Подпоручик из Варшавы (СИ) - "Рыжий" - Страница 31

В вагоне-ресторане было многолюдно. Можно было даже сказать, что практически все места были заняты: неподалеку от барной стойки, сразу два столика были заняты большой группой немецких офицеров, судя по рубашкам и «воронам» со свастикой в когтях – летчики. Чуть особняком от них держалась группа «штатских» путешественников, весело говорящих о чем-то своем на французском языке. В этой группе присутствовали достаточно небедно одетые девушки, на которых с нескрываемым интересом поглядывали немецкие летчики.

Стоило нам со Спыхальским только войти в вагон ресторан, как возле нас появился официант, который на неплохом английском языке спросил, не желают ли господа офицеры пообедать. С учетом того, что ради этого прекрасного мероприятия мы и покинули свое купе в неплохом пульмановском вагоне, нашему согласию не было предела, и, вскоре, когда в руке усатого француза скрылась бумажка достоинством в пять франков (по случаю, мы со Спыхальским обменяли наши злотые на рейхсмарки и французские франки).

Вскоре, сделав заказ, мы со взводным принялись негромко переговариваться, отмечая, что нам понравилось и не понравилось в Берлине. Однозначно можно было сказать, что обоих нас порадовала идеальная чистота, которую, к сожалению, в такой милой моему подчиненному Польше, так рьяно не соблюдают. Да и сами германские городки, что мы проезжали, заставляли улыбнуться своей аккуратностью не только меня, но и Спыхальского. А вот высокомерные взгляды на нашу форму со стороны встречающихся нам по пути немецких офицеров и полицейских, несколько напрягала…

За недолгими разговорами мы не заметили, как перед нами появился давешний официант, который начал расставлять по столу заказанные блюда. Поначалу, принялись за знаменитый французский луковый суп. Стоит сказать, что однажды в своем прошлом-будущем, когда я набегом был на юге Франции, в одном небольшом французском городке, название которого вряд ли мне удастся не только найти на карте, но даже вспомнить, мы с друзьями пробовали «знаменитый луковый суп», который, лично мне, что называется «не зашел». Не знаю, может тогда он был приготовлен неправильно, а может быть – я не дорос до него тогда, но сейчас этот самый луковый супчик показался мне идеальным, поэтому я даже не заметил, как осилил свою порцию.

Плютюновый Спыхальский изыски французского супа не оценил, и, тут же принялся за рататуй. Блюдо из баклажанов, перца и кабачков моему спутнику тоже не понравилось, поэтому он достаточно быстро принялся за круасаны с кофе. Я своего подчиненного не поддержал и принялся за неизвестное мне красное вино. Не сказать, что в своей жизни (что одной, что другой) я был поклонником этого напитка, но тут решил попробовать. И знаете что? Вино мне тоже понравилось! Почему? Да черт его знает? Наверное, потому что оно несколько отличалось от того, что мне доводилось пить раньше? Возможно, как-то менялась рецептура? Откуда мне знать? Я лишь озаботился возможностью прикупить пару бутылочек этого самого винца с собой, потратив на это приобретение кругленькую сумму в франках. Вполне может быть, что меня «развели на деньги», но вот я был счастлив как ребенок, и, практически до самой границы с Францией просидел, потягивая настолько сильно понравившееся мне винишко из бокала.

В вагоне-ресторане я провел несколько часов – практически до самой франко-германской границы. Минут за двадцать до нее подошел тот самый француз-официант и вежливо предложил пройти к себе в купе, потому как германские пограничники не любят, когда пассажиров приходится вылавливать при пересечении государственной границы по всему составу. Мысленно усмехнувшись, и, пожелав было, немного по нервировать гитлеровских стражей границы, я все-таки отправился в свое купе.

На франко-германской границе все повторилось практически точно также, как немногим ранее на польско-немецкой: те же ледяные и холодные взгляды немецких пограничников, излишне вежливо-прохладные фразы к людям в чужой военной форме, и, такое ощущение, будто эти самые местные погранцы готовы расстрелять тебя прямо сейчас только за то, что ты соизволил поехать не в гражданской одежде, а в своем мундире. В общем – скукотища. Под конец немецкий лейтенант даже выдавил из себя, учуяв от меня запах алкоголя:

- Verdammtes polnisches Schwein!

Должно быть, лейтенант-пограничник думал, что я его не пойму, поэтому выражался на языке Гёте и Шиллера совершенно не беспокоясь о том, что окружающие его люди могут понять. Вот только мне, жителю двадцать первого века, знакомому с немецкими ругательствами, в основном на уровне советских кинофильмов о войну, слово «швайне» и все его производные были хорошо знакомы, также, но уже по другим фильмам (немецким) я был знаком и с рядом других слов, вот только произносить их можно было совершенно в другой компании.

В первую секунду у меня даже появилось желание высказать на своем ломанном английском все, что я думаю о Третьем Рейхе - в целом и о конкретном лейтенанте-пограничники – в частности, вот только буквально сразу мной овладело благоразумие, и закрыл, открывшийся было уже рот.

Начальник французского пограничного наряда был более приветлив – улыбался, что-то весело щебетал по-своему, и, неспешно проверял документы. Потом, достал из своей офицерской сумки англо-французский переводчик, и, даже пожелал счастливого пути союзнику. Я тоже вежливо, с улыбкой на лице поблагодарил французских военных и попрощался. В голове даже появилась мыслишка, которая достаточно быстро исчезла – «сможет ли пережить эту войну, неплохой, вроде бы человек?». Впрочем, вскоре я забыл не только про пограничников, но и про все на свете и попросту завалился спать.

На Восточный Вокзал Парижа, который я тут же про себя окрестил «ВВП», поезд прибыл около трех часов вечера, и, мы, в хорошем расположении духа, вместе со Спыхальским, неспешно, одними из последних покинули свое купе – не желая оказаться в толчее, которая обычно возникает в подобных ситуациях.

С интересом мы постояли у панно: «Патриоты уходят на фронт» и с не меньшим интересом изучили второе панно: «Возвращение военнопленных», после чего, Спыхальский, повинуясь моей команде, побежал организовывать нам транспорт. С такси проблем не возникло – правда или нет, но где-то я слышал, что в двадцатые-тридцатые годы двадцатого века, в Париже было больше машин такси, чем в ряде европейских стран вместе взятых – и новенький Рено с шашками на борту, достаточно споро довез нас до посольства Польши в столице Французской Республики.

Таксист высадил нас прямо возле здания посольства Польской Республики, и, дождавшись оплаты и чаевых в столь любимых им французских франках, шофер, оказавшийся, кстати, русским эмигрантом, вежливо попрощался с нами, и укатил по своим делам. Мы же, нагруженные немногочисленными чемоданами с вещами, направились прямо к зданию посольства, где были остановлены вначале французским жандармом, который на весьма неплохом польском языке уточнил, что же нам потребовалось, после чего пропустил на территорию посольства, где нас остановил уже польский военный в таком же как и у меня звании подпоручика.

-Здравия желаю, пан подпоручик! – Приложил он два пальца к козырьку своей щегольской фуражки. Подобный ритуал проделал и я, после чего пожал протянутую руку. – Подпоручик Ольшевский!

-Подпоручик Домбровский. – Представился я.

-Взводный Спыхальский. – Назвался мой спутник.

Предъявив свои документы, и, покончив с неминуемыми формальностями, подпоручик Ольшевский доложил о нас своему начальству, которое тут же приняло нас. Немолодой капитан со знаками отличия пехотинца, так и не представившийся нам, отвечавший, судя по всему, за охрану посольства, тут же пожелал познакомиться с «опазданцами».

-Так вот вы какие? – Грозно поприветствовал он нас, когда подпоручик представил нас. – Хорошо хоть, всего на один день опоздали.

Смерив нас цепким взглядом, капитан отвернулся в сторону своего сейфа, находившегося по его правую руку, повернул ключ, стоявший в дверце, и, потянул на себя тяжелую дверцу. Через несколько секунд он достал запечатанный пакет и протянул его мне.