Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 48

— Не донесут твои ближние?

— Нет, они все проверены не на один ряд. Хотя побережемся на всякий случай — о твоем приезде многие не знают. Сын и сноха за тобой смотреть будут, слуг не допущу.

— Сноха?

— Ага, жена моего старшего сына Якова, что тебе прежде нашу помощь предложил. Он ведь батальоном во Владимирском полку командует, в майорском чине. Супруга его дочь знакомца моего давнего, его отец воеводой в Енисейске был — подполковника в отставке Степана Глебова.

Алексей моментально насторожился, услышав знакомое имя, и в который раз удивившись, насколько мир бывает тесен…

— Что ж — вижу что ты, государь над всем подумал, все размыслил. Но думаю, что дворянство, священники и народ встретит твои устроения благожелательно. Все уже устали от бесконечных указов царя Петра, что вечером отменяют те, что написаны им были утром.

«Сплошной зуд реформаторства — как указывал один историк. Все же свыше десяти тысяч указов написано за тридцать пять лет правления, это перебор изрядный — по одному в сутки, отбросив те дни, когда царь-батюшка был в доску пьян. Действительно реформатор ради реформ, лишь бы изменить. Оттого и переделывалась все, и жизнь провел в дороге.

А ведь любой его указ нес, как и благо, так и вред великий. Запретил на севере кочи строить и полотно домотканое рукодельницам ткать — чем поморов русского севера со всеми их промыслами разорил. А бездумное насаждение западничества ведь не только культуру принесло, польза от которой сомнительна, но и вред голимый. Да и крепостное право в его рабской форме именно Петр насаждать стал!

Одно это все его заслуги напрочь перечеркивает — полтора века откровенного рабства всему русскому народу такие невыносимые беды принесли, что в конце двадцатого века икалось. Вот тебе и цена реформ — одно лечим, а другое калечим.

Так что если на одну чашу весов заслуги положить, а на другое все беды, что на народ обрушились, то возникает закономерный вопрос — а на хрена такие реформы нужны, которые выгодны кучке богатеев, а всех остальных не только по карману бьют, в холопов превращают?!»

— Иначе нельзя, Василий Алексеевич, ибо, что сейчас не продумаем, то потом за наши глупости весь народ страдать будет. Потому важно Земской Собор собрать как можно быстрее, и мнение всего населения услышать. А не прислушиваться к всяким меншиковым и шафировым, курбатовым и прочим прихлебальщикам, что казну разворовывают. Одних бояр с купцами слушать тоже нельзя — они о своей мошне заботятся, а о нуждах государства думают в последнюю очередь.

Так что школы создавать надо повсеместно, и через грамоту нравы понемногу смягчать. Образование всегда таково, полезно оно, людей лучше делает, и умом, и нравственностью.

Надеюсь, что при жизни своей, плоды эти увижу!

Старик с нескрываемым удивлением посмотрел на Алексея, цокнул языком, негромко заговорил:

— Ты прав, государь. Я себя молодым помню, но как при дворе оказался, то учиться сам стал и читать, чтобы царю Федору и царевне Софье дураком не показаться. И самому интересно стало, и сыновей своих выучил цифири и чтению, книги разные читали.

Царевич Сибирский налил себе ягодного взвара — в Москве и окрестных селениях его пили постоянно, не меньше чем кваса или сбитня. А вот усадьба царевича ничего «современного» не имела — обычная вотчина в подмосковной деревеньке близь торгового села Руза, казалось, что сюда никакие петровские новшества не доберутся.

— На двух моих сыновей твердо можешь рассчитывать. Старший, как я тебе сказал, над батальоном пехоты свое начало держит. И он его к присяге тебе подведет, завтра к нему и выеду, разговор у нас будет. Младший Федька вообще в Москве у генерала Балка служит на побегушках поручиком — служба адъютантская, а он ведь твоих лет уже. А средний, Сергей, в Киеве эскадроном драгунским командует — капитан-поручиком. Понятно, что прибыть не сможет, но я ему отпишу.

«Батальон хорошо, в полку их всего два. Последних в столице четыре — одна восьмая часть из числа батальонов под моим началом уже.

Неплохо!

А вот что адъютант к командующему гарнизоном приставлен — очень здорово, вся диспозиция будет известна в нужный момент. Пока всего два офицера, вполне надежных и лояльных, при чинах. Но это ведь только начало, найдутся и другие».

— Абраму Лопухину веры не будет — его бояться, он ведь с князем-кесарем в свойстве. Потому разговоры вести не будут. А я вот по старым боярам проеду — многие из них на твоего родителя зубами скрипят. С ними и беседы вести буду, а они уже со своими сыновьями, племянниками и зятьями — так что офицеры в полках и гарнизоне найдутся, кто твою руку примет. В том сомневаться не приходится — так никто бы не рискнул, побоялся, но тебя поддержат многие — дело святое!

— Надеюсь на это, сам все понимаешь.

Алексей пожал плечами и закурил папиросу, на которую старый царевич смотрел снисходительно, не то, что на трубки. Видимо, принял во внимание изобретателя, к которому относился преданно, но с изрядной долей снисходительности.

— Ты учти — после твоих указов все служивые люди под твою руку сразу встанут — им от тебя облегчение всемерное выйдет. И мы нарочных повсеместно отправим с твоим повелением — к Москве идти людно и оружно. Да, одни полки могут и не прийти, зато другие прибудут. На татар можно положиться — многие мурзы мне верят, а потому конные сотни приведут. И казаки донские тебя поддержат, если ты «уложение» свое им даруешь. Да и гетман присягнет — его царь недолюбливает. А ведь это казаки и ланд-милиция — последних насчитывается шесть полков.

Алексей только хмыкнул, удивляясь информированности царевича. А потом сообразил — в Москву ведь письма приходят со всех окраин огромного государства, а чем на «посиделках» старикам делится, как не сведениями из текущей переписки. Старик очень умен, недаром его в Москве под рукой князя-кесаря держат, и от Сибири вдалеке.

— Хорошо, так и сделаем, ты здесь знающий, тебе и карты в руки! Сам решай и действуй — здоровая инициатива только приветствуется…

— Сильно ты изменился, государь, от порчи наведенной. Но то к добру, что память потерял — зато решительности приобрел. Теперь сам вижу, что время терять нельзя — в Рождество многие разговоры провести можно, праздник ведь, и доносчики внимания обратить не смогут. Когда ты мыслишь Москву занять и под присягу подвести?

— В феврале, царевич. Пока до Петербурга весть дойдет, пока царь свою гвардию двинет — март уже начнется, дороги грязь покроет, тепло потихоньку придет. Время на нас тут сработает, и мы полки сумеем собрать. А там как судьба положит!

— Да будет так, государь, я и мои дети с внуками служить тебе верно и честно будем…

Алексей правильно понял паузу — теперь и ему со своей стороны требовалось чем-то приободрить своих рьяных сторонников.

— Как на престол взойду, то ты поедешь в Тобольск наместником и в наследственном ранге царевича. И пределы державы на юг раздвигать будешь, по линии Иртыша и до озера Зайсан. Там руды серебряные есть — сам знаешь, какая в них нужда!

— Сын мой, Алешенька…

Маленькая женщина в темной монашеской одежде прижалась к Алексею, крепко обняла и стала целовать его сухими губами. Странно — но ему стало немного теплее на душе, хотя, по большому счету это была мать его тела, но никак не содержимого головы.

Странное состояние — чувствовать незатейливую мамину ласку, но совершенно не ощущать себя ее сыном. Но в то же время все пронзительно осознавать, и видеть то по-настоящему искреннее отношение, которого ему так не хватало в этом мире.

— Матушка…

Слово прозвучало еле слышно, и хотя Алексей попытался наполнить его чувством, но сам понимал, что звучит оно несколько натянуто, натужно, что ли, но отнюдь не фальшиво.

— Как ты сынок?

— Против царя заговор устроил, — Алексей почувствовал, как дрогнули под его ладонями хрупкие плечи, дрожь пробила женщину. И прижал ее к себе, как бы защищая.