Инферно - Браун Дэн - Страница 7

Лэнгдон начал жевать и тут же скривился. Таблетки оказались очень горькими и явно предназначались для проглатывания целиком. Доктор Брукс открыла холодильник, достала початую бутылку минералки «Сан-Пеллегрино» и протянула Лэнгдону. Он с благодарностью припал к горлышку.

Дождавшись, когда он напьется, она взяла его правую руку и, размотав импровизированную повязку и положив грязный пиджак на стол, внимательно осмотрела рану. Лэнгдон чувствовал, как дрожат ее пальцы.

– Жить будете, – наконец констатировала она.

Лэнгдон надеялся, что с ней тоже все будет хорошо. У него никак не укладывалось в голове, через что им пришлось пройти.

– Доктор Брукс, – сказал он, – нам надо кому-нибудь позвонить. В консульство… в полицию. Не важно куда.

Она согласно кивнула.

– И еще – перестаньте обращаться ко мне «доктор Брукс». Меня зовут Сиенна.

Лэнгдон кивнул.

– Спасибо. А я – Роберт. – Испытания, через которые они только что прошли, спасая свои жизни, казались вполне резонным основанием, чтобы обращаться друг к другу по имени. – Вы говорили, что вы англичанка?

– По рождению – да.

– Но у вас нет акцента.

– Это хорошо, – ответила она. – Я приложила немало сил, чтобы избавиться от него.

Лэнгдон собирался спросить зачем, но она жестом пригласила его следовать за собой и провела по узкому коридорчику в тесную непрезентабельную ванную. Над раковиной висело зеркало, и Лэнгдон впервые увидел свое отражение, если не считать окна в больничной палате.

Ну и вид! Густые черные волосы всклокочены, взгляд измученный, глаза налились кровью. Подбородок зарос щетиной.

Повернув кран, Сиенна пустила воду и направила больную руку Лэнгдона под струю ледяной воды. От резкой боли он невольно скривился, но руку не отдернул.

Сиенна достала чистую салфетку из махровой ткани и намылила ее антибактериальным мылом.

– Вы можете отвернуться.

– Ничего. Меня не…

Сиенна принялась яростно тереть, и от боли у Лэнгдона перехватило дыхание. Он с силой стиснул зубы, подавляя крик.

– Инфекция вам ни к чему, – пояснила она, действуя еще энергичнее. – К тому же если вы собираетесь связаться с властями, то голова должна быть ясной, а не такой, как сейчас. А боль – самое эффективное средство для выработки адреналина.

Лэнгдон выдерживал эту пытку, как ему показалось, не меньше десяти секунд, после чего с силой отдернул руку. Довольно! Он действительно пришел в себя и не чувствовал никакой сонливости, а боль в руке полностью избавила его от боли в голове.

– Вот и славно, – сказала Сиенна, выключая воду и осторожно вытирая ему руку чистым полотенцем.

Глядя, как она накладывает ему на локоть новую повязку, Лэнгдон вдруг заметил нечто, ужасно его огорчившее. Почти сорок лет он носил подаренные родителями коллекционные часы с изображением Микки-Мауса. Веселая мордашка Микки, распростершего объятия, неизменно вызывала у него улыбку и поднимала настроение.

– Мои… часы, – пробормотал Лэнгдон. – Они пропали! – Без них ему вдруг стало очень неуютно. – Они были на мне, когда я попал в больницу?

Сиенна удивленно на него посмотрела, не понимая, как такая мелочь может его беспокоить.

– Я не помню никаких часов. Постарайтесь привести себя в порядок. Я скоро вернусь, и мы решим, к кому обратиться за помощью. – Она повернулась, чтобы идти, но на пороге остановилась и встретилась с ним взглядом в зеркале. – А пока меня нет, советую хорошенько подумать, почему кто-то желает вас убить. Думаю, это первое, о чем спросят власти.

– Постойте, вы куда?

– Вы не можете разговаривать с полицией полуголым. Попробую достать вам одежду. У моего соседа примерно ваш размер. Он сейчас в отъезде, и я кормлю его кошку. Так что он мой должник. – С этими словами Сиенна вышла.

Роберт Лэнгдон повернулся к маленькому зеркалу над раковиной и едва узнал себя в отражении. Кто-то желает мне смерти. В голове у него снова зазвучало услышанное на диктофоне слово, которое он бормотал в бреду.

Визири. Визири.

Он напряг память, пытаясь отыскать в ее глубинах хоть какую-то подсказку… хоть что-нибудь. Но там была одна пустота. Он знал только то, что находился во Флоренции с пулевым ранением в голову.

Вглядываясь в свои усталые глаза, Лэнгдон вдруг подумал, что все это ему снится и он скоро проснется дома в любимом кресле с пустым бокалом в одной руке и томиком «Мертвых душ» в другой. И поймет наконец, что смешивать Гоголя и джин «Бомбейский сапфир» нельзя ни в коем случае.

Лэнгдон выбросил испачканную кровью больничную сорочку и обмотал вокруг талии полотенце. Ополоснув лицо водой, он осторожно потрогал швы на голове и почувствовал боль. Потом пригладил спутанные волосы, и рана сделалась почти незаметной. Таблетки кофеина начали действовать, и туман в голове наконец стал постепенно рассеиваться.

Думай, Роберт. Вспоминай.

Внезапно маленькая ванная без окон вызвала у него приступ клаустрофобии, и Лэнгдон вышел в коридор, куда пробивался свет из приоткрытой двери комнаты. Комната оказалась импровизированным кабинетом, в котором стоял дешевый стол с потертым вращающимся стулом, на полу были разбросаны книги и, к счастью… имелось окно.

Лэнгдон подошел к нему.

Первые лучи тосканского солнца озаряли самые высокие шпили просыпавшегося города – колокольни Джотто, башни Бадия, дворца Барджелло. Лэнгдон прижался лбом к холодному стеклу. Солнечный свет, уже заливавший склоны гор, казался особенно выразительным на хрустящем от холода мартовском воздухе. Излюбленное освещение живописцев.

Посреди горизонта высился величественный купол, облицованный красной черепицей и увенчанный золоченым медным шаром, который сверкал на солнце, словно луч маяка. Собор Санта-Мария-дель-Фьоре. Возведением гигантского купола над кафедральным собором города Брунеллески навсегда вписал свое имя в историю архитектуры, и его творение высотой в триста семьдесят пять футов уже пятьсот лет стоит на центральной Соборной площади.

Но что я делаю во Флоренции?

Для Лэнгдона, страстного поклонника итальянского искусства, Флоренция была одним из любимейших мест во всей Европе. На ее улицах в детстве играл Микеланджело, эпоха итальянского Возрождения зародилась в ее художественных мастерских. Миллионы туристов приезжали во Флоренцию, чтобы посетить ее музеи и полюбоваться «Рождением Венеры» Боттичелли, «Благовещением» Леонардо и главной гордостью флорентинцев – статуей Давида.

Лэнгдон был заворожен «Давидом» Микеланджело с самой первой встречи с ним. Тогда, еще подростком, он оказался в Академии изящных искусств… медленно брел вдоль шеренги незаконченных скульптур «Рабов» Микеланджело… и вдруг почувствовал, как взгляд сам собой тянется вверх к великолепной огромной статуе высотой семнадцать футов. Большинство посетителей, видевших скульптуру в первый раз, поражали ее размеры и рельефность мускулатуры Давида, но на Лэнгдона наибольшее впечатление произвела гениальность выбранной позы. Микеланджело использовал классический прием под названием «контрапост», чтобы создать иллюзию, что Давид чуть отклоняется вправо и почти не опирается на левую ногу, в то время как на самом деле на нее давили тонны мрамора.

Именно «Давид» пробудил в Лэнгдоне искреннее восхищение великолепием великих скульптур. Лэнгдон попытался припомнить, не навещал ли он этот шедевр в последние дни, но единственным, что удавалось извлечь из глубин памяти, было пробуждение в больнице и убийство у него на глазах ни в чем не повинного доктора.

От нахлынувшего чувства вины его затошнило. Что же я сделал?

Стоя у окна, боковым зрением он заметил на столе ноутбук. Что бы с ним ни произошло прошлой ночью, подумал он, об этом обязательно сообщат в новостях.

Если у меня будет доступ в Интернет, я смогу найти ответы.

Лэнгдон повернулся к дверному проему и громко позвал:

– Сиенна!

В ответ – тишина. Она все еще находилась в соседней квартире и искала одежду.