Конторщица (СИ) - Фонд А. - Страница 10

Мы вернулись с обеда, и я отправилась сразу в кабинет — если заявление на отгул подпишут, то нужно сейчас успеть доделать всю работу. Я уже открывала дверь, когда меня окликнула девушка (имя ее к своему стыду не помню, но она точно была из группы поддержки Зои).

— Лида, — крикнула она.

— Что? — обернулась я.

— Тебе звонили…

Сердце нехорошо заныло.

— Кто? — прошептала я.

— Да Горшков твой, — хихикнула она. — Просил тебя позвать, но ты уже ушла на обед.

Горшков! Моя персональная головная боль…

Квартира N 21 в доме 14 на улице Ворошилова встретила меня звенящей тишиной. Я позвонила в дверь, долго никто не открывал, хотя изнутри можно было уловить какие-то звуки, шебаршение, поскрипывание, вздохи.

Примерно через минут десять, когда мое терпение таки лопнуло и я стала решать — уходить домой или попробовать всё выяснить у участкового, дверь вдруг медленно-медленно приоткрылась. Пахнуло спертым воздухом давно непроветриваемого помещения. Я заглянула в полумрак прихожей — там никого не было. А дверь продолжала открываться дальше. Сама! Вдруг явственно послышалось какое-то сопение. У меня волосы встали дыбом, а сердце застучало где-то в горле со скоростью отбойного молотка. С полупридушенным всхлипом я отскочила обратно, в спасительный свет подъезда.

— Тётя, ты ко мне пришла в гости? — вдруг послышался тоненький голосок, с присюсюкиванием.

И тут я, наконец, посмотрела вниз и увидела — из-за двери застенчиво выглядывала маленькая черноглазая девочка, примерно лет четырех. Донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей. В спутанных до состояния войлока черных волосенках сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. При этом девочка выглядела довольно упитанной и щекастенькой.

— Тётя! — она нетерпеливо дернула меня за подол пальто.

— Что? — наклонилась я к ней.

— А что ты мне принесла? — букву "Р" она выговаривала через раз, видимо только научилась и еще не всегда могла ее правильно применять.

— Ты кто? — спросила я. — И где твоя мама?

Блин, у меня даже конфетки для нее, и то нет.

— А мамы нету! — заявила малявка, развернулась и устремилась куда-то внутрь квартиры.

— Ты сама? — крикнула я вглубь квартиры, но ответа не последовало.

Я в одиночестве осталась стоять у раскрытой входной двери.

Дурацкая ситуация, я совершенно растерялась: с одной стороны, нужно все выяснить, с другой — как еще посмотрят родители на то, что чужой взрослый человек будет в их квартире наедине с их ребенком в их отсутствие? А с третьей стороны, раз за коммуналку этой квартиры плачу я, значит я (точнее Лидочка Горшкова) не совсем посторонний человек и имеет право, как минимум, выяснить, что здесь творится.

Убедив себя таким вот образом, я вошла внутрь.

Взгляду предстала большая двухкомнатная квартира, донельзя захламленная и нечистая. Здесь, видимо, не убирались лет сто. На столике перед пыльным зеркалом с разводами от помады громоздились десятки флаконов с духами и одеколонами, пузырьки с каким-то непонятным содержимым, большие коробки с тенями (или красками?) всевозможных расцветок, засохшие букетики цветов в пыльных вазах. Одежда, в основном женская, огромными грудами валялась прямо на полу, свисала со стульев. Раскрытые дверцы шкафа демонстрировали такое же забитое мятой одеждой содержимое. Венцом экзистенционального перформанса являлась ажурная шляпа со страусовым пером и вуалью, которая вместо абажура висела на сломанном торшере.

Во второй комнате была только большая незаправленная кровать и валялся перевернутый стул (очевидно, упал под весом наваленной одежды). На смятом комке одеяла сидела девочка и, высунув от усердия язык, губной помадой рисовала каляки-маляки на застиранной простыне.

— Ты что это делаешь? — ласково спросила я, чтобы не напугать ребенка.

— Масясю рисую, — радостно выпалила девочка, тут же соскочила с кровати и продолжила рисовать "масясю" на обоях.

— Тебя как зовут? — продолжила попытку познакомиться поближе я.

— Светка! — девочка со смехом запрыгала вокруг меня на одной ножке.

— А фамилия у тебя какая? — я все еще не теряла надежду выяснить непонятки.

— Светка-пипетка-нехорошая детка! — довольно выкрикнула девочка, затем откусила кусочек помады и протянула остатки мне: — На!

Я аккуратно, стараясь не испачкаться, взяла помаду и пристроила ее на подоконнике.

— Выплюнь! — предложила я ребенку. Светка с готовностью плюнула в меня куском помады. Я еле успела отклониться, иначе пятно на пальто было бы обеспечено.

— Так делать нельзя, — строго заявила я, на что девочка отрицательно покачала головой и сообщила:

— Зя!

— Так как твоя фамилия, Светочка? — опять повторила я.

Ответ поверг меня в шок:

— Горшкова-а-а! — жизнерадостно крикнула Светка, показала мне перепачканный помадой язык и, чуть задумавшись, добавила. — Бяка-масяка!

Пока я пыталась отрефлексировать и сложить дважды два, входная дверь скрипнула и в квартиру вошла красивая молодая женщина. Глядя на нее, я сразу поняла, какой станет Светка-пипетка, когда вырастет.

Издавна существует типаж "демонической женщины". И каждый вкладывает в этот образ что-то свое: у Паустовского — обязательно "скачущая верхом на бешеном караковом жеребце, сидя на нём по-мужски", у Тэфи она непременно любит надеть "пояс на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу", у Достоевского это исключительно красавица, у современных авторов — суккуб или ведьма. Но все отмечают ее некую мрачную до мучительного отвращения притягательность.

Появившаяся в квартире женщина суккубом не была, да и серьги у нее висели в положенном месте, но вот что-то эдакое неуловимое, то ли инфернальный блеск в миндалевидных с поволокой глазах, то ли тяжелая в два обхвата иссиня-черная коса, перекинутая на грудь, сразу давали понять — это именно она, "демоническая женщина".

Не дав мне произнести ни слова, демоническая женщина с надрывом воскликнула:

— Я же сказала, за ремонт отдам деньги на следующем месяце!

Видя, что я не отреагировала никак, демоническая женщина, заломила руки:

— Зачем же вы ходите?! Вы же видите, — она широким жестом обвела захламленную комнату, — у меня ничего нет! Ничего!

— Оличка! — кинулась к ней Светка, и зарылась в подол явно импортного плаща. — Тётя хорошая.

— Так вы не из управы? — округлила глаза женщина.

— Ннет, — покачала головой я.

— И не от Василия? — с затаенной надеждой продолжила вопрошать она.

— Нет, — уже более твердо произнесла я.

— О! — радостно захлопала в ладоши та, — это же прекрасно! Прекрасно!

Она сбросила в сторону опрокинутого стула плащ, и, оставшись в темно-синем узком платье с расшитыми серебряной люрексовой нитью рукавами и воротом-стойкой, плюхнулась на кровать, нимало не смущаясь наличием там каляк-маляк от помады, и оживленно продолжила:

— Вы только представьте! Эти ужасные отвратительные люди… соседи снизу требуют, чтобы я поменялась с ними квартирой! — она слегка наморщила лоб, — так вы точно не из управы?

— Нет, не из управы, — подтвердила я, — и точно не от Василия. А вы мать Светы?

— Это Оличка! — возмущенно крикнула мне Светка и принялась с громким треском отламывать кукле руку.

— Светлана! — поморщилась женщина, — прекрати шуметь, пожалуйста. — У меня опять мигрень начнется.

Светка послушно переключилась на менее громкое выдергивание остатков кукольных волос.

— Не говорите так! Не люблю, когда меня так называют, — с виноватой полуулыбкой развела руками "демоническая женщина", — мы с отцом Светланы познакомились на первом курсе культпросвета, все так быстро завертелось, молодые были… Затем он ушел, а я должна расплачиваться за нашу ошибку одна. Знаете, как мне тяжело…