Гражданин Галактики - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 7
- Предыдущая
- 7/58
- Следующая
– После дочитаешь. Я хочу с тобой поговорить.
– Да, милорд. Слушаю, хозяин. Я готов, босс.
– И говори повежливей.
– Извини, папа. Что ты хотел сказать?
– Сынок, что ты будешь делать, когда я умру? Торби был потрясен:
– Ты плохо себя чувствуешь, папа?
– Нет. Надеюсь, я проживу еще долго. С другой стороны, я могу не проснуться завтра. В моем возрасте нельзя загадывать далеко. Если я умру, что ты будешь делать? Сохранишь за собой мое место на Площади? – Торби не ответил, и Бэзлим продолжал: – Ты не сможешь, и мы оба это знаем. Ты уже такой большой, что не можешь убедительно лгать. Тебе не подают, как подавали, когда ты был маленьким,
Торби медленно произнес:
– Я не хочу быть тебе обузой, папа.
– Разве я жаловался?
– Нет. – Торби колебался. – Я думал об этом… немного. Пап, ты мог бы послать меня работать на какую-нибудь фабрику.
Старик сердито отмахнулся:
– Это не ответ. Нет, сынок, я хочу тебя отослать.
– Папа! Ты обещал, что не отошлешь.
– Я ничего не обещал.
– Но я не хочу быть свободным, папа. Если ты меня освободишь, я все равно от тебя не уйду.
– Да я не об этом. Торби долго молчал.
– Ты что, папа, собираешься меня продать?
– Не совсем. Ну… и да, и нет.
Лицо Торби застыло безо всякого выражения. Наконец он спокойно сказал:
– Так или иначе, мне понятно, о чем ты… и я, наверно, не имею права брыкаться. Это твое право, и ты был лучшим… хозяином, который мною владел!
– Я тебе не хозяин!
– В бумагах так сказано. Да еще номер на моей ноге…
– Не говори так! Никогда не говори так!
– Рабу лучше говорить так – или молчать.
– Тогда, во имя неба, помолчи! Слушай, сынок, дай мне объяснить. Тебе тут ничего не светит, и мы оба это знаем. Если я умру, не освободив тебя, тебя вернут Саргону…
– Им еще придется поймать меня!
– Поймают. Но и вольная ничего не решает. Какие гильдии открыты для освобожденных рабов? Нищенская, да, – но когда ты вырастешь, тебе придется выбить оба глаза, чтобы преуспеть в этом ремесле. Большинство вольноотпущенников работают на своего прежнего хозяина, как ты знаешь, потому что свободнорожденные имеют плохие сборы. Они злятся на бывшего раба, они не станут с ним работать.
– Не беспокойся, папа. Я проживу.
– Я беспокоюсь Теперь послушай. Я хочу устроить так, чтобы продать тебя моему знакомому, который увезет тебя с этой планеты. И не на корабле работорговцев, а на обычном корабле. Но вместо того чтобы отправить тебя туда, куда указывает накладная, мы тебя…
– Нет.
– Придержи язык. Тебя высадят на планете, где рабство запрещено законом. Не могу сказать тебе на какой, потому что не знаю точного расписания полетов, и на каком корабле, тоже не знаю. Детали мы еще продумаем. Но ты можешь отправиться в любое свободное общество. – Бэзлим замолчал, чтобы еще раз обдумать дело, о котором размышлял много раз. Не послать ли парня на свою родную планету? Нет, это не только трудно осуществить, но там вовсе не место для зеленого иммигранта… Отправить мальчишку на любую пограничную планету, где человеку достаточно острого ума и готовности работать; в пределах Девяти Миров имелось несколько таких планет, расположенных так, что с ними можно было торговать. Ему страшно хотелось узнать, где находится родной мир мальчика. Возможно, у него там родственники, люди, которые ему помогут. Черт возьми, должен же существовать какой-то метод опознания по всей Галактике! Бэзлим продолжал:
– Больше я ничего не могу сделать. Тебе придется вести жизнь раба с момента продажи и до тех пор, пока ты не уедешь. Но что значат несколько недель, если есть шанс…
– Нет!
– Не будь дурачком, сынок.
– Может, я такой и есть. Но я этого не сделаю. Я остаюсь.
– Ах так? Сынок… я должен тебе напомнить… но ты меня не остановишь.
– Да ну?
– Как ты дал понять, есть бумага, по которой я все могу.
– Да ну?
– Иди спать, сынок.
Бэзлим не спал. Часа через два после того, как они выключили свет, он услышал, как Торби поспешно встал. Он следил за каждым движением мальчишки, напряженно прислушиваясь. Торби оделся (натянуть его лохмотья было несложно), вышел в соседнюю комнату, ощупью нашел кусок хлеба, жадно выпил воды и вышел. Миску он не взял: он не подходил к полке, где она стояла.
После того как он ушел, Бэзлим повернулся на другой бок и попытался заснуть, но щемящая боль мешала ему. Ему и в голову не пришло произнести слово, которое остановило бы мальчика: он обладал достаточным чувством собственного достоинства, чтобы уважать решение другого человека.
Торби пропадал четыре дня. Вернулся он ночью, и Бэзлим услышал его, но снова ничего не сказал. Он погрузился в глубокий сон – впервые с тех пор, как ушел Торби. Он проснулся в обычное время и сказал:
– Доброе утро, сынок.
– Мм-м… доброе утро, папа.
– Приготовь завтрак. Мне надо кое-что тебе сказать.
Вскоре они сидели над мисками горячей каши. Бэзлим ел с обычным подчеркнутым безразличием. Торби нехотя подносил ложку ко рту. Наконец он выпалил:
– Папа, ты когда собираешься меня продавать?
– Не собираюсь я.
– Как это?
– Я зарегистрировал твою вольную в Архиве в тот день, когда ты исчез. Ты свободный человек, Торби.
Торби вздрогнул, затем опустил глаза в тарелку. Казалось, он был поглощен сооружением маленьких горок каши, которые оседали сразу после того, как он строил их. Наконец он произнес:
– Не надо было.
– Я не хотел, чтобы тебя объявили «беглым рабом» – если бы тебя поймали.
– А, – Торби задумался. – Вот оно что… Спасибо, пап, я вел себя по-дурацки.
– Возможно. Но я думал вовсе не о наказании. Порку можно пережить, да и клеймо тоже. Я-то думал о втором случае. Уж лучше, чтоб голову отрубили, чем попасться снова после того, как тебе выжгут клеймо.
Торби оторвался от своей каши:
– Пап! А что случается от лоботомии?
– Мм-м… Можно считать, что и ториевые рудники – райское место по сравнению с этим. Но не будем вдаваться в подробности, тем более за едой. Давай-ка, если ты поел, бери миску – и не будем зря прохлаждаться. Сегодня утром аукцион.
– Ты хочешь сказать – мне можно остаться?
– Это твой дом.
Бэзлим больше не боялся, что Торби уйдет от него. Вольная не изменила ни их жизни, ни отношений. Торби сходил в Королевский Архив, заплатил взнос и пошлину, и вытатуированный номер его серии вычеркнули другой татуированной линией, а сбоку нанесли татуировкой саргонскую печать с номером тома и страницы, где находился указ, объявляющий его свободным подданным Саргона, военнообязанным и налогоплательщиком, имеющим право голодать без помех.
Чиновник, делавший татуировку, взглянул на серийный номер Торби и сказал:
– Похоже, что это не с самого рождения, дружок. Что, твой старик обанкротился? Или родные просто решили от тебя избавиться?
– Не ваше дело.
– Не огрызайся, дружок, не то увидишь, что эта иголочка может делать еще больнее. Отвечай-ка повежливее. Я вижу, что это знак фабрики, а не частного владельца, а из того, как он расположен и в каких местах истерся, понятно, что тебе было лет пять или шесть. Когда и где был нанесен номер?
– Не знаю. Честно, не знаю.
– Вот как? Я так и говорю своей жене, когда она задает интимные вопросы. Не дергайся, я почти кончил. Ну, поздравляю – добро пожаловать в ряды свободных. Я-то уже давно свободен, и я тебе предсказываю, что ты будешь чувствовать себя вольнее, хотя и не всегда лучше.
- Предыдущая
- 7/58
- Следующая
