Наследники Борджиа - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/70
- Следующая
— Отец Геласий! — Феофан, все это время прятавшийся за одеяниями, поспешил на помощь иеромонаху, забыв о страхе. — Что же это делается-то, батюшка?
Глаза юноши стали совершенно бесцветными и круглыми от терзающего его ужаса, тонкие руки дрожали. Геласий ничего не ответил ему. Вместе они перенесли настоятеля поближе к окну и уложили на попавшуюся под руку рогожу.
Отец Варлаам был бледен, брови, ресницы и волосы обожжены огнем.
На щеках проступило несколько бурых пузырящихся пятен. Он что-то бормотал себе под нос, не открывая глаз.
— Феофанушка, водицы принеси, — попросил послушника Геласий, и тут взгляд его упал на крест, который настоятель все еще сжимал в руке. Вся верхняя часть креста почти до горизонтальной перекладины была словно срезана мечом наискосок.
Геласий порывисто поднялся. Феофан с мертвецки белым лицом прижался к стене и, не совладав с собой, бросился вон из ризницы, жалобно подвывая, как раненный волчонок. Геласий даже не обратил на пего внимания. Он снова приблизился к опасной находке Юсуф-мурзы. Ослепляющие лучи уже скрылись в свое убежище, и от ларца исходило лишь едва заметное сияние, напоминающее перламутрово-розовый нимб.
На этот раз ларец подпустил иеромонаха к себе. Не отдавая себе отчета в том, что собирается делать, Геласий отер с лица испарину и протянул руку к крышке. Неожиданно, словно повинуясь его желанию, она открылась сама. Под тонкие переливы флейты золотые узорчатые лепестки раскинулись на шесть сторон диковинным тюльпаном. На обратной стороне каждого из них сияло голубоватое зеркало.
Внутри ларца, как в сказочном шатре червонно-красного золота, покоились крупные рубины редкого кроваво-багрового цвета с рыжеватым отливом. Они были сложены шестигранной горкой, наподобие пирамиды. Венчал же это роскошное строение необыкновенно крупный алмаз насыщенного черного цвета, прозрачный, как воды родника. Геласий и прежде заглядывал в ларец, но то, что довелось увидеть ему в это необыкновенное утро, никогда бы не позволил себе вообразить прежде, боясь греха. Присмотревшись, он обнаружил, что внутри каждого камня клубится какая-то золотистая туманность, а в зеркалах отражаются… нет, не камни — расплывчатые человеческие лики! Ошеломленный, Геласий невольно отступил на шаг и тут заметил, что венчающий пирамиду алмаз начал медленно вращаться. Снова раздались звуки флейты; клубящееся внутри камня облачко стало разрастаться — и через мгновение перед Геласием возникла золотистая фигура неизвестной художницы со смертельно-горькими, как выжженная пустыня, очами. Она молча впорхнула в ризницу, приблизилась к настоятелю. Янтарные песчинки с ее одеяний посыпались на лицо владыки и, к несказанному удивлению Геласия, темные пятна ожогов тут же исчезли с его лица, а само оно приобрело здоровый розоватый оттенок, свойственный лицу человека, которого сморил сон после длительной прогулки на свежем воздухе.
— Кто же ты? — осмелился спросить Геласий. — Из каких дальних весей пожаловала ты в наши края? Как звать тебя? Ангел ты или демон?
Внезапно он поймал себя на том, что произносит эти слова мысленно и на родном языке. Но незнакомка, похоже, услышала его. Легкий ветерок пронесся по ризнице, в воздухе почувствовался горьковатый запах кедровой смолы. Взмахнув лучистым крылом одеяний, видение в мгновение ока оказалось перед Геласием. Вновь устремился на иеромонаха печальный, будто обволакивающий саваном, черносливовый взгляд.
— Отдай мою душу, кюре. Верни мою душу, кюре, — влились во взбудораженный мозг Геласия беззвучные слова. И только сейчас священник понял, что говорит незнакомка на старинном провансальском наречии, с которым иеромонаху довелось столкнуться только раз в жизни, в далекие годы его юности.
Вступив более четверти века назад по настоянию матушки своей княгини Емельяны Феодоровны на путь служения Господу, семнадцатилетний князь Василий Шелешпанский в день пострижения своего в Кириллово-Белозерский монастырь принял новое имя и три обета, отказавшись перед ликом Господа от всех богатств своих, от семьи и от гордыни непослушания. Все детство Василия было проникнуто христианскими сказаниями. История о страданиях Христа волновала молодого князя гораздо более ратных баталий. Юношеское воображение, подхлестнутое описаниями евангелистов и толкованиями святых, рисовало ему по ночам далекие края, где провел свои земные дни Спаситель. Потому в первый же день своей монашеской жизни поклялся молодой монах перед иконой Смоленской Одигитрии совершить паломничество к святым местам на земле Иерусалимской — несмотря на все препятствия, которые могут возникнуть перед ним на мусульманском Востоке. Обет свой монах Геласий исполнил. Более четырех лет странствовал он по захваченным нехристями странам, а вернувшись, по предложению настоятеля монастыря, сразу принял великую схиму, минуя второй этап посвящения, что дозволялось только особо отличившимся братьям.
В скитаниях своих прошел юный князь Шелешпанский с котомкой и посохом в руке по дорогам Болгарии, Греции, Малой Азии. Питался кореньями, травой, да чем Бог пошлет, спал под открытым небом, безропотно сносил холод и зной. Ежеминутно ожидая смерти то от рыскающих повсюду грабителей, то от хищных зверей в горах, то от турецких всадников, коли угораздит попасться им на глаза под горячую руку, молил Господа лишь о том, чтобы посланная происками сатаны безвременная смерть не помешала бы ему исполнить святой долг его. В оскверненном латинами, а затем и турками Константинополе с рыданиями припал он к разрушенному алтарю Софийского собора. От наследника великого дуки Нотара, защищавшего имперский город в последний день существования Римской империи от полчищ султана Мехмеда, узнал молодой монах об утраченной еще почти за двести лет до турецкого нашествия святыни восточной церкви — большом хрустальном кресте с вложенными в него частицами Истинного Креста, на котором окончил свое земное существование Сын Божий. В Судный день Константинополя 12 апреля 1204 года, когда под ударами высадившихся с венецианских галер крестоносных рыцарей пал величайший город всей вселенной и победители, хлынувшие в византийскую столицу, грабили и сжигали без удержу все и вся, хрустальный крест был похищен из Софийского собора, где хранился, рыцарями Соломонова Храма наряду с другими реликвиями православия: священными сосудами, мозаиками, святым терновым венцом Спасителя, золотыми украшениями кафедры, притвора… и даже священные золотые врата церкви они унесли с собой. В день святого Воскресения Христова, на самую Пасху, запрестольный образ Богоматери римские «братья-христиане» изрубили мечами в куски, а завесу алтаря разодрали в лохмотья.
На долгом пути своем от Константинополя по Иконии и Сирии до Иерусалима тщетно пытался Геласий обнаружить какие-либо следы исчезнувшей реликвии. Посетил он Яффу и древнюю Акру, где рыцари колдовского ордена Храма приняли свой последний бой с сарацинами, но никаких упоминаний о хрустальном кресте не нашел. Вернувшись на Белозерье, перечитал молодой монах немало исторических свидетельств о событиях той поры, в основном — рассказы русских паломников, оказавшихся в те дни в Константинополе, сохраненные Новгородскими летописями. Но о судьбе реликвии императора Константина им ничего не было известно.
На обратном пути своем из Иерусалима, облаченного в печаль и изнемогающего в оковах своего пленения, Геласий тяжело заболел. Сказались трудности долгого пути, недоедание и тяжкое потрясение при виде священного града, вещающего устами пророков своих о порабощении. В жару и бреду медленно шел монах по пустынной каменистой дороге, хватая пересохшими губами воздух и отчаянно шепча молитвы, пока не упал, потеряв сознание, прямо под копыта низкорослому ослику, тащившему навстречу небольшую тележку сирийского крестьянина.
Хозяин ослика остановил повозку, поднял едва живого путника на тележку и отвез его домой. Там, в доме этого сирийца, христианина по вере, где Геласий провел почти четыре месяца, молодой монах впервые услышал некоторые слова языка, прозвучавшего в то утро знамения в ризнице Кириллова монастыря. Прислушиваясь к разговорам хозяев, Геласий, едва ему полегчало, старался как можно скорее освоить самые необходимые слова из их речи. Но вскоре он обнаружил, что речь хозяев несколько отличается от языка заходящих к ним соседей. В ней явно мелькали иноземные слова, похожие на латынь. Оказалось, что сириец был потомком франкского крестьянина, родом из Авиньона, который в конце XI века, вняв призыву папы Урбана II, продал свое небольшое хозяйство и вступил под знамена знаменитого прованского сеньора графа Раймунда де Тулуз де Сен-Жилль, благо тот обеспечивал всем необходимым за собственный счет малоимущих крестоносцев, своих земляков, намеревающихся совершить вооруженное паломничество. После освобождения Иерусалима граф Раймунд де Сен-Жиль захватил крепость Триполи на берегу Средиземного моря и основал графство Триполийское. Всем своим соратникам он раздал наделы земли, кому побольше, кому поменьше. Авиньонскому крестоносцу досталась плантация сахарного тростника и рисовое поле. Авиньонец скоро женился на местной христианке — и почти триста лет потомки его трудились на землях Триполийских графов до самого падения франкских королевств.
- Предыдущая
- 3/70
- Следующая
