Пьер де Жиак - Дюма Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая

— Наши страдания в этом мире порою засчитываются нам в мире том, сын мой. Ничто не потеряно для того, кто полон раскаяния; вы попросили пригласить священника, и это позволяет надеяться, что то, что я, увидев вас, принял за пот, струившийся по вашему лицу от страха, было в действительности слезами раскаяния.

— Я призвал вас, как больной призывает лекаря, хотя знает, что недуг его смертелен. Я призвал вас, потому что надежда глубоко укоренилась в человеческих душах: когда душа угасает в этом мире, человек надеется, что она снова возгорится в мире ином. Я призвал вас, наконец, потому, что вот уже десять лет ношу в себе столь страшные тайны, что мне необходимо попытаться открыть их человеку, чтобы набраться смелости, перед тем как повторить их Господу Богу.

Монах поискал взглядом, куда бы сесть.

— Садитесь на этот камень, — предложил ему де Жиак, опускаясь на колени и уступая свое место.

Священник сел.

— Мне довелось пережить счастье, отец мой. Первые двадцать пять лет моей жизни пролетели в радостях и удовольствиях,. Я был богат, знатен, отважен. Я был любимцем герцога Жана Неустрашимого, самого могущественного герцога всего христианского мира, как вам, должно быть, известно.

— Да, — пробормотал священник, — на горе несчастной Франции.

— А-а, так вы принадлежите к дофинезской партии, отец мой?

— Я был воспитан в любви к моим государям и в ненависти к англичанам.

— А я не испытывал ни любви, ни ненависти. Нет, неверно: я любил, но не тою любовью, о которой говорите вы; мне было все равно, в чьих руках находилось Французское королевство: законных королей или короля-завоевателя, лишь бы рука Катрин опиралась на мою, лишь бы ее глаза взирали на меня с нежностью, лишь бы ее губы шептали мне: «Я люблю тебя!..» Я стал ее супругом; вся моя жизнь сосредоточилась в этой женщине, отец мой; она была для меня счастьем и мукой, я принадлежал ей целиком; я был готов пожертвовать ради нее не только своим званием, своим состоянием, но жизнью, честью, вечным спасением. Отец мой! Эта женщина была мне неверна. Однажды я перехватил письмо; в нем назначалось свидание. Я не хотел верить своим глазам, я спрятался и увидел Катрин, выступавшую под руку со своим возлюбленным и не сводившую с него глаз. Я услыхал, как они сказали друг другу: «Я люблю тебя»; а ее возлюбленный оказался тем, кого я почитал своим монархом и любил как отца: это был герцог Жан Бургундский.

— То, в чем вы его упрекаете, — не самое страшное его предательство, сын мой.

— Он заплатил за все разом. Именно я уговорил его назначить встречу в Монторо, отец мой; именно я приказал так поставить палатки, чтобы они не были защищены; именно я подал знак Таити-Дюшателю, Нарбону и Роберу де Луару и, ежели я не поразил его после них, то только потому, что последний удар положил бы конец его агонии и помешал бы мне насладиться его мучениями.

— Герцог заслуживал смерти, — насупившись, проговорил священник. — Да простит Господь поразивших его, ведь они спасли Францию!

— Это не все, отец мой; я наказал лишь одного из виновных; оставалась еще его сообщница; я отправился на ее поиски. Надо ли мне рассказывать вам обо всем; неужто вы не знаете, на что может толкнуть человека ревность? Я собственной рукой влил яд в бокал той самой женщине, ради которой двумя годами раньше был готов отдать жизнь; когда она выпила яд, я приказал посадить ее на коня позади себя; ее привязали ко мне крепко-накрепко, и я пустил коня в ночи наугад. Два часа я чувствовал, как выгибается позади меня от боли это тело, которое я так часто с восторгом носил на руках. Два часа я слушал, как жалуется голос, при звуке которого мне так часто случалось вздрагивать в былые времена от радости и счастья. Наконец спустя два часа я почувствовал, что все кончено. Мой конь остановился на берегу Сены; я спешился: Катрин была мертва. Я столкнул в воду коня вместе с трупом.

— Как бы велика ни была ее вина, вы превысили свои права, когда вершили суд. При обыкновенных обстоятельствах только его святейшество может отпустить такой грех; но в смертный час всякий священник обладает одинаковыми правами: надейтесь, сын мой, потому что поистине велико милосердие Божие.

— И вот, отец мой, я с головой бросился в то, что среди людей принято называть радостями и удовольствиями: слава, богатство — я промотал все. Люди в моих глазах не имели ни чести, ни совести, и я вел себя по отношению к ним так, как они того заслуживали. Я предавал любивших меня: друзья, любовницы, целые королевства — я подчинял все одному своему капризу. Так продолжалось десять лет, отец мой. Десять лет проклятья, которые людям казались счастливыми годами; десять лет, в течение которых ни одного часа, ни одной минуты я не прожил спокойно: у меня перед глазами так и стояли Катрин и герцог, сжимавшие друг друга в объятиях; ни днем, ни ночью не мог я избавиться от этого видения — так это воспоминание терзало мне душу и стало частью моей жизни; я слышал, проходя мимо придворных, как обо мне говорят: «Вот королевский фаворит! Как он могуществен! Вот счастливчик!..»

— Как же вам удалось скрыть эти преступления?

— Высшая власть взяла меня под свое покровительство, сыгравшее роковую роль. Я не все сказал вам, отец мой. В минуту страдания, в минуту отчаяния, в ту самую минуту, когда, казалось, невозможно более терпеть и мне почудилось, что пришел мой смертный час, я предложил правую руку тому, кто поможет мне отомстить.

— И что же? — полюбопытствовал священник.

— Предложение мое было принято, отец мой, — еще больше побледнев, прошептал де Жиак. Вот почему моя месть осталась скрытой от людских глаз; вот почему когда вы подали мне распятие и я хотел было его взять, оно обожгло меня, словно огнем.

— Назад! — вскричал священник, затрепетав от ужаса и забившись в угол. — Назад! Ты заключил союз с Сатаной?!

— Отец мой!..

— Не подходи, нечестивец! Даже если бы сам его святейшество папа пожелал отпустить тебе грехи, то и он оказался бы бессилен: отвори он Небесные врата пред твоим телом, твоя рука все равно вечно горела бы в преисподней. Пропусти меня, я здесь больше не нужен.

Де Жиак посторонился, священник поспешил к двери и отворил ее.

— Стало быть, несмотря на мои просьбы, мое раскаяние, угрызения совести, ты отказываешься отпустить мои грехи, священник? — продолжал де Жиак.

— Это не в моих силах, — отвечал монах, — до тех пор, пока твоя рука принадлежит твоему телу.

— Священник! — взмолился де Жиак. — Окажи мне последнюю услугу!

— Какую? — полюбопытствовал монах, распахнув дверь настежь.

— Пришли ко мне палача, а когда он выйдет от меня, зайди ко мне еще раз.

И де Жиак спокойно уселся на камень, на котором застал его монах.

— Все будет исполнено, как вы того желаете, — пообещал священник, прикрывая за собой дверь.

Скоро его шаги затихли в коридоре.

Оставшись в одиночестве, рыцарь де Жиак снял с пальцев левой руки перстни и надел их на правую. Не успел он закончить, как вошел палач. Де Жиак шагнул ему навстречу.

— Послушай! — обратился он к палачу. — На этой руке перстней — на двести тысяч экю золотом. Я мог бы отдать их священнику на помин души.

Де Жиак замолчал и взглянул на палача, глаза которого загорелись жадностью.

— Так вот, — продолжал де Жиак, засучив рукав платья и положив руку на камень, возвышавшийся посреди его темницы, — отруби эту руку, и эти перстни — твои.

Палач, не проронив ни слова, выхватил меч, взмахнул им два раза в воздухе, приноравливаясь, а на третий раз отрубил де Жиаку кисть правой руки; подобрав руку с полу, он сунул ее в карман кожаных штанов и вышел вон. Спустя мгновение возвратился монах.

— Теперь можешь отпустить мне грехи, священник, — шагнув ему навстречу, молвил де Жиак, показывая окровавленное запястье, — руки у меня больше нет.

На следующий день Пьер де Жиак был брошен в воду и утонул.

…бретонская армия… — в описываемое время каждая независимая область имела свои вооруженные силы, набранные частью с подвластных территорий, частью нанятые за деньги; Бретань — историческая область во Франции, на полуострове Бретань, до 1491 года — независимое герцогство. коннетабль — см. комментарий к стр. 32

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая