Управдом - Никонов Андрей - Страница 5

– Аккурат перед революцией реальное училище окончил. Хотел в университет поступать, но происхождением не вышел, буржуи не дали.

– Ну вот, образование имеется. А поскольку, товарищ, направлены вы все же к нам в уезд, о чем и пометка имеется соответствующая, а назначить мы вас в колонию эту не можем за неимением таковой, то, значит, готов предложить вам другую хозяйственную работу.

– Это какую же?

– В комхозотделе у нас недокомплект, начальство ихнее назначенцев требует, а старые кадры кто разбежался, кто в Москву или Ростов подался. Вы, я вижу, воевали?

– Да уж, довелось. Обе войны с финнами. На Карельском фронте подстрелили, когда от белофиннов нашу землю освобождал.

– Значит, огонь и воду прошел, – собеседник Травина хлопнул ладонью по столу. – А после фронта чем занимался, товарищ?

– Лечился после ранения долго, а как поправился – в гараже сначала механиком работал, а потом начсклада, – о своей недолгой сыскной карьере Сергей решил пока не распространяться, вот получат его дело, пусть сами тогда читают.

– Хорошо, стало быть, опыт хозяйственный имеется, и цифирей не боишься. Есть для тебя, товарищ Травин, должность инспектора, работа ответственная и, я бы даже сказал, опасная.

– Это который движение регулирует или билеты продает в трамвае? – Сергей, проезжая через город, успел заметить, что прямо по Владимирскому тракту проходит одноколейная линия, по которой ходит новенький трамвайный вагон немецкой марки «Сименс».

– В трамвае – это кондуктор, товарищ, – строго сказал зампредседателя. – А инспектор – он следит, чтобы нэпманы всякие и недобитки буржуйские, которым страна временно доверила свое имущество, его не разбазаривали абы как, а использовали по назначению. И вовремя за него плату вносили. Понятно?

– Нет, – честно сказал Травин. – Но я, если нужно, разберусь. А старый где инспектор? Ну тот, чье место освободилось?

– Пристрелили зимой, – погрустнел толстяк. – Сам, дурак, виноват, сунулся в одиночку в артельный склад, а там цех подпольный, контрабанду шьют, вот и кончили его эксплуататоры. Нет чтобы милицию позвать, решил, что сам справится. Но ты, товарищ Травин, будь поумнее, на рожон не лезь и, если что, сразу в органы сообщай. Ну как, согласен?

– Даже не знаю, в колонии как-то спокойнее будет, – Сергей сжал кулаки, бухнул на стол.

Зампредседателя чуть побледнел.

– Трое вас там, инспекторов, – торопливо сказал он, – участок тебе дадут какой полегче, оклад седьмому разряду приподняли, сто рубликов по новой тарифной сетке, а мы и с жильем поможем, койку обеспечим в общежитии, и талоны на усиленное питание в городскую кооперативную столовую выдадим, как герою революционной войны. И дрова на зиму за счет города.

– Десять червонцев, говоришь?

– Как есть десять, – закивал головой толстяк. – Соглашайся, товарищ. От Москвы близко, а еще в нашем городе трамвай ходит, небось, видел уже, и театр есть, и даже синематограф. От профсоюза контрамарки будут, если ты это дело любишь. И люди тут знаменитые бывают, артисты там, писатели, город у нас хороший и быстро развивается, не то что при царизме дыра дырой был.

Травин для приличия подумал, потом кивнул.

– Эх, ладно, – сказал он. – Только из любви к синематографу и уважения к тебе, товарищ Карпенко, как по имени-отчеству тебя?

И вопросительно посмотрел на начальника кабинета.

– Исидор Иванович, – представился тот.

– Из уважения к тебе, Исидор Иванович, соглашусь. Ну и дрова тоже не лишними будут.

Тут дело завертелось. Прибежала машинистка Люба, выслушала указания начальства, быстренько напечатала приказ, на который зампредседателя поставил широкий росчерк, приложила к приказу синюю печать с гербом, и Травин почти стал полноправным членом местной бюрократии.

– Это совсем рядом, – Люба вызвалась проводить Сергея до нового места работы. – Наш исполком на Советской улице стоит, а ваш, товарищ Травин, коммунхоз – тридцать четвертый по улице Третьего Интернационала. Так-то он к наркомату внутренних дел относится, но и к исполкому тоже, до сих пор не могут решить, кто за что отвечает. Там начальником товарищ Кац Лев Аверьянович, так он сейчас на месте, я уже узнала.

– Так не пойдет, – Травин решительно махнул рукой, чуть было не пропустив девушку вперед, по старой привычке, но вовремя спохватившись. – Что ты меня на «вы» называешь? Я что, старик какой? «Ты» и Сергей, запомнила?

Машинистка неуверенно кивнула. Они вышли на улицу.

– И чтоб мне без этих выканий буржуазных. На мотоцикле каталась?

– Это ваш, то есть твой? – пролепетала Люба, глядя на иноземное чудо широко раскрыв глаза.

– Да, – коротко ответил Травин. – Емеля, докладывай, были происшествия?

– Нет, товарищ командир, – пацан уже освоился, даже очки натянул на глаза.

– Тогда, Любань, постой здесь и никуда не уходи, я на секунду.

Сергей оседлал железного коня, завел, выпустив в немногочисленных зрителей клуб сизого дыма, прокатил Емелю на багажнике до вокзала и обратно. Потом ссадил пацана на землю – тот сразу как будто выше ростом стал и важно что-то начал объяснять приятелям. Травин улыбнулся, похлопал по сиденью рукой.

– Люба, прошу.

– Ой, – сказала машинистка, – может, я лучше пешком, тут два шага всего?

– Нет, никаких пешком. Не бойся, держись за меня крепче.

Девушка так и поступила, обняла кавалера руками, прижалась всем телом, якобы от страха, а потом и вправду от страха, когда мотоцикл тронулся и с ревом промчался шестьсот с небольшим метров до коммунхоза.

Напротив двухэтажного здания из красного кирпича, дореволюционной постройки, в котором раньше жил купец третьей гильдии Веселкин, сгинувший в годы пролетарской диктатуры вместе со всей своей семьей, а теперь занятого коммунхозотделом, располагалась артельная чайная, открытая, как определялось декретом местного Совета, с раннего утра и до десяти вечера, чтобы пролетарий мог и перед работой поесть, и после нее культурно отдохнуть. Днем в чайной посетителей было раз-два и обчелся, работный люд собирался под вечер, выпить и закусить, а те, кто тунеядствовал, в основном еще спали или похмелялись дома, без лишних завистливых глаз.

За пустым столиком, вытащенным прямо на улицу, сидели двое парней, оба в рубахах навыпуск, парусиновых штанах и сандалиях фабрики «Скороход» на босу ногу. Один – рыжий, худощавый, невысокого роста – с тонким неприятным лицом, курил папиросу, второй – рослый, полноватый, с короткими русыми волосами и носом картошкой – просто развалился на стуле, подставив лицо солнечным лучам.

– Что за фраерок залетный на лисапеде нарисовался? – спросил рыжий. – Пришлый какой?

– Не знаю, – русоволосый засопел. – Гляди-ка, с ним Любка Акимкина, сеструха Сеньки Рябого. Вот ведь стыда у шалавы нет, прижалась и держится. Никак новый хахаль ейный.

– Может, и хахаль, только навряд ли, уж больно скорое знакомство у них получается. А ну, Весло, метнись-ка, дождись, если выйдет одна, и разузнай у нее, что и как.

Весло тяжело поднялся, незаметно, как ему показалось, кинул недобрый взгляд на рыжего и потопал к коммунхозу.

В отличие от сонного исполкома, в отделе коммунального хозяйства кипела работа. Многочисленные сотрудники в пиджаках и без сновали из кабинета в кабинет с пачками бумаг. Один до такой степени был увлечен бюрократической ношей, что прямо головой врезался в Травина, удивился препятствию, кое-как обошел, пританцовывая на цыпочках, и тут же помчался дальше.

Строгая секретарша в большом зале, откуда вели в отдельные комнаты пять дверей, рассортировывала посетителей по одной ей понятной схеме. Мельком взглянув на подписанную бумажку, она тут же выхватила ее из рук Любы и скрылась за второй дверью слева, с солидной бронзовой табличкой. Через секунду выскочила, строго кивнула и тут же занялась другими делами.

В кабинете, где обитало руководство коммунхоза, было накурено. Сизые клубы дыма занимали практически весь объем помещения, плавая то сгущавшимися, то расходившимися облаками, они переливались в лучах солнца, бившего в окна, обволакивали посетителей и душили их в своих объятьях. Приятно душили, запах английского табака Травин вдохнул полной грудью, а вот исполкомовская машинистка расчихалась и попыталась руками отогнать от себя местную атмосферу.