Не с тобой-2 (СИ) - "Gesiona" - Страница 40

— Я вам не верю, — тихо проговорила Алиса. — Я не понимаю, какую цель вы преследуете, зачем пытаетесь реабилитировать его. Но я вам не верю.

«Поверишь, дорогая! — подумала Ким, глядя в широко раскрытые глаза. — Уже сейчас готова поверить, всей душой этого хочешь, только боишься. Боишься признать, что все это время была слепой непримиримой дурочкой. Ах, если бы у меня был хотя бы маленький шанс, самый крохотный, самый ничтожный… Шанс, что он будет не просто с Крисом, а со мной… Я бы сейчас здесь не сидела!»

— А какой смысл мне лгать? — задумчиво проговорила Ким. — Это по меньшей мере нелогично.

— Я не знаю, — покачала головой Алиса.

Она нервно сцепила пальцы, сжала их так крепко, что побелели суставы. И, глядя на эти пальцы, Ким произнесла:

— Вы можете отрицать, сомневаться или не верить, но я все же скажу. Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы мужчина был настолько одержим женщиной. Это похоже на хроническую болезнь, тяжелую, затяжную. И абсолютно неизлечимую, потому что он болен вами.

— Прекратите! — едва слышно проговорила Алиса. — Я не хочу больше ничего слышать!

— А я хочу, чтобы вы меня услышали. Я очень на это надеюсь, — Ким наклонилась над столом, приблизив лицо к собеседнице. — Он просто губит свою жизнь и делает это абсолютно сознательно. Иначе он не оказался бы там, где сейчас находится.

— Вы обвиняете в этом меня?

— О, так вы знаете! — качнула головой Ким и вздохнула: — Конечно, нет. У меня нет никакого морального права давать оценку его или… вашим поступкам.

Алиса непримиримо молчала, и Ким поняла, что дальнейший разговор становится бессмысленным.

— Собственно, все, что хотела, я вам сказала. Я надеюсь, вы не станете рассматривать это как попытку раскрыть вам глаза или наставить на путь истинный. Поверьте, мною двигали более приземленные и эгоистичные мотивы, — она невесело усмехнулась и через секунду снова стала серьезной. — Просто… Знаете, Элис, все мы совершаем ошибки. Такова жизнь. Но в наших силах не позволить уже совершенной ошибке перерасти в фатальную, способную эту жизнь окончательно поломать.

— Поздно, — собеседница отвела взгляд. — Слишком поздно.

— Никогда не бывает слишком поздно, — покачала головой Ким. — Поверьте, я знаю.

Она смахнула в сумку телефон и поднялась.

— Сожалею, но мне пора, — и после едва заметной паузы добавила: —Спасибо, что согласились встретиться со мной.

Кивнув, Ким развернулась и пошла к выходу из бара, оставив за спиной оцепеневшую женщину.

В больнице с ним приключилось то, чего он больше всего боялся: у него внезапно обнаружилась бездна свободного времени. Просто прорва резиново тянущегося, ничем не заполненного времени. И он заполнял его единственно доступным ему видом досуга — собственными мыслями. Эти самые мысли вгоняли его в такую черную меланхолию, что порой он всерьез задумывался: а не открыть ли окно и не шагнуть ли на волю? Правда, здравомыслие всякий раз подсказывало, что осуществить это, находясь в палате на третьем этаже, куда его перевели из бокса интенсивной терапии, несколько проблематично. Сей демарш почти гарантированно закончился бы в травматологии, откуда прямой путь в психиатрию. Добавить к своему состоянию алкоголика и наркомана еще и статус психа он был пока не готов.

Особенно тяжело было ночью. Днем он ухитрялся как-то отвлекаться: таскался на процедуры, на ежедневные сеансы у психотерапевта, даже один раз, спрятав разбитую физиономию под непроницаемыми очками и глубоко натянув капюшон толстовки, спустился в больничный парк, откуда быстро ретировался, поняв, что маскировка не удалась. А ночью он оставался со своими мыслями один на один и всякий раз проигрывал в неравной борьбе.

Порой, который час лежа без сна, он начинал сомневаться, действительно ли все выглядело так, как он истолковал. А вдруг он уже тогда был под кайфом, и его воспаленный разум принял вполне невинную картину за нечто иное? В самом деле, не мог же его близкий друг и его девушка… Мгновения сладостного самообмана были быстротечны. Отрезвление наступало почти сразу и всякий раз было подобно ударной волне от взрыва. Сбивало с ног, оглушало, выворачивало наизнанку тупой болью.

К душевной боли привыкнуть он не мог. Что ж, достойное наказание ему за самонадеянность. Женщина, которую он любил, которая всегда принадлежала только ему, отдала себя другому. Признайся, такой вариант тебе даже в голову не приходил? Ты готов был ревновать к некоему абстрактному сопернику, не особо веря в его существование, но не мог предположить, что этим соперником станет друг.

Он всегда нравился ей, этот обаятельный голубоглазый красавчик. Нолан знал это. Но, в злополучный момент ухитрившись сам пренебречь бесценным даром верности, он был абсолютно уверен в Алисе, видя в ее симпатии лишь интерес к личности Джейдена. Теперь он ужасался собственной слепоте. Теперь ему казалось, что все было очевидно едва ли не с самой первой встречи. Теперь он был уверен, что она смотрела на Джея совсем не так, как на других знакомых мужчин, совсем не так улыбалась ему, сам звук ее голоса менялся, когда она обращалась к нему. А Марокко! Тогда, в день ее приезда, проснувшись и не увидев ее, он вышел на балкон и обнаружил их обоих на территории Джея. Они сидели рядом, очень близко друг к другу, и она смеялась, откровенно наслаждаясь обществом его приятеля. Тогда что-то шевельнулось в нем, не ревность, нет, скорее чувство владельца, на собственность которого посягнули, но он сразу же беспечно позабыл об этом, едва лишь ощутил на руках ее упругую покорную тяжесть.

Каким же идиотом он был! Все вставало на свои места. Этот концерт, на который она полетела накануне Рождества. Ведь Джейден тоже говорил о выступлении своей группы в Лондоне, но он просто не обратил на его слова внимания. А ее неожиданное решение встретить Новый год в Европе! Тогда у них все и случилось? Или случилось гораздо раньше, а он попросту не замечал гордых раскидистых рогов, объясняя трещавшую голову привычным похмельем.

Нолан рычал в бессильной злобе, вгрызаясь зубами в безвинную подушку. Предала. Изменила. Задыхаясь от желания, раскрыла объятия другому. О, она умела наслаждаться, он сам научил ее этому. И его чертовски заводила мысль о том, что лишь он один знает, какая пылкая натура скрывается под ее сдержанным и холодным обликом русской Снегурочки. Теперь выяснилось, что не один.

Слепая ярость подрывала его с постели. Мысли о Джее рождали лишь одно желание — убить. Он метался по просторной палате, в темноте натыкаясь на малочисленную мебель, и представлял, как его кулак обрушивается на скулу, как с хрустом ломается тонкий нос, как трещит, прощаясь с зубами, челюсть, как теплая кровь заливает красивое лицо. Эта картина странным образом отрезвляла его. Было. Уже было. Легче не стало.

В тупом опустошении он съезжал по стене, запрокидывал голову. Отчего-то вспоминались слова Алекс, которые она бросила ему в Лондоне: «Падать тебе некуда, ты и так в самом низу». Тогда он был уверен, что и терять ему уже нечего. Как же он ошибался! Он был настоящим богачом. Ведь тогда в нем жила уверенность, что его любят, любят несмотря ни на что, и это давало надежду, что со временем все можно будет исправить. Все вернется. Все наладится. И пусть не сейчас, пусть не так скоро, но они будут вместе.

Теперь эта надежда его покинула. Пожалуй, впервые за время, прошедшее после их расставания, он с отчетливой ясностью понял — поздно. Слишком поздно. Ничего не будет. Уже не будет. Ни сейчас, ни потом.

Он потерял ее. Она. Его. Разлюбила.

Нью-Йорк, март

Невеста была в кедах.

— Ну и что? — независимо пожала она плечами. — Все равно их не видно из-под платья. Оно вон еще на полметра сзади по полу волочится.

— Так ты же его задираешь, чтобы не волочилось! — попыталась раскрыть глаза подруге Алиса. — Из-под платья торчат ноги. А на ногах кеды.