Заговор Ван Гога - Дэвис Дж. Мэдисон - Страница 15
- Предыдущая
- 15/58
- Следующая
– А чего удивляться? Ван Гог все-таки. Целое состояние.
– Да, таково общее мнение, хотя расследование еще не закончено. Однако возникает вопрос: если это действительно наш мальчуган Винсент, то кто владелец этого полотна?
– Какая разница? Уж не я, во всяком случае.
Хенсон наклонился вперед и уставился прямо в красные воспаленные глаза Эсфири.
– Знаешь что, закажу-ка я тебе галлон «эспрессо». Кофе тебе помогает? – И с этими словами он поставил водочную бутылку на попа. – Ты, никак, решила, что это лекарство лучше заживляет пулевые дырки?
– Вот уж спасибо! Теперь меня будут пичкать лекциями… Нет, врачи сказали, что я отделалась царапинами.
– Очень глубокими царапинами. – Хенсон присел на диван и улыбнулся. – Итак, в повестке дня вопрос: почему тебя должен волновать наш Ван Гог?
– Нет никакого нашего Ван Гога! Его просто украли!
– Да, украли, – согласился Хенсон. – Но у кого?
Он постучал пальцем по газете. Когда девушка уныло опустила голову, он начал читать вслух. Судя по всему, прошлым днем, когда Си-эн-эн, Си-би-эс и Эн-би-си сообщили про обнаружение картины и показали репортажи о пресс-конференции в Институте искусства, сразу с нескольких сторон раздались заявления о законных притязаниях. Первым отреагировало голландское правительство. Их требование проистекало из того, что монастырская школа, оказавшись банкротом, перешла в руки государства еще в 1950 году. Таким образом, утверждали голландские власти, сейчас картина по праву принадлежит Нидерландам. Посол этой страны уже представил официальное заявление в МИД. Далее в ряду претендентов шел орден Сестер божественного милосердия, в чьих рядах числился монастырь Сестер Святого Антония Падуанского, который и заведовал в свое время той школой, что владела музеем «Де Грут». Уф-ф! Дальше – больше. «Оссерваторе романо», официальный печатный орган Ватикана, заявил о намерении сестер подать иск, хотя собственно Церковь отказалась занимать какую-либо позицию в этом споре. Ну и наконец, с исковым требованием выступила некая голландка, дальними родственными узами связанная с бывшим хранителем упраздненного музея.
В заголовках промелькнуло также имя одного немецкого депутата от правой коалиции, который заявил, что картина-де принадлежит Германии, раз имеются платежные квитанции, датированные сорок пятым годом. Что с того, что Третий рейх сгорел синим пламенем, утверждал он. Покупая картину, рейх действовал во имя немецкого народа. Впрочем, текущее германское правительство, кажется, не очень-то заинтересовано в разбирательстве по этому делу. «Покупка» звучит слишком уж притянуто за уши, поскольку нет никаких доказательств, что «покупатель» действительно хоть что-то заплатил. Не говоря уже о том, что слишком много людей считало все эти квитанции просто фальшивкой, сфабрикованной после разграбления ценностей.
– Ну, хорошо, – сказала Эсфирь, – очень много людей хотят завладеть картиной. Флаг им в руки. Кстати, как насчет США? Им она не нужна? Они ничего там не заявляли?
– А зачем? Нашли-то ее в Чикаго или нет? Вот тебе и девять десятых судебного иска.
Эсфирь презрительно фыркнула.
– Это я так шучу, – сказал Хенсон. – Но пока что были только цветочки. Ты вот что послушай. Итак, вскоре после показа картины по телевизору некий человек по имени Яков Минский ворвался в нью-йоркскую штаб-квартиру Эн-би-си. Это в Рокфеллеровском центре. Там он заявил, будто картина в свое время висела в бильярдной его дядюшки, в Марселе.
– Еще до того, как ее передали в «Де Грут»?
– Нет! Он говорит, когда она уже была там!
Эсфирь закрыла лицо руками.
– Хватит нести чушь!
– Да я серьезно! Минский утверждает, что эту картину может узнать с закрытыми глазами. Она якобы принадлежала его дядюшке, начиная с восьмидесятых годов позапрошлого века, вплоть до его смерти в тысяча девятьсот тридцать втором. Потом ею владела вдова. А когда и она умерла в тридцать шестом, Ван Гог перешел к их сыну, который и хранил картину до сорок четвертого, пока ее не отняли нацисты.
– Стало быть, полотно из «Де Грута» действительно сгорело, как и сказал Турн. А мы нашли экземпляр Минского.
– Да, но Турн абсолютно уверен, что наша картина из коллекции «Де Грута»!
– Знаешь, они оба старики, – утомленно заметила Эсфирь. – Кто-то из них вполне мог ошибиться.
– О, если бы все было так просто, я бы поставил на Турна. Он, так сказать, из первых рук знает этот портрет, да и работает экспертом именно по Ван Гогу аж с пятидесятых годов, когда опубликовал о нем свою первую книгу.
– Ты сказал «если бы»…
– Знаешь, Минского тоже нельзя сбрасывать со счетов.
– Хорошо, пусть нельзя. И что?
Хенсон откинулся на спинку дивана и, положив ногу на ногу, обхватил выставленное колено руками.
– Минский сказал, что его дядюшка был коммивояжером и частенько наведывался в Арль, где Ван Гог жил и создавал свои величайшие работы. Еще он сказал, что дядюшка Федор отличался большим состраданием и добросердечием, возможно оттого, что сам в свое время голодал. Он не раз приводил домой и кормил ужином самых разных бродяг. Ван Гог сюда отлично вписывается. Вонючий. Грязный. Дикий. Где-то в году восемьдесят восьмом Федор Минский купил ему еды, и тот отблагодарил, подарив свою картину. Ну, дядюшка, конечно, пришел от нее в ужас, назвал «несусветной дрянью», после чего запихал куда-то в чулан на многие годы. Он и сам любил побаловаться живописью, даже одно время подумывал использовать холст от этого портрета, но потом махнул рукой, дескать, он слишком толсто заляпан краской. Так вот, непосредственно перед Первой мировой дядюшка Федор заехал в Париж, и там, как гром с ясного неба, на него обрушилась реальность. Оказалось, тот самый дикий и вонючий Ван Гог с некоторых пор считался очень и очень крупной птицей в искусстве. Вот так вышло, что с той поры картина заняла почетное место в домашней бильярдной.
Эсфирь обмякла в кресле и, рассеянно задев ногой столик, уронила бутылку. Некоторое время они ее молча созерцали.
– Не знаю, – наконец сказал Мартин. – Ты говоришь, евреи не пьют? Я сам лютеранин и ни разу в жизни мне не удавалось прикончить целую бутыль водки.
– Могу отчитаться за каждую каплю… Хм-м. Слушай, этот твой Минский, – вдруг потеряла терпение Эсфирь, – он, конечно, интересно излагает, но где же факты?
– А факты есть. Косвенные, правда. Антуан тут немного покопался в архивах, и вот что выяснилось. Ван Гог забрасывал своего брата Тео целым водопадом писем. Тот высылал деньги и не давал Винсенту умереть с голоду. В одном из писем Ван Гог говорит, что живет, как король, а все потому, что какой-то «сын Авраама из Марселя» его до отвала накормил пуляркой. Более того, имеется также упоминание о некоем рисунке тушью, где стоит надпись на французском: «Теодор Минск, в кафе, 1888». Антуан сейчас пытается отыскать это самое письмо.
– Разве это доказательства?
– Нет, конечно, но все равно интересно, правда?
– А что говорит Турн?
– Говорит, что это все чушь. Одна и та же картина не может висеть на двух стенах одновременно.
– Если только напротив нет зеркала.
Хенсон подмигнул.
– Ты прямо мои мысли читаешь.
Эсфирь недоуменно уставилась на него.
– Ты хочешь сказать…
– Картины две, – посерьезнел он. – Антуан говорил, что Ван Гог часто делал авторские копии. Например, для своих друзей, об этом широко известно. Кроме того, Ван Гог – видимо, из-за своей душевной болезни – проявлял симптомы гиперграфии, когда больной одержим потребностью что-то лихорадочно рисовать или писать – буквально десятки страниц за один присест. В таком состоянии он мог делать копию за копией, холст за холстом. А еще, по словам Антуана, Ван Гог как-то раз узнал о том, что Гоген наконец собрался поселиться у него в доме. Так вот, он за короткий период написал невероятное число картин, а все для того, чтобы Гоген увидел дом, полный искусства. Итак, один портрет оказался у Минского, а второй – в музее «Де Грут». Вот и все объяснение, не так ли? Если, конечно, не считать, что нашу картину Турн принимает за полотно из музея.
- Предыдущая
- 15/58
- Следующая
