Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 72
- Предыдущая
- 72/97
- Следующая
– Может быть, все будет так, как говорите вы. Но все же только господь знает, что будет завтра. А мой народ страдает сегодня, и мой долг был избавить Грузию от тирана, терзающего ее.
– Долго же ты собирался… герой. Завтра наши головы отрубят вместе. Я думал, ты хоть пожалеешь, что так получилось, раскаешься, ибо я ни в чем не виноват, попросишь прощения. Да, видно, нет на земле человека, который заплатил бы за добро добром. Ну да ладно. Пусть исполнится воля аллаха и приговор судьбы. – Несеви встал и, не глядя больше на Торели, как будто его уже не было, вышел из шатра.
Шатер окружила усиленная стража, состоящая из мамелюков Джелал-эд-Дина…
Торели задумался, вспомнил, как все произошло.
Он не знал, почему хорезмийцы метнулись снова на север. Он думал, что они затеяли новый набег на Грузию. Трудно было точно представить себе, где сейчас находится лагерь хорезмийцев. Но Торели чувствовал, что Грузия где-то совсем близко, и если бы удалось бежать и предупредить соотечественников и рассказать им, что Джелал-эд-Дин не тот, что был раньше, и справиться с ним не так уж трудно… Кто знает, может быть, тогда снова привелось бы встретиться Торели с ненавистными хорезмийцами, но только по-другому, не пленником, живущим тише воды, ниже травы, но свободным воином на боевом коне с мечом в руках, в боевом грузинском строю.
Когда как следует стемнело, Торели немного отодвинул полу шатра и увидел, что стражи поблизости нет. Не зная еще, что будет дальше, пленник сунул себе за пазуху кинжал, оставшийся от того времени, когда ходили казнить Шереф-эль-Молка. Несеви тогда был так обрадован удачным завершением столь неприятного поручения, что не обратил внимания на недостачу кинжала, и Торели припрятал его на всякий случай. Теперь, сунув этот кинжал за пазуху, Торели выскользнул из шатра. Ночь была такая, когда ничего не видно в двух шагах. Странно, что около шатров не было стражи.
Вдруг почудилась тень человека. Торели припал к шатру и обнажил свое оружие. Тень поравнялась с Торели, и он узнал султана. Джелал-эд-Дин шел напевая, как видно, пьяный. Остановился, махнул рукой на телохранителей, бесшумно передвигавшихся следом.
– Убирайтесь прочь, оставьте меня в покое. Всюду тащутся по пятам, надоели!
Тени телохранителей согнулись до земли и, отступив задом, растаяли в темноте. Султан пошел дальше. Торели, видя, что телохранители отстали, тоже пошел вперед по следам султана. Джелал-эд-Дин как будто почувствовал, что за ним крадутся, убыстрил шаг и поспешно скрылся в шатре Несеви. Торели подкрался и приник ухом к стене шатра.
Кинжал по-прежнему был в руках. Конечно, Торели ничего не стоило сейчас прыгнуть в шатер. Но он слушал беседу Джелал-эд-Дина с Несеви и так увлекся ею, что забыл про свое намерение. Однако, когда султан схватил Несеви за воротник, Торели сорвался с места и стремительно прыгнул к входу. Откуда ни возьмись и спереди и по бокам как из-под земли выросли стражники. Видимо, они, несмотря на то что господин их прогнал, добросовестно несли свою службу, охраняя предводителя хорезмийцев. На своей груди Торели почувствовал острие копья. Руки заломило от боли, кинжал выпал на землю. Знать, не судьба была пасть Джелал-эд-Дину от руки поэта. И ведь один на один были среди ночи за миг перед тем, как султану уйти в шатер. Для кинжала и нужен один миг. А теперь завтра отрубят голову, и, точно так же, как тогда у Шереф-эль-Молка, лязгнут зубы, когда голова упадет и покатится по земле.
Торели чуть не заплакал, вообразив себе, как все это завтра будет, и удивился. Сколько раз, живя в плену, он мечтал о смерти. Когда он думал о несчастьях своей Грузии, о ее терзаниях и о своем бессилии, ему хотелось немедленно умереть. Теперь, когда смерть так близка и даже неотвратима, оказывается, не хочется умирать, жалко расставаться с жизнью. А что жалеть?..
Глубокой ночью Торели услышал слабый шум. Душераздирающе завыла собака. Торели казалось, что собака воет на смерть, которая медленно движется, гремя белыми костями, а путь ее – к шатру, где сидит в одиночестве он. Торели отодвинул полость, выглянул. Стража исчезла. Торели вышел.
Вой собаки слышал и Несеви. Но ему не спалось по другой причине. Он был возмущен неблагодарностью и вероломством этого грузина, к которому он, Несеви, привязался за эти годы, как к родному, хотя и не признавался себе в этом. Но теперь, пожалуй, все равно – будет ли жить Торели, будет ли жить сам Несеви, будет ли жить султан. Всему приходит конец. Судьба приговорила, и ничто и никто не в силах изменить приговора судьбы. Что из того, что Несеви не спал ночей, сочиняя послания соседним странам, дабы спасти султана. Что из того, что стражники вышибли кинжал из рук Торели и тем самым продлили султану жизнь. Надолго ли они продлили ее?
Все заранее решено. Предрешена была бурная жизнь, неутомимая деятельность Джелал-эд-Дина, предрешены и ослабление этой деятельности, и ее закат.
Людям только кажется, будто они действуют самостоятельно, живут, борются, завоевывают земли, покоряют народы. Им кажется даже, что они не только управляют своей судьбой, но и распоряжаются судьбой других людей. Наивность и тщета! Вся деятельность человека – беспомощное барахтанье в могучих руках судьбы. Она двигает человеком, как шахматист передвигает фигуры. Иногда и пешки выходят в ферзи. Но разве сами? И разве тот же игрок не смешает потом все фигуры в одном ящике или не расставит их снова на доске, чтобы начать новую партию. И вряд ли одна и та же пешка вторично станет ферзем.
Вот и Джелал-эд-Дин, как только он ни сопротивлялся судьбе, но ничего не смог. Ни личная отвага, ни ум, ни хитрость не помогли остановить монголов. Умер Чингисхан, султан оказался на краю света, но монголы по-прежнему неотвратимы, и нет силы, чтобы остановить их.
Так бывает всегда. Где-нибудь вдалеке, в землях, о которых никто почти ничего не слышал, вдруг возникает, зарождается злой, разрушительный дух войны. Он крепнет, растет, вовлекая в разрушение все новые и новые просторы, и, наконец, срывается с места, и, подобно урагану или смерчу, устремляется вдаль. Бесполезно его утихомиривать, бесполезно ему противостоять. Тщетны все попытки задержать его или поворотить в другую сторону. Этот мятущийся, по неведомым законам возникающий дух успокоится и утихнет сам. Но он должен отбушевать, должен истратить ту силу, которая вызвала его из небытия, взметнула его и гонит неведомо куда. Постепенно его порывы будут становиться все слабее, и наконец он замрет, как будто его и не было, и только следы разрушения, как это бывает после всякого урагана, останутся на земле. Бесполезно бороться с этим смерчем, но бесполезно и отстраняться, чтобы спрятаться в стороне. Это тоже не зависит от воли человека, но зависит единственно от судьбы.
Отец Джелал-эд-Дина, великий Мухаммед, хотел отстраниться, бежал от Чингисхана, но бегство не помогло ему. Сам Джелал-эд-Дин решил сопротивляться, бороться и победить. Не помогло и такое решение. Выбор сына оказался не лучше выбора отца. И разве не все равно, где придется умирать, и разве все мертвые не равны между собой: Чингисхан, Джелал-эд-Дин, враги и друзья, немощные старцы и крепкие отроки, красавицы и уродки. Всех уравняет смерть.
Жизнь настолько разочаровала султанского летописца, настолько разуверился он в конечном торжестве добра, которого почти не встречал на земле, над злом, которое царит повсюду, что не хотелось и потусторонней жизни, обещанной пророками. Хватит того, что было здесь. Несеви не хотелось ничего бесконечного, даже бесконечного райского блаженства. Только полное забвение, только полное небытие без проблесков мысли и чувства. Оно-то теперь и подползает к нему. Хоть бы уснуть и не проснуться, было бы так легко и просто.
Но после наступления темноты приснился сон. На своих коленях Несеви держал свою собственную голову. Она была без волос, без бороды, точно ее отрубили и палили на огне.
Несеви проснулся в настроении еще худшем, чем засыпал. Свое сновидение он истолковал так. Голова – это султан. А раз голова явилась во сне отсеченной и безволосой, то, значит, и гибель султана близка и неминуема. Волосы бороды – это приближенные султана, а волосы головы – его богатства. И того и другого не было, значит, и то и другое будет потеряно вместе с гибелью султана.
- Предыдущая
- 72/97
- Следующая
