Сальтеадор - Дюма Александр - Страница 5

• Предыдущая
• 5/47
• Следующая

В конце концов требования Колумба повергли в негодование гранадского архиепископа Фердинанда Талаверу, которому их католические величества поручили изучить проект «генуэзского лоцмана» — так обычно называли при дворе Христофора Колумба.

Особенно же возмутили архиепископа требования десятой части всех доходов, что в точности совпадало с налогом взимаемым церковью и называемым «dixme» , и уязвляло щепетильную, возвышенную душу дона Фердинанда Талаверы.

Итак, бедняге Колумбу не повезло, ибо остальные три его требования — и о получении высокого чина адмирала, и о получении титула вице-короля, и, наконец, о получении права наследования этого титула, как это принято в королевском или княжеском роде, оскорбили гордость Фердинанда и Изабеллы, ибо самодержцы тех времен еще не привыкли относиться к людям незначительным, как к себе подобным, а Колумб, человек неимущий и безродный, говорил с ними с такой самоуверенностью, будто голову его уже украшал золотой венец Гваканагари или Монтесумы.

Вот почему после ожесточенного спора в совете, где у Христофора Колумба было только два сторонника — дон Луис де Сент-Анхель, сборщик церковных доходов Арагона, и дон Алонсо де Кантанилья, управляющий финансами Кастилии, — предложение было окончательно отвергнуто, к немалому удовольствию короля Фердинанда и немалому огорчению королевы Изабеллы, сентиментальной особы.

Ну а недруги Колумба — при дворе их было великое множество — считали, что решение принято бесповоротно, и воображали, будто навсегда отделались от потешного чудака, который пытался убедить всех, что по сравнению с услугами, которые он сулил оказать, все прочие услуги ничтожны.

Но они упустили из виду дона Иниго Веласко, князя де Гаро, и его тетку Беатрису, маркизу де Мойя.

И в самом деле, на следующий день после того, как архиепископ дон Фердинанд де Талавера сообщил Колумбу о том, что их католические величества отказали ему, и хотя дон Луис де Сент-Анхель и дон Алонсо де Кантанилья пытались смягчить это решение, но никаких надежд у несчастного мореплавателя больше не оставалось, донья Беатриса вошла в молельню к королеве и с явным волнением попросила Изабеллу соблаговолить принять ее племянника.

Изабелла, удивленная печальным видом своей любимицы, взглянула на нее и, чуть помедлив, произнесла тем ласковым тоном, «каким обычно говорила с людьми, ей близкими:

— Что ты сказала, дочь моя?

Королева Кастилии имела обыкновение нарекать в знак дружбы «дочерьми» своих самых близких подруг, впрочем, оказывала она эту милость нечасто.

— Я сказала, ваше величество, что племянник мой, дон Иниго Веласко, имеет честь просить вас о прощальной аудиенции.

— Дон Иниго Веласко? — повторила Изабелла, как видно, стараясь припомнить, знаком ли он ей. — Да не тот ли это молодой воин, который так отличился во время нашей последней войны при взятии Иллора и Моклина, при осаде Белеса, взятии Хибальфаро и в других ратных делах?

— Да, это он! — воскликнула донья Беатриса, вне себя от радости и гордости оттого, что имя ее племянника всколыхнуло воспоминания в душе королевы. — Да, да, государыня, это он и есть.

— Так ты говоришь, он уезжает? — спросила Изабелла.

— Да, государыня.

— В дальние края?

— Боюсь, что да.

— Что ж, он покидает Испанию?

— Очевидно.

— Вот как!

— Он, словно оправдываясь, говорит, что ныне уже не может быть полезным вашему величеству.

— Куда же он отправляется?

— Я надеюсь, — отвечала донья Беатриса, — что с соизволения королевы он сам ответит на этот вопрос.

— Хорошо, дочь моя, скажи ему, что он может войти.

И пока маркиза де Мойя, почитая своим долгом сопровождать племянника, шла к дверям, королева села и, скорее для видимости, нежели из желания заняться рукоделием, принялась вышивать хоругвь в честь богородицы, полагая, что благодаря ее заступничеству (так удачно сложились обстоятельства) Гранада сдалась — как известно, она капитулировала без кровопролития.

Немного погодя дверь отворилась, и появился молодой человек в сопровождении доньи Беатрисы; он остановился в нескольких шагах от Изабеллы, почтительно держа в руках шляпу.

Дон Иниго Веласко — мы только что показали его читателю красивым стариком лет шестидесяти — шестидесяти пяти — в пору взятия Гранады был молодым человеком лет тридцати — тридцати двух прекрасной наружности, с большими глазами и длинными черными волосами; на его бледном лице лежала печать затаенной грусти, что говорит о несчастной любви и, следовательно, всегда вызывает благосклонность женщины, будь она даже самой королевой.

Красноватая полоса, след едва зажившей раны, — рубец от нее позже слился с первыми старческими морщинами, — в те дни пересекала его чело и говорила о том, что он атаковал с близкого расстояния, грудью шел на мавров и кривая сабля врага оставила кровавую отметину на его лбу.

Королеве нередко доводилось слышать, что он умеет сражаться, умеет бить врага, но увидела она дона Иниго впервые и посмотрела на него с особенным участием — во-первых, это был племянник ее любимой подруги, а во-вторых, это был воин, который еще недавно доблестно сражался за дело господа бога и королей.

— Итак, вы — дон Иниго Веласко? — спросила Изабелла, внимательно глядя на него; глубокая тишина царила в молельне, хотя там находилась целая дюжина придворных дам — одни сидели, другие стояли, в зависимости от того, какой близости к королеве они были удостоены или каким саном обладали.

— Да, ваше величество, — отвечал дон Иниго.

— А я полагала, что вы rico hombre .

— Так оно и есть, ваше величество.

— Почему же вы не оставляете на голове шляпу в нашем присутствии?

— Потому что уважение к женщине не дозволяет мне пользоваться тем правом, о котором соизволила напомнить королева.

Королева улыбнулась и стала расспрашивать его, обращаясь к нему на ты, как обычно и поныне делают короли и королевы Кастилии, беседуя с теми, кого в наши дни называют испанскими грандами, а в те времена называли ricos hombres.

— Так, значит, дон Иниго, сын мой, ты надумал путешествовать?..

— Да, ваше величество, — отвечал молодой человек.

— Почему же?

Дон Иниго не проронил ни слова.

— А ведь, право, при моем дворе, — продолжала Изабелла, — найдется немало должностей, весьма подходящих для молодого человека твоего возраста и для победителя с такими заслугами, как у тебя.

— Ваше величество заблуждается, говоря так о моем возрасте, — возразил дон Иниго, уныло покачав головой, — ведь я уже старик…

— Ты — старик? — удивленно воскликнула королева.

— Да, государыня, ибо стариком становишься, сколько бы лет тебе ни было, в тот день, когда все мечты твои разбиты. Ну а что до имени победителя, какое вы соблаговолили мне дать, как какому-нибудь Сиду, то я скоро утрачу его, ибо благодаря освобождению Гранады и свержению последнего мавританского короля Абу Абала в королевстве у вас нет врагов, побеждать больше некого.

В голосе молодого человека прозвучала такая глубокая скорбь, что королева с изумлением посмотрела на него, а донья Беатриса, которая, разумеется, знала о том, сколько мук принесла племяннику любовь, молча осушила слезу, скатившуюся по ее щеке.

— Куда же ты собираешься?

— Во Францию, ваше величество.

Изабелла чуть-чуть нахмурилась и спросила, обратившись к нему уже на вы:

— Не пригласил ли Карл Восьмой вас на свою свадьбу с наследницей Британии или, быть может, он предложил вам должность в армии, которую, как говорят, набирает, дабы завоевать Италию?

— Государыня, короля Карла я не знаю, — отвечал дон Иниго, — да и что бы он мне ни посулил, предложив драться в его армиях, я бы отринул его предложения, ибо служба у него означала бы, что я иду против моей обожаемой королевы.

— Так что же ты намерен делать во Франции, раз не думаешь там сыскать государя, который пришелся бы тебе больше по душе, чем мы?

• Предыдущая
• 5/47
• Следующая