Время для Звезд - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 27
- Предыдущая
- 27/49
- Следующая
А то мог пройти даже сам Капитан. Мне начинало казаться, что, если дело касается происходящего на корабле, у него и на затылке есть глаза. А уж у мамочки О'Тул они точно были. Или, может быть, Дядя был как раз одним из тех гипотетических телепатов широкого спектра, но, будучи человеком очень умным и не желая нас смущать, он в этом никому не признавался.
Или мы были уж так подробно проанализированы на этих самых перфокартах Доктора Деверо, что он всегда знал, так сказать, куда заяц прыгнет, и вовремя посылал своих собачек, чтобы они его отогнали. Я бы не стал исключать такую возможность.
Все это было очень ненавязчиво – как раз сколько надо, ничего излишнего. Никому не возбранялся поцелуй-другой, если уж очень хотелось попробовать, каков он на вкус; с другой стороны, у нас напрочь отсутствовали те скандалы, которые неизбежно возникают практически в любой общине. Я совершенно уверен, что у нас этих скандалов не было, на корабле такое не скроешь. И никто, похоже, даже внимания не обращал на то, как нас – ну, скажем, – пасли.
И уж конечно мы с Пру и в мыслях не имели сделать что-нибудь, заслуживающее порицания.
Но, как бы там ни было, мы занимали друг у друга все больше и больше времени как во время вахт, так и между ними. Я не относился к этому серьезно, я имею в виду намерение жениться, но к тому, что это становится для меня все более важным, я относился серьезно. Во взглядах, которые она на меня бросала, стало появляться уже что-то интимное и даже собственническое; иногда при передаче каких-нибудь бумажек наши руки соприкасались, и тогда между нами словно искры проскакивали. Я стал оживленным, чувствовал себя великолепно, набрал четыре фунта и уж точно забыл скучать по дому.
У нас с Пру появилась привычка: в тех случаях, когда мы вместе шли с ночной вахты, устраивать налет на кладовую. Мамочка О'Тул не имела ничего против, она оставляла кладовку открытой, чтобы если кто хотел перехватить, мог это сделать – она говорила, что здесь наш дом, а не тюрьма. Мы с Пру делали себе бутерброды или изобретали какое-нибудь фантастическое съедобное месиво, ели и беседовали, пока не приходило время идти спать. О чем говорить, не имело значения, значение имело возникавшее теплое чувство. Однажды ночью мы сдали вахту. Столовая была пуста; игроки в покер разошлись рано, никто даже не засиделся допоздна за шахматами. Мы с Пру зашли в кладовку и собирались поджарить сандвичи с сыром, который изготавливали на корабле из дрожжевых культур. В кладовке было довольно тесно, и, поворачиваясь, чтобы включить маленький гриль, Пру слегка дотронулась до меня. Я ощутил запах ее волос и еще чего-то – то ли клевера, то ли фиалок. И тогда я ее обнял.
Пру не стала устраивать шума; сперва она замерла, потом расслабилась. Девушки – очень приятные существа. У них совершенно отсутствуют кости, а температура по крайней мере на пять градусов выше, чем у нас, что бы там ни показывали термометры. Я наклонил лицо, она подняла свое, закрыла глаза, и все было чудесно. С полсекунды она целовала меня, и я знал, что ей это нравится не меньше, чем мне, а это – очень сильная оценка.
А потом она вдруг вырвалась от меня, словно какой-то борец, и прижалась спиной к стене напротив меня с видом крайнего разочарования на лице. Я – разумеется – был разочарован ничуть не меньше. Она не смотрела на меня, она смотрела в никуда и вроде прислушивалась. Я все понял, такое же выражение было у нее во время сеансов связи – только сейчас вид у нее был заодно еще и крайне несчастный Я спросил:
– Пру! В чем дело?
Она не ответила, а двинулась к выходу. Она сделала уже пару шагов по направлению к двери, когда я протянул руку и схватил ее за запястье.
– Ты что, рассердилась на меня?
Пру вывернулась, потом, похоже, до нее дошло, что я еще здесь.
– Прости, Том, – сказала она. – Моя сестра сердится.
Я в жизни не встречал Пэйшенс Мэтьюз, а теперь, пожалуй, и не хотел бы ее встретить.
– Что? Я всякие глупости слыхал, но чтобы…
– Ты не понравился моей сестре, Том, – ответила она таким уверенным голосом, словно это очевидным образом все объясняло. – Спокойной ночи.
– Но…
– Спокойной ночи.
За завтраком Пру была такой же очаровательной, как и всегда, вот только когда она передавала мне булочки, искры не прыгали. Я не удивился, когда Руп в тот же день поменял вахтенное расписание, и не стал спрашивать, зачем. Пру меня не избегала, она даже танцевала со мной иногда, но огонь потух, и ни один из нас не пытался разжечь его снова.
Через много времени я рассказал эту историю Вану. Сочувствия я не дождался.
– Думаешь, тебе первому палец дверью прищемило? Пру, она прелесть, ты уж поверь дедушке ван Хаутену. Но даже если сам сэр Галахад явится на белом скакуне, и он обязан будет получить одобрение Пэйшенс, прежде чем ему будет дозволено общаться с Пру. И – зуб даю – она скажет «нет». Сама-то Пру согласна, причем очень мило и слегка глуповато, но Пэйшенс не даст согласия ни на что более интимное, чем игра в ладушки.
Эта история не обозлила меня на девушек, даже на тех из них, которым посчастливилось иметь сестер-близнецов – телепаток, только теперь я уж стал наслаждаться обществом всех их вместе. Но какое-то время после этого случая я стал чаще видеть дядю Альфреда. Он любил играть в домино, а потом, когда мы кончали игру, говорить о своей Лапочке – и, конечно, с ней. Он, и я тоже, смотрели на ее большую фотографию, и мы втроем разговаривали, причем Дядя повторял ее слова мне, а мои – ей. Она и вправду была очень хорошим ребенком. Было очень интересно познакомиться с пятилетней девочкой, крайне забавно, о чем они думают.
Однажды вечером, когда я, глядя на ее фотографию, беседовал с ними, мне пришло вдруг в голову, что прошло много времени, и Лапочка изменилась – ведь в этом возрасте меняются очень быстро. И у меня появилась блестящая мысль.
– Дядя, а почему бы Лапочке не послать свою фотографию Расти Родсу? Потом тот передаст ее Дасти, а тот уже нарисует тебе не хуже этой, только уже теперешнюю, ты увидишь, как она выглядит сейчас, понимаешь? Ну как, Лапочка, хорошая мысль?
– А этого не нужно.
Я глядел на эту фотографию, и глаза мои чуть не вывалились от удивления. На какой-то момент изображение изменилось. Конечно, это была та же самая девочка, но она вдруг стала старше, она стеснялась дырки в зубах и волосы у нее были зачесаны по-другому.
И она была живая. Не цветная стереофотография, а живая девочка. Разница очень большая.
Но я моргнул, и передо мною опять была та же самая фотография. Я хрипло произнес:
– Дядя, кто это сказал «А этого не нужно»? Ты? Или Лапочка?
– Конечно, Лапочка. Я только повторил.
– Это конечно, но я же не слышал тебя, я слышал именно ее. – Потом я рассказал ему про фотографию. Он кивнул.
– Да, так она сейчас и выглядит. Она просит передать тебе, что у нее режется зуб.
– Дядя, тут никуда не денешься. На секунду я незаконно подключился на вашу волну. – Меня немного трясло.
– Знаю. И Лапочка тоже знает. Только почему незаконно, сынок, мы всегда рады другу.
Я пытался переварить эту новость. Напрашивавшиеся выводы были даже более ошарашивающими, чем когда мы с Пэтом обнаружили свою способность. – Слушай, Дядя, думаешь, у нас может получиться еще раз? Лапочка?
– Можно попробовать.
Но на этот раз ничего не вышло. Только я, похоже, слышал ее голос вместе с голосом Дяди, когда она сказала:
– Спокойной ночи, Томми. – Но я не был уверен. Улегшись в постель, я рассказал все это Пэту. Когда я убедил его, что все это и вправду произошло, он заинтересовался.
– В этом, старик, стоит покопаться. Я, пожалуй, лучше запишу все это на пленку. Доктор Мэйбл обязательно захочет этим заняться.
– (Ты подожди, пока я спрошу разрешения у дяди Альфа.)
– Хорошо. Я думаю, это все его племянница, и каким-то непростым образом. Да, кстати о ней, может, мне с ней увидеться? Возможно, будет проще снова подключиться, если на каждом конце будут двое. Где живет его племянница?
- Предыдущая
- 27/49
- Следующая
