Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 25

— Иди, Сашка, деньги вернешь! И никому ни слова — сам разберусь!

— Наслали на царя порчу сильную, такую же, как на меня десять дней тому назад. Никита Васильевич подтвердит — лежал пластом трое суток, как оправился — и не знаю. Память отшибло напрочь, сейчас потихоньку возвращаться стала, и то благодаря кресту нательному, что от патриарха Андриана достался с благословлением.

Алексей говорил неторопливо, негромким и спокойным голосом, выдавая свою версию всего произошедшего с ним. Ее требовалось накрепко запомнить, а для этого нет ничего лучшего, чем апробирование с постоянным потом повторением. Первыми его слушателями оказались два десятка взрослых жителей маленького сельца, затерянного в глухих дебрях неподалеку от древнерусского града Торопца.

Именно на них он решил провести первичный опыт и приобрести уже себе верноподданных, которые будут служить преданно, и не побоятся репрессий со стороны властей. А для того нужно было подвести мощную политическую подоплеку, с такой идеологической составляющей, что позволит вербовать сторонников и адептов тысячами.

— Так и было, — поддакнул капитан. — Лежал надежа-государь бездыханный, члены все холодными были, только ладонь на кресте лежала. Опоил его холоп царский Петька Толстой, что царевну Софью предал, по наущению Меншикова и зловредной мачехи.

— Так и было. Но сказ мой об ином. Батюшка мой удалился с посольством в земли иноземные — а там его опоили зельем сатанинским, и вернулся он совсем иной, будто подмененный. И первым делом стал бороды брить всем подряд, а кто не хотел, так насильно власы состригал ножницами овечьими. Кто ныне хочет бороды носить, как вера православная завещает, то обязан знак особый купить и носить его на шее. Кто-нибудь из вас зрел такой знак на православных?

— Это так, государь, сам видел!

— И я в Торопце зрел — многие ходят купцы с таким.

— Верно — и в Петербурге есть.

Крестьяне из бывалых заметно оживились, Алексей им тут не только не препятствовал, подбадривал, ибо понимал, что для сплочения нужно не давать директивы в приказном порядке, а взращивать единомышленников.

Для этого ему нужно было учиться — так что царевич сейчас рассчитывал получить бесценный опыт публичных выступлений, оказавшись перед невзыскательными слушателями.

— Я был совсем маленьким, когда его гвардейцы вырвали меня из рук матушки и отдали сестре отца, царевне Натальи — тетка злая была, ругала меня постоянно, а люди ее шпыняли. Матушку мою законную царицу Евдокию Федоровну посадили в сани и увезли в монастырь, где заставили под угрозой казни принять постриг.

Заступился за нее патриарх Адриан — только владыку лаяли и срамили, бесчестили громогласно. От обид многих он вскоре скончался, а нового патриарха царь запретил выбирать — принялся окаянствовать дальше, веру нашу православную угнетая, и бесовские порядки из иноземных земель привезенные, силою насаждать.

— Оно так и есть, православные!

— Верно!

Прокатившийся гул свидетельствовал, что все с живым участием примерили на себе новые реалии — и они пришлись не по вкусу. Так что царевичу внимали с искренним участием, ведь то, что он говорил, являлось тем, что сами зрели собственными глазами.

— Мачеха моя, жена царя Петра, смерти моей жаждет, как и людишки, что богатств алчут, народ православный в тягостях держат, и всем заправляют. Ну сами подумайте своей головой, как можно без приворотного зелья обойтись в таком деле!

Вдовица шведского кирасира Иоганна Рабе, стала солдатской шлюхой, целый год под телегами драгунам ласки свои дарила. Потом в палатку к генерал-фельдмаршалу Шереметьеву перебралась, затем в постель к «светлейшему» князю Меншикову, и вот она уже в царских палатах спит на пуховых перинах.

Сами подумайте, разве может здоровый, колдовским зельем не отравленный, не то, что царь, а самый обычный мужик такую порченную бабу себе в законные супруги взять?!

И город на болоте для нее строить — видимое ли дело?! Разве кто в здравом уме такое гиблое дело затевать станет?!

— А ить верно, надежа-государь!

— Точно, опоенный царь!

— Столько мужиков погибло в этом проклятом граде!

— Ведьма она, ее сжечь нужно!

— И пепел по ветру развеять!

Народ разошелся не на шутку, всех нынешняя жизнь задела за живое, и смерть забрала близких. И с виновными стало ясно, раз сам царевич правду-матку в глаза режет всему честному народу.

«На троечку работал, без вдохновения должного. Слезу что ли пустить, для правдоподобия? Поплакаться на горести свои? Хм, пожалуй, нужно — они бесхитростные, то, что нужно — кашу маслом не испортишь!»

— Вот и сбежал я от смерти неминуемой, как оправился от яда страшного и порчи злой. Иду по земле русской, смотрю, как бедно, в тяготах страшных народ мой живет, и плачу над его горестями кровавыми слезами. А за мной смерть идет, и нет спасения. Обреченный на смерть царевич смотрит в глаза людям русским и спрашивает их — доколе вы терпеть нужду и лишения будете от власти царя-безбожника?!

Я призываю вас подняться всем миром и помочь мне избавить Россию от порченого царя, что над православным людом измывается, от его бояр злых, что кровь людскую пьют, от католиков, схизматиков поганых! Поднимайся на борьбу, народ русский!

Царевич встал в самую патетическую позу, которую мог только представить, гневно потрясая кулаком. В эту минуту он сам поверил в то, что говорил в то, о чем говорил. Ему самому казалось, что от последних произнесенных слов он стал намного выше ростом, раздвинулся в плечах и приобрел великую силу, способную сокрушить все препятствия.

— Веди нас, государь!

— Всем миром тебе послужим!

— Побьем врагов твоих!

— Веди!!!

Крестьяне подползли к нему на коленях, припадая к земле. Добрались. Ухватили за полы кафтана — он видел их всколоченные бороды, горящие яростью глаза, скрюченные от непосильной работы корявые пальцы. Все что-то кричали черными провалами ртов, с проплешинами среди век не чищенных зубов, лишь ладони горели от бесконечных лобзаний.

— Пойдете за мной?! Добудем народу православному лучшую долю! И да сгинут враги наши!

— Веди нас, государь!

— Все поляжем, но правду добудем!

— Веди!!!

Алексей сорвал крест с груди, опустил его вниз, к раззявленным в криках ртам. Рубины горели алым кровавым закатом от пламени лучин — зрелище пожара народного гнева.

— Крест патриарший мне на верность целуйте! Что не усомнитесь в цели нашей, не отринете веру православную, и меня на царство возведете! А я вас милостями своими за верность вознагражу!

— Видишь ли, Никита Васильевич, тут ты прав — пользы от них действительно будет мало, если всех мужиков поднимать. Побьют фузилеры с драгунами толпу мужиков в чистом поле, рассеют с легкостью многотысячное скопище, что не имеет никакого представления о регулярном бое. Ведь так ты помыслил, бригадир?

— Так оно и есть — за год из трех рекрутов только два выживает, но зато они команды понимают, и стрелять умеют. Драгун тех вообще два года обучать надобно, воевать конными трудно, хотя бой обычно принимаем пешими, отдавая своих лошадей коноводам.

— Вот потому нужно научить мужиков за месяц совсем иному бою, другим ухваткам воинским. Строю учить долго, маршировать тоже, но по большому счету это и не нужно. Ты заметил, что я из почти двух десятков мужиков только троих отобрал? Знаешь, какими критериями я руководствовался при данном отборе?!

— Чем, государь?

— Своего рода правилами. Он должен быть здоровым, бегать как лось, иметь хорошее зрение, быть мне преданным и не трусливым. Сообразительным в меру, и что-то видевшим рекрутом, побывавшим хоть в одном городе. Нам не нужно огромное войско — на него просто нет ресурсов и времени, да и не с нашими силенками хотя бы полк сформировать. Но два десятка егерей подготовить сможем за три недели — их будет вполне достаточно для тайного похода на Москву.