Молох. Укус кобры (СИ) - Шерр Анастасия - Страница 42

— Всегда и везде. Что бы ни случилось. Ты должна была идти за мной. Потому что ты моя женщина. Даже когда весь мир против меня, ты должна быть рядом. Ты должна была сдохнуть за меня, потому что я, не раздумывая, сдох бы за тебя. И если из-за тебя, из-за того, что ты молчала, как гребаная идиотка, с моим ребёнком что-то случится, я тебя уничтожу. И на этот раз не пожалею, будь уверена. ЕЁ я тебе не прощу, как простил себя.

Отталкивается, отпружинивает. К окну идёт, осторожно занавеску в сторону отводит. Свет фар прогоняет из моей головы одну единственную мысль: простил… Он меня простил.

— Начинается, — достаёт ствол, проверяет магазин.

Я вскакиваю следом, а Молох, повернувшись ко мне, проходится напряжённым взглядом по комнате.

— Это тебе. У меня ещё один есть, — пистолет мне в руки вкладывает. — Здесь притихни пока. Постарайся не высовываться. Если кто-то зайдёт, стреляй без раздумий. Прямо в голову. Поняла?

— А ты? А Еся? — спрашиваю дрожащим голосом. Вот от этого я Еську защитить хотела. Не смогла… Снова не смогла постоять за родного человечка. Снова предала, получается.

— Как ты понимаешь, я не был к этому готов. С вечера у меня, знаешь ли, были другие планы. Так что придётся импровизировать.

ГЛАВА 49

Вышел на улицу, прищурился от яркого света фар. Тачка одна. Значит, народу немного там. Один справится, если что.

Если, блядь, что… Там же мелкая. Девочка там его. Бляяя… Как же так, Молох? Ты как до этого дожил вообще, ублюдок ебучий? У тебя десять лет как ребёнок есть, а ты всё с местью своей наперевес бегаешь.

Внедорожник остановился, оттуда Иван вывалился. С бутылкой какого-то пойла в руке. Идёт, покачивается. Сука, херово. Бухой противник равно непредсказуемый противник.

А следом за ним ещё какой-то урод вылезает. И мелкую за капюшон вытаскивает. Она сопротивляется, за дверь машины хватается, что-то лопочет — Молоху не расслышать. Только силуэты их видит в свете фар.

— Привет, братишка! — отсалютовал бутылкой Иван, а Пашка, сидящий на снегу у ног Молоха, хмыкнул. — Елисей! И тебе не хворать! Как дела? Рад неожиданному отцовству? А я вот дочку тебе привёз, познакомить с папочкой-киллером!

Мелкую тот уебан ближе подводит, толкая в плечи. А Молох взгляд на неё бросил, и время остановилось. Она взирает на него огромными, карими глазищами, что-то шепчет себе под нос. А он в глаза эти смотрит, и глотку жжёт, будто кислотой серной. Его глаза. И нос его. И цвет волос. Брови, скулы. Всё. Всё в этой девочке его. Будто себя малого увидел.

Сонька… Что же ты наделала, дура? Лучше бы, и правда, грохнуть его позволила. Лучше бы сама грохнула.

Чем вот так вот в один прекрасный день узнать, что всё это время у тебя дочь была. А ты бродяжничал по жизни и в ус не дул. Месть свою идиотскую вынашивал да злобу, как змею, на груди грел. И думал, что нет у тебя слабых мест… А оно вот. Перед тобой сейчас стоит. Глазёнками огромными хлопает, как щенок брошенный в глаза заглядывает. Кроха совсем. Худая, нескладная, нахохлилась, как воробушек. Огрызаться ещё пытается.

Сердце болью взорвалось. Такой щемящей, ноющей, раздирающей в клочья. Хрипом из груди выдох, а вдохнуть уже не получается. В чувство привёл вопль Соньки, выбежавшей их дома.

— Отпусти её! Отпусти, слышишь?! — орёт, спотыкаясь и падая в снег. Поднимается и снова к ним бежит, раздетая, растрёпанная. Раскрасневшееся лицо влажное от слез, а в глазах боли столько, что захлебнуться всем тут хватит.

И понял Молох, что нет больше ненависти, нет желания больно ей сделать, уничтожить. Кому тут мстить? Матери своего ребёнка? Да она сама была ребёнком, когда всё случилось. А он, ослеплённый яростью за несбывшиеся мечты, во всём малолетку обвинил. Знал. Знал, конечно, что его не одна она посадила. Не она слила. Понятно было, что Сонька всего лишь орудие в руках врагов. Но именно её предательство огнём жгло.

А сейчас и этого не стало. Всё в боли их совместной растворилось. Посмотрел на неё, хрупкую, от страха перекошенную, на снегу на коленях стоящую рядом с Сениным и руки к дочери тянущую. И всё затопило внутри. Не остыло. Ничего у них не остыло. А теперь ещё и малышка.

— С колен встань! — рыкнул на неё и вперёд шагнул. — А ты малую отпусти. Не мужик, что ли, не можешь со мной без участия ребёнка разобраться? — это уже Ивану.

А тот ухмыляется, из бутылки прихлёбывает.

— Я, конечно, бухой, Молох, но не до такой степени, чтобы перед тобой в позу встать и ждать, пока вжаришь. Думаешь, я сюда за братом приехал? Нее. Я поквитаться с тобой хочу. А что с ним будет, мне глубоко насрать.

Молох покосился на Сенина-старшего. Что это? Что за нахер? У него другие сведения были. Пашка тоже по ходу не ожидал такого. Голову поднял, на брательника своего уставился.

— Ты чё несёшь? В хлам упился? Или обнюхался опять?!

— Да пошёл ты, блядь, на хуй, братишка! Понял?! НА ХУЙ! — выкрикнул тот, отшвыривая пустую тару в снег и вытаскивая макарова.

Молох тоже достал свой. И, сняв с предохранителя, в лоб Сенину-старшему упёр.

— А вот мы сейчас проверим, дорог тебе братец или нет. Отпусти малую, сказал. Не место здесь детям и бабам, Ваня. Предпочитаю по-мужски говорить, — пока попытался по-хорошему. Ну, насколько позволяла ситуация. Да только Сенин-младший как-то не особо испугался. Херово. Ой, как херово. Урод, что Есению держит, тоже со стволом. Не успеет Молох грохнуть их обоих. Один может успеть малышку ранить. Или вообще… Нет. Об этом думать не хотелось. Но варианты просчитать нужно.

Вот оно, место уязвимое. В былое время уже всех здесь уложил бы. А сейчас в дипломата надо играть. И страшно. Так дико страшно, что поджилки, мать их, трясутся. Какое же поганое чувство, этот страх.

— Не бойся, я рядом, — с дочерью заговорил, а та глазищи распахнула, скривилась в попытке заплакать. — Не надо, малыш, — качнул головой. — Тебя никто не тронет.

И она поверила, то на мать, то на него смотрит и слёзы тыльной стороной ладони смахивает. Сильная девочка. Его девочка. Папина дочь. Глотку спазмом перехватило от счастья. Того самого, которое столько лет лишь во снах видел. А теперь вот оно, стоит напротив. Маленькое, храброе. Обнять бы её. К себе прижать кроху. Стереть слёзы с её лица. И Соньку вместе с ней. Закрыть обеих от всего мира.

— Как это трогательно, — пропел издевательски ушлёпок. — Ты братца моего мочить собираешься, нет? А то я уже заскучал. Не любитель я, знаешь ли, мелодрам этих сопливых. Я больше по вестернам.

— Слушай, ты… — на дочь зыркнул, тут же отпустило. — Я в курсе, что вы приложили руку к моей отсидке. Знаю, что ты, — на Сенина-старшего взгляд опустил, — занял место генерала после его гибели. И это ты меня тогда сдал. Ты меня закрыл. И Соньку ты заставил свидетельствовать против меня. Я оставлю вас в покое. Обещаю. Отдайте мне дочь.

Иван ухмыльнулся, головой покачал.

— О, нееет, дорогой мой. Я же тебе сказал. Срать я хотел на этого ушлёпка и на его бизнес! Мне поебать, понимаешь? Нас-рать на ваши тараканьи разборки! Это из-за вас, ублюдочных тварей, со мной всё случилось! — пока Иван нёс какую-то пургу, Молох приглядывался ко второму. Он представлял для малышки большую опасность, чем Иван. По крайней мере, на данный момент. А Сенин-младший может и не успеть среагировать. Он не только бухой, но и в хламину обдолбанный. — Сначала ты! — ткнул пальцем в Молоха. — Ты грохнул нашего брата! Кирилл, помнишь такого? Генерал говорил, вы друганами были, да?

Чего, блядь? Снова в Пашку взглядом вперился. А тот с ненавистью сплюнул на снег.

— Чего уставился? Думаешь, я просто так к генералу пришёл? Он сам на меня вышел. Рассказал, как ты брата нашего грохнул. И нам работу предложил. Но сначала, сказал, испытания надо пройти. А мы безотцовщиной были, блядь! Слышь, ты! У нас, кроме брата старшего, никого не было! А ты его грохнул, тварь! — заткнулся, злобно зубы стиснул и Молоха взглядом ненавидящим сверлит.