.

В 1798 году предрассудки, связанные с его развалинами, еще более усилились из-за россказней, распространившихся среди населения Мерджеллины, то есть в местах, прилегающих к источнику этих зловещих преданий. Молва утверждала, будто с некоторых пор из дворца королевы Джованны (ибо, как уже было сказано, народ именно так называл руины, и мы в качестве романиста следуем этой традиции, хотя возражаем против него в качестве археолога), — так вот, говорили, будто из дворца доносится лязг цепей вперемежку со стонами, будто через зияющие окна можно порой увидеть, как под мрачными сводами по сырым, пустынным залам бродят одинокие голубые огоньки. Наконец, со слов старого рыбака по имени Бассо Томео, которому многие безусловно доверяли, прошел слух, что развалины дворца стали пристанищем разбойников. Этот Бассо Томео рассказывал вот что. Как-то в бурную ночь, несмотря на ужас, внушаемый этим проклятым дворцом, ему пришлось искать убежища в бухточке возле утеса, на котором расположены развалины; оттуда он увидел, как по огромным темным проходам шествуют тени, облаченные в длинные белые балахоны, то есть в одежду кающихся, так называемых bianchi 10, что присутствуют при последних минутах приговоренных к смертной казни. Больше того, он уверял — и точно указывал время, ибо слышал бой часов на колокольне церкви Санта Мария ди Пие ди Гротта, — что в полночь видел, как один из этих мужчин или духов появился на утесе, под которым стояла его лодка, и на мгновение остановился, потом, скользя по крутому скату, ведущему к морю, направился прямо к нему. Тогда рыбак, в ужасе перед этим явлением, зажмурился и притворился спящим. Минуту спустя он почувствовал, что лодка его накренилась под тяжестью какого-то груза. Не помня себя от страха, он чуточку приоткрыл веки, ровно настолько, чтобы разглядеть, что происходит над ним, и тут как сквозь облако увидел, что призрак склоняется к нему с кинжалом в руке. Через мгновение он почувствовал, что острие кинжала касается его груди; но, решив, что то существо, с которым он имеет дело, хочет удостовериться, действительно ли он спит, он не шевельнулся и старался дышать ровно, как человек, погруженный в глубокий сон. И в самом деле, страшное видение, на несколько мгновений склонившееся над ним, выпрямилось во весь рост и тем же шагом, так же легко, как и спустилось к морю, стало подниматься наверх, причем, так же как и при спуске, на мгновение остановилось, чтобы убедиться, что рыбак по-прежнему спит, а затем снова исчезло в развалинах.

Первым побуждением Бассо Томео было изо всех сил налечь на весла и удрать, но тогда это существо, сообразил рыбак, поймет, что он не спал, а только притворялся, и это может оказаться для него роковым если не сейчас, так впоследствии.

Во всяком случае, все пережитое произвело на Бассо Томео такое сильное впечатление, что он с тремя своими сыновьями — Дженнаро, Луиджи и Джованни, с женой и дочерью Ассунтой уехал из Мерджеллины и обосновался на Маринелле, то есть на другом конце Неаполя, в стороне, противоположной порту.

Само собой разумеется, эти слухи все более и более укоренялись среди неаполитанцев, самых суеверных людей на свете. Каждый день или, вернее, каждый вечер от холма Позиллипо до церкви Санта Мария ди Пие ди Гротта, будь то в комнате, где собиралась вся семья, или у лодок, где сходятся рыбаки в ожидании часа, когда надо вытягивать сети, начинались новые рассказы с новыми подробностями, еще страшнее прежних.

Что же касается людей разумных, которым трудно было поверить в привидения и в проклятие, лежащее на недостроенном дворце, они охотно сами распускали эти слухи или, по крайней мере, не мешали их распространению, ибо объясняли возникновение простонародных толков гораздо более серьезными причинами, чем появление призраков и стенания окаянных душ. И в самом деле, вот что говорили шепотом эти люди, тревожно оглядываясь по сторонам, отец — сыну, брат — брату, приятель — приятелю. Говорили, что королева Мария Каролина, вне себя от ярости после всего случившегося во Франции, особенно после казни своего зятя Людовика XVI и своей сестры Марии Антуанетты, учредила во имя борьбы с якобинцами Государственную джунту, приговорившую, как известно, к смерти трех несчастных юношей: Эммануэле Де Део, Витальяни и Гальяни, возраст которых всех вместе был далек до старческого, но, увидев, какой ропот вызвала эта казнь, и убедившись, что Неаполь собирается превратить трех неправедно обвиненных юношей в мучеников, королева, как передавали, подготовила в тиши орудие не столь разительного, но не менее беспощадного мщения, а именно учредила во дворце, в особой комнате, прозванной «темной», своего рода тайное, невидимое миру судилище, нареченное «Трибуналом святой веры». Название зала суда обязано тому обстоятельству, что и судьи, и обвинители заседали в темноте; говорили, что перед ними там выступали свидетели не только неизвестные, но и вдобавок скрывавшие свое лицо под маской, а приговоры выносились в отсутствие обвиняемых, которым ничего не сообщалось об их участи, поэтому несчастные узнавали, что осуждены на смерть, только оказавшись лицом к лицу с палачом, неким Паскуале Де Симоне. Рассказывали, что этого Паскуале Де Симоне, независимо от того, были обвинения против Каролины Австрийской истинными или ложными, прозвали в народе «сбиром королевы». Рассказывали, будто этот Паскуале Де Симоне говорил осужденному, перед тем как убить его, одно только слово и наносил ему такой верный удар, что ни один из попавших ему в руки уже не приходил в себя; вдобавок опять-таки утверждали: чтобы не было сомнений, кем нанесен удар, палач оставляет в ране кинжал, на рукоятке которого по сторонам креста вырезаны S и F — начальные буквы слов Santa Fede 11.

• Предыдущая
• 14/243
• Следующая