Книга пятая. Завистливое смирение (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович - Страница 23

«Зачем канис мертвецам?»

Ежу понятно, кому вопрос адресован, не то, что простому фиольскому матросу. И мужик, восседающий в шезлонге, выглядит довольно знакомо. Так, как его и описывают в тавернах разные бармены и прочие куртизанки. Простой фиольский матрос чувствует проблемочки и идёт к своему боцману с вопросиками. А его, матроса, много. Тихо задавать свои вопросики матрос не обучен. Он их матом задает, а может быть, даже и дрожащим голосом. Массово. А мужик с черно-белой головой сидит. И музыка грустная за душу берет.

А уж матросов-то на трех тяжелых транспортниках — дохрена!

Результат заставил себя ждать, но зрелище при этом было отменным. Мореманы бегали между кораблями, махали руками, косились на меня, орали нечто тревожное и вели себя суетливо. Более того, солидная часть из них была под большой мухой, поэтому, когда раздухарившаяся Мимика начала бренчать что-то откровенно заупокойное, трудовой контингент принялся буквально выковыривать закрывшихся от греха капитанов, оказавшихся, почему-то, в одной каюте на одном из кораблей. Наверное, мужики там просто мирно бухали, никак не ожидая, что к ним возникнут вопросики у команд, но дело зашло немного дальше. Инсинуации неслись за инсинуациями, одна другой грязнее, просьбы и требования постепенно сменялись угрозами физической расправы и унижения, кто-то уже ладил на реях веревки, а я спокойно употреблял вино, отдавая должное зрелищу.

Нет, ну а шо? Я не работал на свою репутацию, но вот она есть! Пускай даже и возникшая из множества неправильно понятых публикой эпизодов самообороны, но даже с такой паршивой овцы саратовский электрик должен уметь выдрать клок изолятора!

Тем временем волнующийся корабль уже был окружен заинтересованно поводящими хоботами куакарабилли, но на борт стражи порядка не лезли. Не их территория. Зато это решил сделать я, дабы волнения, набирающие шум и размах, не переросли в уже конкретное смертоубийство. Свернул плакат, музыку, спрятал сидушки, посадил Виталика на плечо для пущей важности, и пошёл наводить дипломатию. Еле успел.

Навык «оратора» штука чрезвычайно полезная. Обращаясь громким матом к трудовым массам, уже сообразившим нечто вроде тарана, я привлек их внимание, а затем, под зловредное бренчание поймавшей волну Мимики, поведал простым фиольским матросам о той непростой судьбе, к которой их толкала капитанская жадность. Как и все пьющие разумные, имя Гримбльдука Тендертэтча моряки знали хорошо, а к кидалову, выдуманному капитанами, отнеслись плохо. В основном, конечно, потому что я живописал те процессы фистинга, что устроит оскорбленный хобгоблин потом тем, которые тут каким-то боком. И вообще, преступление и наказание за удерживание алкогольных масс от алкоголепотребляющих масс тоже резанули разумных, покупавших бухло в тавернах за немалые деньги, по живому, по кошельку. А когда я сделал краткий, буквально в три предложение экскурс в экономику, показывающий, что платят моряки чересчур потому, что их капитаны зажилили бухло, и что в итоге их возможная премия никак не покроет уже понесенных трат…

В общем, народный гнев и народная любовь налились такой страшной силой, что капитаны взмолились о пощаде. Последняя была мной великодушно дарована, с условием, что жулики немедленно исполнят договор с хобгоблином, а я обязуюсь это проконтролировать, а затем уйти, не имея ни к кораблям, ни к матросам, ни к капитанам, ни к вину ни малейших претензий.

Все на это наивно купились. Засновали грузчики, забегали приказчики, захрюкали через хоботы таможенники. Тишь, гладь, да благодать вернулись в порт, даром птички чирикать не начали, но тех птичек, включая некоторых чаек, давно уже сожрали голодные артисты. Вино было отгружено, деньги капитанами получены, мы с Мимикой сделали всем ручкой и ушли. Всё, вроде бы кончилось… но нет.

Осадочек… осадочек-то остался.

Не простили капитанам излишних трат своих кровных товарищи матросы. Твердой революционной рукой, под прищуренными взглядами хоботастых минотавров, развесили дорогих (слишком дорогих!) начальников в рядок на рее. Причем еще до того момента, как мы с кошкодевочкой не скрылись с площади порта.

— Ты страшный! — обвиняюще пискнула бардесса, оглядываясь назад и прижимая уши.

Зрелище было, действительно, так себе. Есть такая офисная приблуда, где металлические шарики стукаются друг о друга, вот на центральном торговом корабле, где скопилась большая часть народу, такая тоже появилась. Только не из шариков. Но двигалась также, под воздействием ветра. Бррр.

— Я пролетарий! — гордо ответил я спутнице, — Мы вообще люди жуткие! И чувство локтя у нас сильное.

— Чувство локтя — это как? — озадачилась бардесса.

— Это солидарность трудового класса! Проще говоря — нерадивое начальство вместе вешать веселее. Идём, я расскажу тебе о профсоюзах, трудовой этике и гражданских кодексах.

— Звучит страшно!

— Только для таких как эти капитаны…

— Ну вот как это называется…, - пробурчал я, оглядывая виноватые женские моськи, прячущие взгляды, — Поручил, называется, важное дело. И что в итоге?

— Мы завтра всё сделаем! — бодро отрапортовала Саяка, выпучив от мнимого усердия свои подлючие фиолетовые глазки.

— Завтра начинается первый отборочный тур Сладкозвучного Турнира! — отбрил я её, — А вы просрали все полимеры! Прогуляли, прогудели и проразвлекались целый день!

Пока мы с Мимикой в поте лиц пили на шезлонгах, организовывая бессмысленный и беспощадный (но справедливый) бунт трудовых масс, девчонки ударились во все тяжкие. Тами сдёрнула на местный базар, Саяка отправилась в алко-тур по пивным, Матильда честно пыталась что-то узнать, но если ты одетая в подобие купальника, закрытого розовой газовой тканью, блондинка с большим размером груди и наивными голубыми глазками, то узнать что-то сложно. В результате развлекся лишь Артхуул Гримгардот, прописывающий «в морду» тем, кто распускал руки в отношении жрицы. После второго десятка «наказанных» от нее стали шарахаться как от чумы. Результат, конечно, ноль.

Самара… я посмотрел на вечно притворяющуюся немой кентаврицу, от чего та сделала большие глаза и затряслась. Нет, бесполезная. Конечно, её можно напоить, но пьяная шиноби руководствуется не делом, а эмоциями, от чего хоть и идет на контакт, но исключительно в интересах своих подкованных тараканов.

— Кинтаро, я так на тебя надеялся…, - горько вздохнул я, обращаясь к своему молодому другу. Тот лишь принял максимально сконфуженный вид, а у меня язык не поворачивался упрекнуть его серьезнее. История была старой как мир: добрый юноша с открытым честным лицом идёт по улице, вкушая чебурек, видит красивую девушку с голодными глазами, старательно и бесполезную поющую возле положенной на тротуар шляпы, кормит её, знакомятся, дальше хлоп — таверна, пара стаканов вина, и здравствуй горячий секс. Правда, когда в комнате появилась еще пара девушек с не менее голодными глазами, Кинтаро благоразумно сбежал, оставив в качестве приманки заранее купленную корзинку с чебуреками. Классика.

Наш провожатый куакарабилли невозмутимо молчал, всем своим видом демонстрируя, что свою работу выполняет «от» и «до», а на остальное клал хобот.

Эх…

Отборочные туры нас не интересовали. Учитывая, что Мимика пробилась в элитную группу исполнителей, она по-прежнему могла страдать фигней, пока другие исполнители бьются ни на жизнь, а на смерть, доказывая свое право сразиться с такими как она. Другой вопрос, что большая часть гостей Поллюзы вспомнила, зачем они приперлись в этот край света, от чего стремительно трезвела, причесывалась и начинала сраться с конкурентами, устраивая друг другу пакости. Атмосфера алкогольной вечеринки менялась на лихорадочную возню прямо у нас на глазах.

— Так, — встал я из-за стола, опершись на него ладонями, — Новая директива! Матильда — ты будешь в штабе, значит тут!

— Я не хочу! — тут же пискнула эксбиционистка, — Я исправлюсь!