Тени киновари - Абби Линн - Страница 6
- Предыдущая
- 6/77
- Следующая
Небо над восточной стеной окрасилось желтым, когда дверь в одном из переулков открылось и падающий из нее свет на мгновение осветил строгую желтую стену с красными полосками резиденции одного из высших темпларов. Заметив вспышку света сержант-дварф на настенной башне тяжело наклонилась вперед, держась за перила, и пока тяжелый болт с характерным «кланк» вставал на место, успела рассмотреть на фоне желтой стены высокий и неестественно тонкий силуэт. Сержант фыркнула, мгновенно узнав силуэт и, следовательно, узнав все, что хотела.
Живые существа должны есть, пить и одеваться, защищаясь от ночного холода и дневной жары. Не дело темплара судить о жизни этой несчастной, но сержант решила про себя, что самое лучшее, что та могла сделать — лечь и умереть. За исключением позолоченных спален дворца Хаману, которые она никогда не видела, в Урике не было более отвратительного места, чем личные комнаты резиденции высшего темплара. И узкий силуэт, который проскальзывал через тень под ней почти каждую ночь именно в ее дежурство, неизменно оказывался в одном из этих позорных зданий.
— Да пребудет с тобой милосердие Великого Короля Хаману, дитя, — прошептала сержант, когда шаги затихли.
И это не было ругательством.
Матра чувствовала неизвестно чей взгляд на своей спине, когда она шла через квартал темпларов. Она не боялась тех, кто глядел на нее. Вообще в этой жизни было мало чего такого, чего она боялась. Прежде, чем они смогут запихнуть ее в какое-нибудь место с крепкими решетками на окнах, им придется как следует потрудиться, так как ее сделали так, что она очень хорошо умела защищать себя, и даже если не хватит ее собственных возможностей, ее покровители — высшие темплары — вытащат ее оттуда. В ней вообще было мало места для чувств. Страх, ненависть, любовь, дружба — все эти слова Матра знала, но не слишком часто ими пользовалась. Так что не страх заставил ее остановиться на секунду, чтобы поправить складки длинной темной шали, которая была туго обернута вокруг ее узких плеч.
И не из-за холода, тоже, хотя охладившийся за ночь предрассветный воздух мог пробирать тело до костей. Холод тоже был чувством, что-то вроде страха, которого у Матры не было, однако холод она понимала лучшем чем страх. Матра могла слушать, как холод движется через ближайшие здания: еле слышное шипение и потрескивание, как будто давно умершие кости, которые поддерживали их, все еще пытались согреться, шевелясь и вздрагивая. Уже скоро, когда с восходом солнца начнется утро, стены потеплеют, потом станут горячими, и кости, скрытые под камнями, будут стараться избавиться от тепла, вытягиваясь в длину со стонами и охами, как переработавшие рабы.
Никто другой, кроме Матры, не мог слышать разговор костей, пасовали даже высшие темплары, с их различными могущественными талантами, не говоря уже о ночном народе, с которым она обыкновенно общалась. Это страшно удивляло Матру, когда она только что приехала в Урик и привыкала к новой жизни. Ее чувствительность была совсем другой, она вообще была другой, непохожей. Матра сама видела свои отличия от других в драгоценных серебяных зеркалах, которые высшие темплары вешали на стены. Они говорили, что зеркала не умеют врать. Конечно, всякий будет выглядеть немного иначе в магическом отражении зеркала. Некоторые из тех, кого она встречала по ночам в этих совершенно одинаковых красно-полосатых резиденциях, были даже более непохожие, чем она. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: высшие темплары, которые председательствовали на тех сборищах, на которых бывала Матра, собирали все экзотическое, новое и непохожее, что только было в городе.
Но отличие Матры было другим, она была непохожа на остальных изнутри, вроде костей, скрытых внутри стен, как если бы она сама была сделана из старых костей. Отец сказал нет, она из плоти, крови и живых костей, она была сделана, а не рождена. Он был очень мудр, ее Отец, и очень стар, а она была еще совсем новой, но он не сумел объяснить ей разницу между сделаным и рожденым. Она была очень благодарна ему, и даже не могла ни вспомнить не представить свою жизнь без ежедневного утреннего приветствия, когда она возвращалась к их сделанной из костей хижине рядом с подземной водой, но что касается ее самой, Матра верила, что разница как в том, что можно увидеть в зеркалах высших темпларов, так и в том что она умеет слышать в стенах.
Ее кожа была белой, это было первое отличие — не бледной, как у куртизанок, которые никогда не выходили из дома днем, но белой, как мел, или соль, или высушенные на солнце кости животных. К тому же ее кожа была холодной наощупь, твердой и покрыта тонкими чешуйками, как если бы она частично была сделана из кожи змеи или ящерицы. На теле не росли волосы, которые могли бы прикрыть ее твердую кожу, само тело было как отполированное, а на плечах и вокруг бирюзовых глаз были разбросаны странной формы остроугольные метки, как если бы прямо в ее тело были впечатаны золотые листья. Эти метки создали ее создатели, но Матра не помнила, когда и как. Именно их создатели дали Матре для защиты самой себя, и она использовала их так же как те, которые были рождены, использовали зубы и ножи. Матра знала, что она могла защититься от любой угрозы, но она не могла объяснить, как она делает это, ни Отцу, ни самой себе.
Сановники и аристократы, которых она встречала на сборищах у высших темпларов, восхищались ее кожей — как они вообще восхищались всем экзотическим. Они постоянно старались ее пощупать, иногда нежно и страстно, иногда нет.
Матру не интересовали причины их восхищения, пока они давали ей то, что нужно, когда кончали. Лучше всего были монеты; их можно было использовать в самых разных целях. Она могла пойти с ними на рынок и обменять их на еду, топливо для костров, одежду или еще на что-нибудь, в чем нуждались Отец и другие жители пещеры с водой. Драгоценные камни были почти так же полезны; их можно было легко поменять на монеты на эльфийском рынке. Иногда, впрочем, ее ночные клиенты давали Матре вещи, которая она сохраняла для себя, вроде этой длинной черной шали, которая так хорошо защищала от утреннего холода.
Один купец-человек дал эту шаль Матре на одном из первых сборищ высших темпларов, куда ее позвали. Он сказал, что ткачи, живущие в лесном городе Галг, соткали ее из паутины поющего паука. Он сказал, что ей надо носить ее, чтобы сохранить ее нежную белую-белую кожу — а сам так хватал ее, что она покрылась черными крапинками. Она не стала спорить и подчинилась. Подчиниться всегда легче, чем спорить — ведь она тогда была совсем новой, а этот мир так стар.
Отец заскрежетал зубами, когда она дала ему шаль. Сожги ее, или продай, сказал он, бросая ее на грязный каменистый берег воды; есть намного лучшие способы жить на поверхности земли, если ты решила жить именно там. Но Отец не сказал ей, что это за «намного лучшие способы», как он не мог объяснить ей и разницу между сделаным и рожденым.
Так что она не подчинилась и хранила шаль, как сокровище. Шаль согревала ее, когда она шла из своей жалкой хижины к резиденции очередного высшего темплара, и она была так мягка, что Матра никогда не видела ни раньше ни потом что-нибудь более мягкое. Он больше не думала о купце; ни он, но его черные крапинки не остались в памяти. Ее кожа всегда становилась белой, и не важно какие темные пятна оставались на ней после событий ночи.
А шаль скрывала ее, и не важно, какого цвета была кожа.
Скрыть — именно поэтому Матра так тщательно обертывала шаль вокруг плеч. Взгляды людей, которые почти не отличались друг от друга, ранили ее намного больше, чем руки, которые лапали ее на сборищах у высших темпларов. Дети, которые отрывались от своих уличных игр только для того, чтобы крикнуть ей «Чучело» или «Приведение» или «Покажи свое лицо!», ранили ее еще сильнее, потому что они были такие же как и она, новые. Но детей кто-то родил; они могли ненавидеть, презирать или насмехаться. Ее сделали; она была другой, непохожей.
Матра придерживала шаль и шла, стараясь не выходить на свет, пока не оказалась на вчерашнем рынке. Рано встающий или ночной народ, вроде нее, сильно зависел от предприимчивых торговцев с вчерашних рынков: повозки с товарами, появлявшиеся каждое утро около стен Урика, оказывались на рынках очень не скоро. Вчерашние рынки служили тем, кто не мог ждать, когда ворота города откроются и поток фермеров и ремесленников хлынет на улицы и докатится до рыночных площадей, где они слезут со своих животных и начнут продавать товары. Продавцы на вчерашних рынках жили в полумраке и на рассвете, покупая остатки товаров дневного рынка, чтобы продать их на следующий день за другую цену.
- Предыдущая
- 6/77
- Следующая
