Вопросы и ответы (СИ) - "love and good" - Страница 25

Какой теперь смысл был двигаться дальше? Ради чего ему нужно было бороться?

Он шёл вперёд, и цветочное море смыкалось за его спиной, поглощая с головой. Равнодушное и тихое к чужим сомнениям, существующее вопреки всему — Дуики ощущал себя точно также. Это было не хорошо и не плохо, но ему всё ещё было нужно время, чтобы привести в порядок собственные мысли и чувства.

А потому он продолжал идти вперёд, доверяя их безмолвным цветам. Пусть так, но он отдавал свою печаль, медленно открывая для себя собственный путь.

========== Вопрос 18 ==========

Комментарий к Вопрос 18

«Не хотелось ли когда-нибудь сменить профессию?»

— Старайся прилежней, сын, — строгий голос отца звучит как всегда с прохладными металлическими нотками, и Дуики против воли задерживает дыхание, вытягиваясь по струнке. Родитель смеряет его требовательным взглядом и безапелляционно добавляет: — Когда время придёт, ты займёшь моё место. Не смей опозорить наш род.

Спустя века слова отца всё ещё эхом звучат в ушах Дуики. Он рассеянным взглядом скользит по разбросанных по столу бумагах, и мысли лениво цепляются одна за другую.

Его профессия, его предназначение были предопределены с мгновения его рождения. Сын светлейшего герцога, продолжатель могучего древнего рода, одного из девяти, он должен был следовать традициям и поддерживать огонь, дабы королевство жило и процветало. Дипломатия — одна из основ благополучия, и было бы слишком опрометчиво лишать государство такого фундамента.

Для Дуики непозволительная роскошь даже мечтать о другой судьбе и профессии. Происхождение накладывает на него обязательства, и как бы он ни хотел, он не мог пренебречь ими. Это было бы слишком эгоистично и едва ли принесло кому-то какую-то пользу. Поэтому в конце концов Дуики принимает неизбежность как данность.

Отец с детства готовит его к стезе дипломата, и чем старше Дуики становится, тем сильнее проникается этим искусством. Сложной многогранной наукой, что держит в постоянном тонусе мозг и эмоции. Дуики проникается дипломатией вполне искренне, и в какой-то момент ловит себя на мысли, что не видит себя ни в какой иной сфере. Дипломатия — сама сущность Дуики, и он усмехается.

Интересно, всё ли дело в воспитании и традиции? Или он действительно родился прирождённым дипломатом? Ответа на этот вопрос у Дуики нет, да и он не слишком хочет его искать. Зачем, если он и без того на своём месте?

Рассеянный взгляд вновь обретает осознанность, и Дуики встряхивает головой. Тянется к свиткам, сгребая их и сортируя в ровную упорядоченную стопку. Светлейший герцог, правая рука королевы, талантливый дипломат — всё это о нём. И если бы кто-то спросил у него, хотел бы он что-то изменить в этом, Дуики дал бы совершенно твёрдый и конкретный ответ.

Его более чем устраивает его работа и социальная роль.

========== Вопрос 19 ==========

Комментарий к Вопрос 19

«Ваш персонаж напивается в хлам»

«Любой ранее написанный и опубликованный текст или его отрывок с участием вашего персонажа. Юзаем неограниченное количество раз»

Шум и гам в переполненной всяким сбродом таверне уже давно не раздражает, а пьянит не хуже гадкой жижи в огромной полуторалитровой деревянной кружке. Амальгама держит её одной рукой, делая большие глотки и выпивая всё содержимое практически залпом, запрокидывая голову, чувствуя, как вонючая брага течёт по подбородку, стекая по шее и теряясь где-то в светлой одежде магини в районе груди.

Собравшиеся вокруг неё завсегдатаи заведения как один скандировали призывы пить до дна, и когда женщина с громким стуком опустила кружку на стол, радостно засвистели и загалдели ещё громче, приставляя вампирессе ещё. Та хищно ухмыльнулась, демонстрируя острые клыки, и её алые глаза горели озорным огнём.

Кто сказал, что вампиры не пьянеют? Амальгама с лёгкостью опровергла этот миф. Да и не только она.

Сидящий напротив неё Дуики, который был едва ли трезвее, громко фыркнул, забирая одну из придвинутых колдунье кружек, жадно прикладываясь к ней и осушая в несколько глотков.

Амальгама впечатлённо хлопает в ладоши, кое-как поднимаясь на заплетающихся ногах, и подходит к Дуики, хватая его за руку и вытягивая с насиженного места. Вампир легко подаётся, с трудом ловя заваливающуюся магиню, и оба, подпирая друг друга, идут в сторону своего первоначального столика.

Амальгама хотела напиться. На её душе было настолько плохо, что всё, чего действительно желала колдунья, — утопить своё горе в алкоголе. Ей было всё равно, сколько на это уйдёт времени, денег и выпивки — всего этого у неё было вполне предостаточно.

Вспоминая времена своих странствий, женщина, прихватив свиток телепортации, переместилась туда, куда было нужно. Трущобы захолустного городишки где-то на задворках Империи встретили магиню обветшалостью, вонью и грязью.

Почти что за десяток столетий здесь мало что изменилось. Как и не изменилась та самая едва живая таверна, залатанная на скорую руку, живущая на одном честном слове, но привычно наполненная всякой швалью.

Внутри всё также яблоку негде упасть, и Амальгама едва находит одинокий столик в самом тёмном углу помещения. За ним сидит какой-то несчастный, рядом стоит почти с десяток кружек, голова устало лежит на руках, лица совершенно не видно, лишь чёрная растрёпанная макушка.

Амальгама садится напротив, мысленно отмечая, что перед ней не гном, нет. Потому что гномий организм банально не выдержал бы такого количества того разведённого дерьма, которым поят здешних завсегдатаев.

Вампиресса беззвучно даёт понять размалёванной официантке чего она хочет, и уже через мгновение перед колдуньей появляется увесистая кружка. Амальгама чуть приближает к ней лицо, и резкий запах ударяет в нос, отчего колдунья морщится — да, кажется, время не властно над этой таверной: не только её внешний вид за последнее тысячелетие никак не изменился, но и брага, которой поят посетителей. Женщина горько усмехается, прикладываясь к жиже и выпивая её за несколько больших глотков: от этой дряни опьянеет не только вампир, но и любая ундина, которые в принципе стойки к любым влияниям алкоголя.

Подобные мысли искренне веселят Амальгаму, и она тут же заказывает повторить. Так продолжается кружки три-четыре, и в себя приходит молчаливый собутыльник. Он медленно поднимает голову, глядя рассеянным взглядом вокруг, и Амальгама разражается громким смехом.

— Кого я точно ожидала увидеть здесь в последнюю очередь, так это тебя, — весело произносит колдунья, делая очередной глоток и кивая официантке, чтобы та обслужила клиента. — Какими судьбами ты тут?

— Предполагаю, что теми же, что и ты, — собеседник ухмыляется, подпирая голову рукой. Его красные глаза пьяные-пьяные, но и ему, и сидящей напротив женщине кажется, что недостаточно.

— Я потеряла своего возлюбленного, — искренне произносит Амальгама. — А вместе с ним и смысл жизни. И мне так плохо, что единственное, что может мне помочь, это эта дешевая гадость. Твоё здоровье, герцог! — когда собутыльнику приносят напиток, салютует ему колдунья, прикладываясь к своей кружке.

— Раны, причинённые любовью, заживают в два раза дольше, — понимающе сказал он. — Любовь вообще очень жестокая штука, я это понял уже давно.

На какое-то время между собеседниками повисла тишина. Они молча пили, каждый погружённый в свои мысли и воспоминания, и хмельное забытие, к которому оба так стремились, всё никак не хотело настигать их. Затем к Амальгаме привязался какой-то пьяный гном, совершенно неожиданно вызвавший колдунью на спор. Та потащила за собой и друга, и вот два вампира соревновались друг с другом, кто больше выпьет. Победила, в итоге, дружба на потеху завсегдатаев, и парочка, пьяная просто до безобразия, вернулась на первоначальное место.

— Ах, Насилмэ, если бы ты только знала, как мне тебя не хватает! Я часто вспоминаю наше детство, и мне так жаль, что наша дружба оборвалась… С тех пор прошло уже два тысячелетия, два! — обнимая одной рукой Амальгаму за плечи и упираясь лбом в скулы колдуньи, еле ворочал языком герцог.