Последыш III (СИ) - Мах Макс - Страница 26

— Что будем изучать? — как о чем-то само собой разумеющемся, спросила Ольга.

— Собираешься ко мне присоединиться? — усмехнулся в ответ Бармин.

— Считаешь, что не надо?

— Считаю, что не помешает.

— Так что будем учить?

— Геополитику, политическую экономию, военное искусство и финансы. Впрочем, экономика и финансы — это не для тебя.

— Ну, почему же, — улыбнулась Ольга. — Если занятия будут проводить хорошие специалисты, то мне тоже не помешает обновить полученные в университете знания. А сейчас пойдем спать, завтра будет трудный день…

— Уже сегодня, — поправил ее Бармин, взглянув на часы.

— Тем более, Инг, — кивнула женщина. — Тем более!

Свадьба проводилась по, так называемой, новой, — а на самом деле, сильно укороченной, — версии древнего обряда, потому что, если делать все, как «предки заповедали», никаких сил не хватит. Не говоря уже о том, что ни у Бармина, ни у Глинских не было времени на все эти танцы с бубнами. Терпения, к слову, тоже. Поэтому начали в семь утра на площадке перед замковым хофом[66], довольно старым, — построенным никак не позже XVIII века, — но все еще крепким языческим храмом, сложенным из потемневших от времени лиственничных бревен. Храм был небольшой, но производил сильное впечатление, как своей архитектурой, — Бармин сразу вспомнил русское деревянное зодчество в Кижах, — так и великолепной резьбой по дереву в древнескандинавском стиле.

Перед хофом, разделившись на две группы, — одна против другой, — встали две брачующиеся семьи, Глинские и Менгдены, а гости, напротив, отошли в сторону, чтобы смотреть на церемонию, но при этом никому не мешать. Первыми, по договоренности, начали Глинские. Петр с двумя друзьями, несшими каждый по богато украшенному сундучку, подошел к отцу, поклонился в пояс и попросил дозволения жениться на графине Варваре Менгден. Нестор, разумеется, разрешил и, передав Петру третий сундучок, отправил «вести переговоры» с семьей невесты, то есть с Ингваром, двумя его сводными бабушками, — баронессой Елизаветой фон Менгден и боярыней Марфой Аленкиной, — двоюродной сестрой Стефанией и добавленным для антуража Конрадом Менгденом бароном фон Лагна.

Итак, Петр подошел к семье невесты, поклонился Бармину, как старшему в роду, и попросил у него дозволения жениться на Варваре. Ингвар, разумеется, на этот брак согласился, и тогда они с Петром обменялись подписанными заранее копиями брачного контракта. После чего жених вручил Бармину свадебные подарки для невесты и ее семьи, включая чек на триста тысяч рублей золотом в качестве того, что предки-варяги называли mundr[67], забыв перевести это слово на современный норн или русский язык. Затем они чисто формально согласовали место и день свадьбы, — здесь и сейчас, сегодня в замке Усть-Угла — и постановили, начать брачную церемонию тотчас.

В принципе, древний обряд бракосочетания был весьма прост и практически весь сводился к пиру, начинавшемуся в тот момент, когда жених и невеста объявляли себя мужем и женой, и длившемуся, как минимум, три дня. И еще не забыть, что зачастую молодожены на начальной стадии пира отсутствовали, так как сразу после оглашения брака, друзья новоиспеченного мужа провожали молодых на брачное ложе. Сами проводы, — с зажженными факелами в знак официального, а значит, и открытого на всеобщее обозрения начала сожительства, — могли завершиться как у двери в спальню, так и в самой спальне, если перебравшие хмельного воины хотели засвидетельствовать, так сказать, консуммацию брака. Такое, как утверждают летописи, довольно часто случалось в прошлом, но давно уже не практиковалось среди русских северян. Дело в том, что за сотни лет совместного проживания с православными, католиками и протестантами, язычники переняли у них довольно много формальных элементов брачного ритуала. Поэтому сам акт бракосочетания свершился на возвышении перед входом в храм, — своеобразной паперти хофа, — где ховгоди[68] произнес краткую, но энергичную речь о таинстве брака, призвав в свидетели принесенных клятв богиню Вар[69] а также Фрейра[70] и Фрейю[71], и, попросив Тора благословить брачный союз «этого мужчины с этой женщиной», перевязал левую руку Петра и правую руку Варвары алой шелковой лентой, «связав» их «воедино раз и навсегда».

Надо сказать, что, если не вдаваться в не имеющие значения подробности, пара брачующихся выглядела просто великолепно. Петр был одет, как оделся бы жених у православных или католиков: в черный костюм-тройку при белой рубашке с галстуком-бабочкой и лаковых штиблетах. Варвара же совместила древнюю северянскую традицию с общеевропейской модой. Она надела платье из красного китайского шелка с вытканным золотом на подоле Мьельнером[72]. И все остальное на ней было тоже всех оттенков красного — туфли, рубиновые колье и диадема в волосах, чулки и, насколько знал Бармин, даже белье. В общем, выглядела она, — при ее-то красоте и стати, — просто замечательно, и Бармин, внимательно наблюдавший не только за церемонией, но и за гостями, перехватил немало восхищенных мужских взглядов, устремленных на Варвару Менгден, и не меньше полных ревности и завести — женских. К слову сказать, герцогиня Сконе, одетая в парадный мундир Королевских ВМФ, тоже раззавидовалась. Но ее зависть, судя по всему, была лишена того накала страстей, которые обуревали одну из его собственных невест. Дарена свет Несторовна пока-еще-Глинская, а не Менгден, смотрела на свою будущую дважды сестру так, что, казалось, еще немного, и платье на Варваре вспыхнет факелом, да и саму ее испепелит гневный взгляд предполагаемой родственницы.

Причин тут было несколько. Во-первых, Дарена была в их компании самой младшей и казалась сущим ребенком даже по сравнению с Марией Полоцкой. И, ладно бы, только это. Но девушка очень болезненно воспринимала свою, скажем так, женскую несостоятельность. Ингвар к ней не приставал, даже не флиртовал с ней, поскольку об этом его «настоятельно попросил» лично Нестор. Возможно, Глинский перегнул в этом вопросе палку, но сделанного не воротишь. Глава могущественного клана настоял, Бармин с его требованиями согласился, предполагая, что, если инициатива будет исходить не от него, а от нее, то формально договор нарушен не будет. Однако сама Дарена тоже не проявляла в этом смысле никакой активности. То ли робела, что не странно в ее возрасте, то ли так была воспитана своей красивой, но не шибко умной матушкой. Бог весть, но, живя с Ингваром в одном доме, она не могла не видеть, какие отношения связывают Бармина и всех остальных женщин в его близком окружении. Никто же от нее не скрывался, не прятался. Все делалось довольно-таки открыто, и, как результат, Дарена дико завидовала всем остальным невестам Бармина и, соответственно, ужасно ревновала своего суженного ряженого ко всем юбкам подряд. Девушка она к тому же была неопытная, не слишком образованная, если сравнивать с той же Марией, и, правду сказать, умом пошла, похоже, не в отца, а в мать. Только что красивая и молодая, но этого иной раз недостаточно, чтобы стать любимой и желанной, но этого-то она как раз и не понимала. Вернее, не понимала ее мать, сделавшая все возможное, чтобы задурить дочке голову. Впрочем, кроме «во-первых», имелось кое-что и «во-вторых». Это для всех остальных членов их маленькой недосемьи отношения между братом и сестрой Менгденами представлялись возможными и нормальными, в том смысле, что являлись неизбежным злом. Дарену же мать воспитала, как набожную христианку, которую грозный отец мало, что заставил выходить замуж по варварскому обычаю, но принудил к тому же своим решением к тому, чтобы принимать, как должное, эту «мерзкую кровосмесительную связь». Она своего будущего мужа-идолопоклонника, как нетрудно догадаться, ненавидела сейчас даже больше обычного, что уж говорить о его сестре!