Моранжевая юность (СИ) - Eliseeva / Елисеева Yadviga / Ядвига - Страница 19

Красивая женщина с яркими зелёными глазами разливала душистый травяной настой всем присутствующим, в том числе и Лорин, и ловко убирала преграды с пути рассерженного вождя. Корзины, разложенная броня, какие-то непонятные инструменты, — всё проворно исчезало с дороги мужчины. Лорин хотелось раствориться в простой гармонии обстановки — в хижине было только самое нужное, расставленное продуманно и удобно.

Тем временем тон перепалки успокоился. Старый вождь уселся у стены и утёр лоб. Он не глядя взял плошку с настоем из рук зеленоглазой и начал шумно пить, делая вид, что никакого Винбарра тут нет.

— Отречешься от служения вождём на следующем же Совете! Ну или Совет отстранит тебя на год, сучий ты потрох.

— Как скажешь, Макс. Отрекусь, — Винбарр сел у его ног, осторожно разогнул одну, обмотанную яркой лентой, и начал тихонько разминать. Макс не сопротивлялся, но по-прежнему не смотрел на молодого человека и только сопел.

— Дай благословение, — как бы невзначай попросил Винбарр, тоже не глядя не вождя. Тот рывком забрал ногу обратно и поставил чашку. — Я пришёл за благословением. Женюсь, — он кивнул на Лорин, двумя пальцами вынимающую маленькие листики из своего настоя.

Комментарий к Двенадцать ver.2.0

Editors — Counting Spooks

========== Тринадцать. Конец ==========

Святилище было чистым и пустым, будто его и вовсе не покидал влюблённый юноша, обитавший в нём. Не было ни пылинки, ни сухой веточки.

Винбарр вошёл, и корни плотно заплели выход.

Он сел у алтаря и заплакал, уронив голову на грудь. Скомканная, выброшенная, часть его была растоптана и осквернена renaigse. Рана кровоточила.

— Плоть от плоти моей, — тысячеголосый шёпот зазвучал внутри. — Плачу вместе с тобой, ибо глаза мои видели то же, что и твои… Не держи, выпусти из себя, дай мне поглотить всю твою боль…

И Винбарр заорал. От его крика дрожали стены, и надайги вторили ему в непролазных чащах, внимая гулу его боли от самого чрева земли. Комки ярости, гнева, обиды поднимали его всё выше, норовя обрушить на пол и разбить, растоптать и его самого, и его несгибаемый дух.

— Ты так юн… Так юн и так одинок…

Винбарр трясся, уперевшись в алтарь, и мотал головой, содрогаясь ото всего, что разрывало его безумное сердце. Из алтаря всходили нежные ростки, и, едва касаясь юноши, они проходили сквозь его грудь за спину, формируя собой высокую рогатую фигуру.

— Я дам тебе всё, в чём так остро ты нуждаешься, — под шелест голоса фигура позади всё больше обретала человеческие очертания.

Винбарр лишь тяжело дышал, глядя вникуда перед собой. Если бы он оглянулся — увидел бы себя самого. Высокого, плечистого, могучего. Преданного… Такого, каким бы он мог быть. Близнецов различал только цвет глаз. И, пожалуй, их взгляд.

— Ты любишь сильно, ты любишь невозможно, ты любишь тотально только потому, что сам нуждаешься в космически огромной любви. Той любви, что не выносят одинокие звёзды и зачинают собой планеты, — лёгкие касания под туникой словно собирали воедино куски того, что было Винбарром, сращивая их между собой тысячами поцелуев. Он устало опустил голову и открыл шею.

— Я буду любить тебя мужчинами…

Из приоткрытого рта Винбарра вышло облачко выдоха.

— Я буду любить тебя женщинами…

Их пальцы сплелись.

— Я буду любить тебя и уже люблю всем, что смотрит на тебя, плоть от плоти моей…

Их плечи столкнулись.

— Я буду любить тебя так, как умеешь и любишь только ты сам…

Их кулаки сжались и рога соприкоснулись.

— Солнцем и грозами? — спрашивал молодой жрец, и надежда выпадала из его глаз на виски крупными каплями.

— Тучами и закатами, — отвечал его бог, и боль улетучивалась, уступая истоме.

— Ночами и звёздами? — не унимался Винбарр, и влажное дыхание уносило с собой ярость.

— Дождями и оврагами, — отвечал его бог, не смыкая дрожащих век.

***

— Так много хочется дать тому, кто ничего не просит, Винбарр. А ты ведь был так близок…

Они лежали на тёплом алтаре, излучавшем жар их тел.

— Я способен со всем справиться сам, — почти зло прошептал молодой человек, вращая в пальцах бусины, украшающие волосы близнеца.

— Конечно способен. Только знай: теперь ты больше не будешь один. Теперь у тебя есть я. И я приму тебя любым, — божественный брат шкодливо не выпускал его из себя. — Ты станешь выше любого из людей, Винбарр, — он беззвучно говорил одними тёмными губами, опухшими от поцелуев. — Ты станешь любящим отцом своему народу, и никогда — просто отцом. Всю оставшуюся жизнь тебя будут манить звёзды. Ты останешься навеки верным только зову своего дикого сердца, даже если в нём больше не будет мне места… Я буду любить тебя, даже если не станет меня самого…

Они засыпали, крепко обнявшись, вжимаясь локтями, сцепив намертво руки.

***

Юная Лорин де Моранж горько плакала и прятала мокрое лицо в подушку. Весь бренди в доме был выпит в надежде умалить, смягчить страдание. Разорванная душа саднила, как саднило растерзанное тело.

Лорин сдирала с себя в ванной чужие руки, безразличные взгляды, посторонние въедливые запахи. Шея и плечи покрылись ссадинами от мочалки. Боль начинала срастаться с Лорин, полностью занимая место в сердце, отведённое Винбарру — самому благородному из дикарей и самому дикому из благородных.

Лорин не знала, что впредь, сквозь все отведённые ей годы, всеми её решениями будут руководить только боль и призрачная надежда.

Она не знала, что назавтра, после похорон папеньки, вышколенный лакей передаст ей, ставшей почти прозрачной в своём неизбывном горе, высочайшую грамоту, наделяющую её абсолютными полномочиями на ведение любой деятельности, бюджет которой будет ограничен только настроением наместника Хикмета.

Она не знала, что Университет Аль-Сада примет её в свои объятия, раскроет значение alma mater ей одной, и лучшие профессора будут аттестовывать её планы развития, в реализацию которых леди Моранж будет бросать максимально допустимые резервы специалистов и человеческих ресурсов.

Она не знала, что однажды маска дружелюбия и порядочности срастётся насмерть с её лицом и заменит его.

Лорин знала только одно: её будущее должно стоить заплаченной — и оплаканной ею — цены, и оно будет блестящим. Не может не быть. На неё будут равняться правители. О ней напишут в учебниках. Она сделает Новую Серену столицей торговли, столицей свободных от ханжества нравов, столицей закона — серого, как её глаза…

Она будет щедро платить за новости о внутренней жизни островитян и чутко следить за упоминаниями Его Имени, но услышит его лишь однажды, когда четыре года спустя пьяные торговцы-дикари будут горланить за здравие Верховного Короля Винбарра. Она каждый год будет поднимать бокал за своего Короля. Она никогда не выйдет замуж и никогда не родит детей. Её окна никогда не будут закрываться.

Вся её жизнь превратится в томительное ожидание того, кто больше никогда не придёт.

Комментарий к Тринадцать. Конец

Агата Кристи — Месяц

November Novelet — Shouts Of Joy

========== Тринадцать. Конец ver.2.0. ==========

На неё смотрели несколько пар глаз.

Пронзительные и мерцающие — Винбарра. Любопытные и зелёные — высокой красивой женщины. Скептические и тревожные — старого вождя, Макса.

Был ещё чей-то взгляд. В хижине словно находился кто-то неуловимый, кого никак нельзя было разглядеть, и только боковое зрение замечало неясный силуэт у алтаря.

Юная леди Моранж разволновалась. Запахи травяного настоя, сладких дымов, костра и острой пряности кружили голову. Чтобы успокоиться, она прикидывала, уместен ли будет реверанс в мужском платье.

— Да воцарится мир на счастливой земле Тир-Фради, — пробормотала она, неловко улыбнулась и всё-таки изящно присела, чуть скрестив икры. По светским меркам получилось не очень, зато выглядело вполне естественно.