Дочь маркиза - Дюма Александр - Страница 4

• Предыдущая
• 4/115
• Следующая

Бернар, его сын, и Розина, его невестка, были родителями белокурого мальчугана.

Через час сели обедать. Был полдень.

За столом собралась вся семья: Ганс — дед, Жанна — бабка, Бернар — старший сын, Розина — его жена, Тибо — второй сын, двадцатидвухлетний молодой человек, Мария — восемнадцатилетняя девушка, Ришар — светловолосый десятилетний мальчик, сын Бернара и Розины.

Старейшина уступил свое место Жаку, и тот сел во главе стола.

В конце обеда Жак спросил:

— Ганс Риверс, как давно вы арендуете ферму у нашей семьи?

— Да уже — постойте-ка, господин Жак, — это было, когда Тибо родился, а Мария еще нет, — значит, уже двадцать один год.

— Сколько лет вы платили за нее?

— Все время, пока был жив ваш почтенный отец, господин Даниель, то есть пятнадцать лет.

— Значит, вы уже седьмой год мне ничего не платите?

— Да, господин Жак, но вы сами так распорядились.

— Я сказал вам: вы люди честные, оставьте все себе, купите всякого добра: чем богаче вы, тем богаче и я.

— Именно так вы нам сказали, господин Жак, слово в слово, и с той поры мы живем в достатке.

— А когда стали распродавать имущество эмигрантов, то есть тех людей, которые борются против Франции, я сказал вам: «У вас, наверно, скоплены деньги, мои или ваши, не важно, купите земли эмигрантов, это хорошие земли, они будут продаваться не дороже двухсот-трехсот франков за арпан, хотя они нисколько не хуже тех, что можно купить за шестьсот или восемьсот франков».

— Мы так и сделали, господин Жак, и теперь у нас триста арпанов земли. Так что нынче мы — прости, Господи! — почти такие же богатые, как наш хозяин. Правда, мы должны вам, вместе с процентами, около сорока тысяч франков. Но мы готовы их вам вернуть, и не какими-то там бумажками, а настоящим серебром, как полагается.

— Об этот нет и речи, друзья мои. Сейчас мне эти деньги не нужны, но позже они мне могут понадобиться.

— Вы можете не беспокоиться, как только вы скажете, что вам нужны деньги, господин Жак, то не позже, чем через неделю вы их получите, даю слово Ганса Риверса.

Жак рассмеялся.

— У вас есть способ расплатиться со мной еще проще и быстрее: пойти и донести на меня. Я объявлен вне закона. Мне отрубят голову, и вы ничего уже не будете мне должны.

Фермер и его домочадцы вскрикнули в один голос и дружно вскочили, услышав эти слова.

Старик поднял руки, словно взывая к высшей справедливости.

— Как они посмели осудить вас: ведь вы воплощенное правосудие, воплощенная справедливость, вы образ самого Бога на земле; но чего же они хотят?

— Они хотят добра; во всяком случае, они так думают. Так вот, теперь мне приходится покидать Францию. Но я боюсь, как бы меня не схватили на границе, поэтому я подумал о вас, Ганс Риверс.

— Прекрасно, господин Жак.

— Я подумал: у Ганса Риверса есть ферма на Мозеле, которую ему сдал в аренду мой отец, она находится в двух километрах от границы. Он, верно, ходит на охоту.

— Сам я уже не хожу, но мои сыновья Бернар и Тибо ходят.

— Это все равно; у них есть лодка?

— Да, — ответил Тибо, — у нас замечательная лодка, я исправно ее конопачу. Вы сами увидите, господин Жак.

— Ладно, мы сядем в лодку, будто собираемся пострелять уток. На реке охота открыта круглый год. А потом нас как бы случайно отнесет течением до самого Трира, и, как только мы там окажемся, я спасен: ведь Трир за пределами Франции.

— Только прикажите, господин Жак, хоть сию минуту, — сказал Ганс.

— Погодите, мой друг, — ответил Жак Мере. — Успеется, мы отправимся завтра утром. Иначе вы подумаете, что я побоялся провести ночь под вашим кровом.

Наутро, с рассветом, три человека в охотничьих куртках отвязали лодку, прикрепленную цепью к стволу ивы в бухточке на Мозеле, и сели в нее. С ними были две охотничьи собаки.

Двое охотников сели на весла, третий — у руля, в нужный момент он подал им знак, что пора перестать грести.

— Она и так будет плыть довольно быстро, — сказал он с грустной улыбкой.

Эти трое мужчин были сыновья Ганса Риверса и Жак Мере.

Жак Мере просил своих спутников указать ему точное место, где проходит граница Франции.

Проплыв с четверть часа, они указали ему на столб: это была граница. С одной стороны Люксембург, с другой — Пфальц. По эту сторону столба родина, по ту — чужбина.

Лодка остановилась у столба. Жак Мере хотел в последний раз ступить на священную землю Франции.

Он обнял столб, будто этот безжизненный обрубок дерева был человеком, земляком, братом.

Он прижался к нему лбом, словно к плечу друга.

Он страдал вдвойне: во-первых, оттого, что покидал Францию, во-вторых, оттого, что оставлял родину в плачевном состоянии.

Целая армия, осажденная в Майнце, можно считать, находится в плену. Враг занял Валансьен, наш последний оплот. Южная армия отступает. Во Францию вступили войска испанского короля. Савойя, наша приемная дочь, по призыву духовенства обратилась против нас; наши войска в Альпах голодают; лионцы в разгар мятежа стреляют в комиссаров Конвента, которые, увы, ответят им тем же; наконец, вандейцы одержали победу в Фонтене и готовы пойти на Париж.

Никогда еще нация, не теряющая присутствия духа, не была так близка к гибели. Это были даже не афиняне, которые бросались в море, спасаясь от Ксеркса, и вплавь добирались до плота, чтобы укрыться на Саламине.

Жак Мере, которого занятия наукой сделали убежденным материалистом, все же чувствовал, что события, происходящие на земле, судя по всему, подчиняются таинственной силе, сокрытой в глубинах вечности и преследующей по отношению к нашему миру мудрые и гуманные цели.

Он поднял глаза к небу и прошептал:

— Ты, чьим именем я обозначаю слово, которое ищу: Зевс, Уран, Яхве, то есть Бог — невидимый и неведомый создатель миров, небесная сущность или бессмертная материя, я не верю, что отдельный человек имеет право на твой благосклонный взгляд; но я верю, что твое всемогущее покровительство распространяется на весь род человеческий, я верю, что, как ветер гонит корабли, так твой могучий дух дает толчок великим событиям в жизни народов. Каков бы ни был человек, он происходит от тебя; и если ты создал его сирым, нищим и нагим, то лишь для того, чтобы дать ему возможность проявить свое умение и создать в свой черед сначала семью, затем племя и наконец общество. После того как общество было создано, оставалось обогатить его материально посредством труда и духовно — посредством разума. Уже шесть тысяч лет все вносят посильную лепту в достижение этой цели. Ведь чего ты хотел добиться ценой стольких усилий? Ты хотел добиться того, чтобы на земле было как можно больше счастья и чтобы этого счастья хватило как можно большему числу людей. Что сильнее способствовало этому важному делу: всякие там монархии, которые сменяют друг друга уже тысячу лет, начиная с феодальной монархии Гуго Капета и кончая конституционной монархией Людовика XVI, или пять последних революционных лет? Кто дал людям равные права? Кто воспитал их и дал пищу их уму, кто разделил землю и дал пищу их телу? Наша святая Революция, наша возлюбленная Республика. Франция — твоя избранница, Господи, ибо ты избрал ее своего рода жертвой, дабы преподать урок роду человеческому. Ну что ж! Пусть прольется ее кровь, и в первую очередь моя кровь; пусть Франция будет Христом среди народов, как Иисус был Христом среди людей, и пусть три слова: СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО — произнесенные и исповедуемые им, светят нам впереди как солнце!

Прощай, родина, прощай!

— А теперь, — сказал Жак Мере, не столько сев, сколько рухнув в лодку, — высадите меня где угодно: мне все равно, ведь это уже не Франция.

С того места на берегу Мозеля, где братья Риверсы высадили Жака Мере, было всего около километра до Трира.

• Предыдущая
• 4/115
• Следующая