Последний магнат - Фицджеральд Френсис Скотт - Страница 14

На экране ватага франкоканадцев поднималась на лодках по реке, преодолевая порожистую быстрину. Эпизод снимали в одном из бассейнов студии, в конце каждого дубля было слышно режиссерское «Стоп!», актеры на экране вытирали лоб, отдувались с облегчением, а то и с веселым смехом, и вода в бассейне переставала течь – иллюзия кончалась. Отобрав из дублей лучшие, Стар ограничился тем, что заметил: «Технически недурно».

В следующем эпизоде, все на той же быстрине, шел диалог между канадской девушкой (ее играла Клодетта Кольбер) и courrier du bois[2], которого играл Рональд Колмен. Девушка из лодки глядит вниз на Рональда. Просмотрев несколько кадров, Стар неожиданно спросил:

– Декорация уже разобрана?

– Да, сэр.

– Монро, бассейн потребовался для…

– Немедленно восстановить, – оборвал повелительно Стар. – Второй эпизод сейчас просмотрим снова.

Зал осветился на минуту. Директор съемочной группы поднялся со своего места, подошел к Стару.

– Великолепно сыгранную сцену загубили, – говорил Стар с тихой яростью. – Не тот угол съемки. Клодетта ведет диалог, а камера все это время занята ее прелестным пробором. Пробор – вот что нам нужно, верно? Вот зачем зритель пришел в кино – не лицом Клодетты, а пробором любоваться. Передайте Тиму, что напрасно он беспокоил Клодетту, мог бы обойтись дублершей.

Свет потух опять. Чтобы не заслонять Стару экран, директор группы присел на корточки. Эпизод показали снова.

– Теперь видите ошибку? – спросил Стар. – И заметили в кадре волосок – вон там, справа? Выясните, в проектор он попал или на пленку.

В самом конце эпизода Клодетта Кольбер медленно подняла голову, и на зрителя влажно блеснули ее большие светлые глаза.

– Вот что должна была все время давать камера, – сказал Стар. – И ведь Клодетта отлично сыграла. Проведите пересъемку завтра же или еще до вечера сегодня.

Пит Заврас не сделал бы такого ляпсуса. По студиям не наберется и шести операторов, на которых можно во всем положиться.

Зажегся свет; помощник продюсера и директор группы вышли.

– А сейчас, Монро, пустим кусок, снятый еще вчера, – принесли поздно вечером.

Свет погас. На экране выросла голова Шивы, громадная и невозмутимая (хотя пройдет лишь несколько часов, и голову эту понесет хлынувшая вода). Вокруг толклись, толпились верующие.

– В следующих дублях, – вдруг проговорил Стар, – пусть два-три карапуза взберутся Шиве на макушку. Проверьте только, не будет ли это отдавать святотатством. Но думаю, что нет. С детворы спрос невелик.

– Хорошо, Монро.

Серебряный пояс со звездными прорезями… Смит, Джонс или Браун… В колонку «Разное»: женщину с серебряным поясом просят…

Действие перенеслось в Нью-Йорк – пустили сцену из гангстерского фильма, и неожиданно Стар воскликнул в темноте:

– Дрянь сцена! Плохо написана, никчемна, плохо подобраны статисты. Какие это гангстеры? Куча маскарадных конфетных бандитиков. В чем дело, Ли?

– Сцену сочинили сегодня утром, прямо на шестой площадке, – сказал Ли. – Бертон хотел там все сразу заснять.

– И дрянь заснял. И дальше кадры скверные. Подобный хлам нечего печатать. Героиня сама не верит своим словам. И Кэти Грант ей не верит. Такое «я люблю вас» – крупным планом? Да на предварительном вас ошикают, из зала к черту выгонят! Еще и разодета как на бал.

В темноте нажали кнопку; проекционный аппарат выключили, дали свет. Зал беззвучно ожидал. Стар сидел с каменным лицом.

– Кто писал эту сцену? – спросил он наконец.

– Уайли Уайт.

– В трезвом виде?

– Ну конечно.

Стар подумал.

– Засади вечером за нее человек четырех сценаристов, – сказал он. – Посмотри, кто там у нас свободен. Сидней Говард уже приехал?

– Да, сегодня утром.

– Потолкуй с ним. Объясни ему, что мне здесь нужно. Девушка в смертельном ужасе – она тянет время. Вот и весь секрет. Ей не до любви, не до жиру – быть бы живу. И еще, Кэппер…

– Да? – нагнулся из второго ряда художник.

– Декорация тут подгуляла.

Все сидящие переглянулись.

– А в чем именно изъян, Монро?

– Это у тебя надо спросить, – сказал Стар. – Но впечатление тесноты. Глаз спотыкается. Дешево как-то.

– А было хорошо.

– Было, согласен. Но чем-то подпортили. Сходи туда вечером, взгляни. Возможно, мебель не ту поставили, загромоздили. Может быть, окно прибавить для простора. Перспективу в холле нельзя слегка усилить?

– Я посмотрю, что можно сделать. – Кэппер боком выбрался из ряда, взглянул на часы.

– Придется сразу же за работу, – сказал он. – К ночи сделаю эскизы, и утром перестроим.

– Хорошо. Ли, ты сможешь эти сцены переснять?

– Думаю, что смогу, Монро.

– Вину за пересъемку беру на себя. А эпизод драки готов?

– Сейчас прокрутим.

Стар кивнул. Кэппер поспешно ушел, свет опять погас. На экране четверо мужчин яростно разыгрывали драку в подвале.

– На Трейси взгляните, – сказал Стар со смехом. – Как он на того парня кинулся! Опыта ему явно не занимать.

Драку повторяли снова и снова. Всякий раз теми же самыми движениями. И всякий раз, кончив, драчуны улыбались, хлопали противника дружески по плечу. Только одному из них – постановщику сцены, боксеру, который запросто мог бы вышибить из остальных дух, – грозила опасность травмы, и только от шального, неумелого удара, – а он научил их, как правильно бить. Но все равно самый молодой из актеров боялся за свое лицо, и режиссер искусно заслонял от зрителя его опасливые уклоны, маскировал их хитрыми ракурсами.

Затем двое без конца встречались в дверях, узнавали друг друга и проходили. Сталкивались, вздрагивали, проходили.

Затем девочка под деревом читала, а на суку устроился с книжкой мальчик. Девочке надоело читать, она заговаривала с мальчиком. Тот не слушал. Уронил огрызок яблока ей на голову.

Голос спросил из темноты:

– Длинновато – а, Монро?

– Ничуть, – ответил Стар. – Славно. Смотрится со славным чувством.

– Мне показалось, затянуто.

– Иногда и десять футов пленки могут дать затянутость, а другой раз сцена длиной в двести футов бывает слишком коротка. Пусть монтажер не трогает, пусть позвонит мне – это место в картине запомнится.

Оракул изрек слово истины, исключающей сомнения и споры. Стар должен быть прав всегда – не большей частью, а всегда, – иначе все сооружение осядет, расплывется, как сливочное масло в тепле.

Прошел еще час. Грезы скользили по белой стене фрагмент за фрагментом, подвергались разбору, браковке, – чтобы стать грезами тысячных толп или же отправиться в мусорную корзинку. Потом пустили кинопробы, и это значило, что просмотр идет к концу. Пробовались двое: мужчина на характерную роль и девушка. После фильмовых кусков с их тугим ритмом пробы воспринимались как нечто ровненькое и спокойное; присутствующие сели вольней; Стар спустил ногу на пол. Давать оценку приглашались все. Один из техников заявил, что он бы от этой девушки не отказался; другие остались равнодушны.

– Года два назад ее уже просматривали. Она, видимо, активно пробуется по Голливуду – но лучше не становится. А мужчина – неплох. Не взять ли его на роль старого русского князя в «Степи»?

– Он и в самом деле бывший русский князь, – сказал ассистент по актерам. – Но он стыдится прошлого. Он по убеждениям красный. И как раз от роли князя он отказывается.

– А на другую не годится, – сказал Стар.

Зажгли свет. Стар вложил изжеванную резинку в обертку, сунул в пепельницу. Повернулся вопросительно к секретарше.

– Комбинированные съемки на второй площадке, – напомнила она.

Он заглянул туда – понаблюдал, как с помощью остроумного устройства снимают кадры на фоне других кадров. Потом обсуждали у Маркуса привязку счастливого конца к «Манон Леско». Стар, как и прежде, решительно возражал – вот уже полтораста лет «Манон» делает деньги и без счастливого конца. Он твердо стоял на своем; в эту пору дня речь Стара текла с особой убедительностью, и, уступив ему, они занялись другим: постановили дать дюжину кинозвезд на концерты в пользу жителей Лонг-Бич, которых землетрясение лишило крова. Давать так давать; пятеро из них тут же собрали в складчину двадцать пять тысяч долларов. Давали они щедро, но без сердечной жалости, свойственной беднякам.