Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 5

Впервые Микка Гаори оказался в седле, когда ему исполнилось шесть. Дядя Ига крепко привязал его ноги к стременам, и со словами: «Береги голову, пацан!» хлестнул пегую лошадь по худому облезлому крупу. Маленький Микка зажмурил глаза и вцепился в поводья так, что те стали продолжением его рук. Старая кобыла, нехотя цокнув копытом, укоризненно покосилась на дядю и лениво заковыляла по заднему двору. Но Микке казалось, что он, разрезая пространство и время, несется быстрее молнии на диком, покрытом пеной огненном жеребце — самом исчадии ада. Тем временем животное, просеменив мелким шагом три неполных круга, остановилось перед Игой, требовательно тряхнув гривой в ожидании сахара за проделанный тяжкий труд. Мальчик разлепил веки и, осознав, что всё еще жив, радостно прокричал: «Дядя, теперь я всадник!» С тех пор Микка Гаори большую часть жизни проводил в седле.

Со временем как наездник он приобрел такую виртуозность, что несмотря на молодость, по праву слыл лучшим в кавалерийском гарнизоне Первой Ступени. Верховой ездой юноша наслаждался безмерно. Пуская Черного в неистовый галоп по выжженной Оманской равнине, искусно лавируя извилистыми приозерными тропами провинции Гессар, преодолевая плоскогорья Гелейских гор, он неизменно чувствовал себя птицей, крылья которой — быстрые ноги его резвого коня. Молодой жеребец был подарен ему шесть лет назад, и с тех пор стал самым преданным другом. По сути, кроме коня друзей у Микки не было. Парень давно убедился — люди не умеют дружить. Верными могут быть только кони.

А ещё он знал, что люди не умеют любить. Вернее, не умеют девушки — эти взбалмошные вредные создания. К примеру, такие как его кузина Стефа, дочь дяди Иги, у которой на уме одни насмешки. Ну, кто ей сказал, что нельзя влюбляться в собственную двоюродную сестру? Но нет, вколотила себе в голову — нельзя, и всё тут!

Молодой барон матери не помнил и воспитывался исключительно отцом, потому двоюродная сестра стала для него олицетворением всех земных женщин. Одногодки Микка и Стефа с детства росли вместе, и казалось, нет никого ближе их. Но после последнего разговора юноша поклялся навсегда выбросить из головы эту острую на язык и совершенно несерьёзную девицу.

— Хочешь, чтобы у нас родились дети с тремя руками, или же цветом, как твой Черный? — насмехалась Стефа, моргая длинными ресницами.

Тогда Микка Гаори одновременно и растерялся и вскипел, хотя и то и другое для него считалось совершенно несвойственным. Но это ж надо, сказать такое? И именно, когда он наконец-то решился признаться в своих чувствах. Вот уж несносная девчонка!

В тот год молодой барон, желая подавить неуемную страсть, о которой страшился признаться даже себе, ушёл с отцом и дядей в свой первый военный поход в Гелей — защищать горные рудники от банд сенгаки. Но двоюродную сестру забыть так и не смог.

Тем не менее, тот зимний поход пошёл юноше на пользу. Семнадцатилетний лейтенант Гаори возмужал, обзавелся выдержкой, хладнокровием и прослыл сообразительным юношей. Кавалерийский отряд, который возглавил молодой офицер Микка, сын генерала Фрота Луженой Глотки, поначалу отнесся настороженно к парню. Но открытость юной души и легкость характера, быстро расположили к нему грубых усатых кавалеристов.

«Наш лейтенант родился с седлом между ног», — добродушно посмеивались они, глядя, как их безусый командир срывает первые места на импровизированных скачках, что искренне удивляло старших офицеров и вдохновляло новобранцев.

Микке нравился тот поход. Если бы не гибель отца, генерала Первой Ступени легендарного Фрота при довольно странных обстоятельствах.

После похорон вернувшись из Гелей, Микка превратился в отшельника и долгих полгода не выходил из своего фамильного поместья. Хотя называть поместьем старую, видавшую виды бревенчатую развалюху с покосившейся конюшней и пятью замызганными слугами не поворачивался язык. Фрот Луженая Глотка, проведший в боях и походах всю жизнь, оказался никудышным хозяином. Последнего своего управляющего он подвесил на разделочный крюк, словно хряка именно за то, что тот продал единственную в хозяйстве свинью, представив всё, будто ту задрали волки. Так же у старого барона Гаори имелась земля, пожалованная королём в бессрочное и безвозмездное пользование. Но почва её не отличалась плодородием, да и сам генерал ни чёрта не смыслил в земледелии. Единственное, что привлекало в поместье — красочное и гордое имя — замок Туа́ртон, и те, кто не бывал в фамильном гнездышке старины Фрота, услыхав такое звучное название, уважительно кивая, повторяли, протягивая нараспев первые слоги — за-амок Туа́-артон.

Через полгода отшельничества появился дядя Ига и забрал бледного, заросшего и вшивого Микку к себе на восток. Дорогой в Красный Город, туда, где нёс службу граф, юноша терзался вопросом — как он покажется в таком виде Стефе? Но затем успокоился и даже обрадовался, решив таким образом вызвать у девушки чувство вины. Пусть видит, до чего могут довести страдания, вызванные её жестоким отказом. К счастью их встреча не состоялась — Стефа уже год как училась в Омане.

За несколько месяцев пребывания у дяди, Микка пришел в себя. Он отмылся, отъелся, порозовел и привел в порядок ногти, кожу и длинные каштановые волосы. Его глаза заблестели вновь. Да и конь Черный снова стал похож не на дохлую клячу, а на резвого боевого жеребца. Каждый день в пять утра дядя Ига поднимал парня громогласным ревом: «Подъем, солдат!», заставляя бегать вокруг ржаного поля до самого завтрака. Когда же раскрасневшийся запыхавшийся юноша, весь грязный от пыли, пропитанной утренней росой, возвращался с пробежки, полуголый граф с хохотом швырял его в пруд, выкопанный позади большого каменного дома и нырял следом.

Искупавшись, они принимались завтракать. Под строгим хозяйским контролем миловидной тетки Маи, жены Иги и матери Стефы, прислуга подавала чуть прожаренное мясо со свежеиспеченным хлебом и большим кувшином парного молока.

— Ешь побольше, оболтус, — смеялся Ига, вытирая с длинных усов молоко.

Так они прожили осень, а с первым снегом граф с окрепшим племянником отправились в Гесс, на Совет к королю Хору.

Тогда Микка впервые увидел столицу. Да что столицу! Тогда он впервые очутился в большом городе. Кованый мост через глубокий ров, крепостная стена с башнями и бойницами, часовни, высокие каменные дома и вымощенные тесаным камнем улицы произвели неизгладимое впечатление. До этого непревзойденным архитектурным шедевром юноша считал одноэтажный дядин дом, сложенный из дикого камня. Городами же называл приграничные поселки, сотканные из неказистых деревянных домишек, что то и дело сжигали кочевники, да из землянок-погребов, где жители скрывались от набегов немытых.

Но увидев столичные каменные строения, парень потерял дар речи, а придя в себя, спросил дядю:

— Отец часто приезжал в столицу. Он видел всё это, и был вхож в Королевскую Башню. Почему же всю жизнь он называл фамильным замком ту гнилую рухлядь в лесу?

Ига лишь пожал плечами:

— Он был солдат.

Когда они въехали на городскую площадь, огромное количество снующих горожан ещё больше поразило юношу. Их разноцветные, умело скроенные и добротно сшитые одежды никак не походили на невзрачное тряпье, в какое облачались жители Синелесья. Далеки они были от лохмотьев рудокопов горных шахт и поселков Гелей, которых парень встречал в том зимнем походе. Несравнимо отличались даже от вполне сносных убранств обитателей восточной Дикой Стороны, где люди одевались почти как кочевники — неброско, но удобно. Столичное население сплошь наряжалось вычурно, элегантно, и каждый прохожий поразительным образом отличался один от другого.

Но особо Микку удивил и потряс вид конской сбруи. То здесь, то там глаз вырывал идеально подогнанные, инкрустированные камнями уздечки из отличной кожи, мастерски выкованные удила, прекрасные южные седла. Одно такое седло, привезенное из-за Сухого моря, из богатой таинственной южной страны Отаки, имелось только у дяди Иги, и Микка наивно считал его великим богачом. Но здесь, в столице такие седла были всюду, что вконец озадачило парня.