Не мой, не твоя (СИ) - Шолохова Елена - Страница 27

Спустя минуту-другую она выпрямилась и снова посмотрела на меня с какой-то усталой обреченностью.

— Вы что-то хотели, Тимур Сергеевич?

Меня и раньше раздражал этот официоз, а сейчас и вовсе резал слух.

— Что с тобой? Какие-то проблемы?

Она покачала головой.

— Ну я же вижу.

— Я просто устала, — сухо ответила она.

Ну какой там «просто устала»? Она выглядела как человек, у которого вся жизнь под откос. Хотя с таким свекром неудивительно.

— А с жильем как? Нашла что-нибудь?

Она неопределенно повела плечами. Потом все же ответила:

— Нашла, благодарю за беспокойство. Вы за этим пришли или что-то хотели? — холодно спросила она, показывая, что откровенничать не собирается и вообще беседовать со мной ей неприятно.

Этим тоном, да и всем своим видом она старательно выстраивала барьер между нами. Наивная, не понимает разве, что плевать я хотел на её барьеры? И если надо, в два счета смету их к чертям.

Я пересел на её стол, сбоку. Она, явно не ожидая этого, заметно смутилась и чуть отъехала в кресле назад. Ну вот, холодной чопорности и как не бывало.

— За этим, — отставив одну руку и опершись ею о столешницу, слегка наклонился к ней я. — А ещё хотел сказать, что вчера меня посетил один товарищ. Какой-то там министр по фамилии Тиханович. Знаешь такого?

Марина так страшно побледнела, буквально на глазах. Бросила на меня затравленный взгляд снизу вверх, потом опустила глаза и глухо произнесла:

— Да, я знала, что он собирался к вам. Он рассказал вам про… видео?

Я кивнул, отгоняя всплывшие в мыслях мерзкие кадры. Не надо сейчас об этом думать, иначе снова меня понесет и точно никакого разговора не получится. Только вот как об этом не думать? Это ведь не просто засело в голове, оно намертво въелось.

Марина встала, отошла к окну. Я молча наблюдал за ней, призывая себя оставаться спокойным, не подходить к ней, не горячиться, а так хотелось выплеснуть всё, что кипело внутри…

— И что теперь? — наконец повернулась ко мне она и, сверкнув взглядом, спросила с вызовом. — Уволите меня? Или сначала поглумитесь?

— Да с чего бы? — удивился я. — Даже мысли не было.

— Ну а что тогда? Что вы хотите?

— Хочу понять, как такое вообще могло с тобой произойти. Ты же… ты ведь не такая.

— Разве? А какая? Вы сами сказали, что с другими надо тратить время на ухаживания, а со мной можно и так. Я уж молчу про незабываемый вечер в прошлую пятницу.

— Извини. — Я всё-таки подошёл к ней. — И за пятницу тоже извини.

— Да мне всё равно, — отмахнулась она и снова отвернулась к окну.

Я смотрел на неё и, невзирая ни на что, до безумия хотел обнять её. Идиотизм просто, но тянуло к ней настолько, что чуть ли не ломало. И сердце, как дурное, так и норовило выпрыгнуть.

— Почему этот старпер хотел, чтоб я тебя уволил? — спросил я, чтобы отвлечься от этой почти болезненной тяги. — Я так понял, ты с бывшим мужем за опеку над ребенком судишься? А этот старикан что, старается для сына?

Марина тотчас сникла.

— Для себя он старается. Игорю вообще дела нет до Оленьки. Это наша дочь. А Юрий Иванович… он, конечно, любит Олю, ну и считает, что я — плохая мать. Хочет забрать её у меня, точнее, уже забрал.

— Как так?

— Вот так. Деньги, связи — всё в ход пустил. Подкупил органы опеки, чтобы те составили липовый акт и изъяли её у меня. А еще оформили ему временную опеку. Так что мы не с Игорем судимся, а с ним.

— И когда у вас суд?

— Сегодня первое заседание было. Я отпрашивалась…

— И как всё прошло?

— Да никак, — Марина закусила нижнюю губу.

— Он и судью подкупил?

Она мотнула головой.

— Судью нет. С судьей нам повезло, мой адвокат говорит. Но он подкупил квартирную хозяйку, и меня выселили прямо накануне суда. И какая бы она там хорошая ни была, наша судья, но понятно же — отдать ребенка матери, которой жить как бы негде, она не могла.

— А найти другое жилье?

— Не все так просто. Я должна была предоставить судье акт о жилищных условиях. Так положено. Комиссия из опеки приходит, осматривает жилье и дает заключение, мол, условия для проживания ребенка подходящие, ну, или удовлетворительные. Акт у меня был, но на ту квартиру, откуда меня выселили. Поэтому судья дала нам отсрочку на месяц, чтобы я решила жилищные проблемы. Только я боюсь, что история повторится. Тиханович снова проделает тот же фокус, вот и всё. Он на всё готов. Вообще на всё, лишь бы мою Олю оставить себе.

— Да мало ли, на что он там готов. Но вообще это же хорошо, что она дала отсрочку? Это ж лучше, чем поражение. А за месяц всё решим и с жильем, и с этим Тихановичем, и вообще…

Марина кивнула, опустила голову низко-низко, снова кивнула, а когда заговорила, я понял по сдавленному голосу, что она плачет.

— Да, мой адвокат тоже так говорит. Но я уже не могу… ещё целый месяц… я с ума сойду… я уже два месяца не видела мою девочку… не могу…

Марина вдруг разрыдалась так горько, что вся выдержка у меня полетела к чертям. Я притянул её к себе, обнял, прижал к груди.

— Тише, ну… Не плачь, я что-нибудь придумаю, обещаю…

— Я не могу уже… — повторяла она сквозь плач. — Я больше не могу так…

Марина

По привычке я проснулась в шесть утра, вскочила, но тут же вспомнила, что суббота. На работу идти не надо, вообще никуда не надо. Можно спать дальше. А затем вспомнилось и всё остальное: заседание суда, во время которого свекор из кожи вон лез, стараясь выставить меня чудовищной женщиной и матерью.

Ему вторили лживые тетки из опеки, на откровенный поклеп которых я должна была реагировать спокойно и выдержанно, чтобы меня не сочли психически неуравновешенной, тогда как хотелось заткнуть им рты.

Игорь тоже, хоть и нервничал, и бросал на меня виноватые взгляды, заявил, что как мать и как жена я никакая, и именно поэтому он был вынужден уйти из семьи, не вытерпел, бедный…

Завуч той гимназии, откуда меня уволили, тоже вставила свои пять копеек. И хотя судья постоянно её пресекала, призывая объективно охарактеризовать меня только как директора школы, она упорно сворачивала на моё непристойное поведение девятилетней давности, оставившее несмываемое пятно позора на всей гимназии.

Педиатр нашего участка открыто чернить меня не стала, и на том спасибо, но выступила с панегириком во славу Тихановича, мол, какой он замечательный, ответственный, заботливый и то, что Оленька поправилась вопреки неутешительным прогнозам врачей — это целиком и полностью его заслуга и ничья больше.

Правда, судья её сразу же спросила: «А где всё это время была мать девочки?».

Педиатр пожала плечами, но судья настаивала: «То есть я правильно вас поняла, мать совсем не приходила с ребенком на прием к вам или к каким-то другим врачам? Никогда не водила девочку на процедуры? И вообще абсолютно её здоровьем не занималась?».

Она беспомощно оглянулась на Тихановича, но врать судье не осмелилась.

И все равно мы с нашим единственным свидетелем защиты — Виктором Ивановичем Казариновым — смотрелись очень бледно на фоне такой мощной группы поддержки, которую собрал свекор.

После заседания Игорь поймал меня на улице. Извинялся, лопотал какие-то оправдания:

— Марин, прости, у меня не было выбора. Отец припёр. Ультиматум поставил. Ты ж его знаешь. А после того, как он на твою работу сходил, вообще взбесился. Сначала целые сутки больной лежал пластом, жаловался только, что твой босс псих бешеный, а потом…

Я просто прошла мимо него, не слушая, не подавая виду, как будто он — пустое место. Пошел он к черту!

Вообще, я знала, что всё это будет тяжело и унизительно, но не ожидала, что настолько. Как будто в грязи извалялась. Но это я бы вынесла, а вот где взять сил, чтобы вытерпеть ещё месяц?

Так, стоп, сказала я себе, почувствовав, что вновь подступают слезы. Никаких больше рыданий, от этого только хуже, а ведь надо ещё с квартирой что-то решать.