Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/97
- Следующая
Джелал-эд-Дин объехал свой лагерь. Ни у кого не спросил он ни одного совета, зато распоряжения так и сыпались одно за другим. Он отдавал свои распоряжения так, будто не хотел, чтобы эмиры успели их осмыслить и обдумать. Так оно было и на самом деле. Если эмиры поймут, что высоты Гарниси неприступны, и если это их мнение распространится в войсках, то у многих воинов пропадет охота стоять здесь и бесцельно ждать, а тем более идти на штурм заведомо неприступных скал. Те, что беззаботно присоединились к войскам султана уже в походе, все эти искатели удачи турки, персы, арабы, курды – все они разбегутся с той же душевной легкостью, с какой встали под знамена Джелал-эд-Дина.
Каждый день неподвижного стояния будет стоить сотен и тысяч человек. А простоять придется не день, не два, а кто знает, может быть, целый месяц. У самого султана терпения хватило бы и на год. Важно было теперь вооружить таким терпением и всех бойцов.
А что же делалось у грузин? Как только разведчики, прискакавшие на взмыленных лошадях, донесли, что войска неприятеля пересекли Аракс, грузины приготовились к бою. Каждый занял свое, заранее намеченное место, все стали наблюдать за расстилающейся у подножия скал равниной. Впрочем, мало кто верил, что хорезмийцы с ходу полезут на штурм высот.
Действительно, войска султана замедлили движение, растеклись по равнине и постепенно образовали лагерь.
Мхаргрдзели собрал начальников и в сопровождении Варама Гагели, обоих Ахалцихели, Сурамели, Бакурцихели, обоих Джакели, Дадиани, сванского эристави Маргвели и своего племянника Шамше, сына Захарии, выехал на обзорную высоту.
– Вон их сколько! Они заполнили всю долину, как саранча, – вырвалось у Шамше.
– Твоему отцу приходилось видеть и больше. Но он не удивлялся многочисленности врагов, он бесстрашно бросался в атаку и разгонял их, словно овец, – строго сказал ему Иванэ.
Дело в том, что Шамше очень не хотелось в этот поход, и Иванэ увез его почти силой. Сына величайшего полководца Грузии, сына знаменитого амирспасалара не тянуло на поле боя. Жизнь при дворе царицы, пиры и светские развлечения, охоты больше привлекали Шамше, нежели свист стрел и стук мечей о мечи.
Его поколение, золотая придворная молодежь, считало, что достаточно повоевали их деды и отцы, что дедовских и отцовских заслуг перед родиной хватит и на их долю. Им, новому поколению, можно отдохнуть от боевых доспехов, жарких сеч и вообще от обязанностей перед страной и народом. На их долю досталось пожинать плоды, посеянные отцами, и наслаждаться всеми утехами беззаботной мирной жизни.
Конечно, пока отцы живы и руки их не устали рубить врагов, этой молодежи обеспечена сладкая, беспечная жизнь. Но отцы уйдут (ведь нет уже амирспасалара Захарии!), высохнет на земле кровь врагов, пролитая ими, и что будет тогда? Кто будет защищать такого вот Шамше, кто обеспечит ему наслаждение мирной жизнью?
Да не один Шамше… Потомки славных визирей и вельмож словно соревнуются друг с другом в роскоши и бездумности, в прожигании жизни. Они спорят друг с другом из-за красивых наложниц, но разучились спорить с врагами из-за соседних земель. Ради объятий случайной женщины они теряют деньги, именья, честные имена.
Но не сами ли отцы виноваты в том, что так изнежились дети? Иванэ чувствовал теперь и свою вину, как дядя Шамше, как отец Авага. Шамше еще ничего, все-таки он стоит здесь, рядом, приподнявшись на стременах. Своего же собственного сына Авага так и не удалось заманить в поход. Сбежал по дороге, тянет сейчас где-нибудь вино, посадив на колени соблазнительную красотку.
Возможно, поздно перевоспитывать детей, их может исправить теперь только сама жизнь, и, судя по всему, эта жизнь не за горами. Зазубрившиеся в боях отцовские мечи перестанут разить, и начнутся кандалы, цепи, ярмо и плеть. Тогда протрезвеют эти баловни, но будет поздно…
Конь Иванэ остановился перед обрывом. Иванэ очнулся от горьких мыслей. Привстав на стременах, он вглядывался в расположение вражеских войск.
– Если мы не сделаем глупости и не спустимся к ним, им сюда не подняться, – сказал с улыбкой сванский эристави.
– Может, они и попробуют подняться, но расшибут себе нос, – добавил Варам Гагели.
– Так и решим. Если они хотят воевать, пусть соизволят подняться к нам. Это решение я считаю окончательным, – обратился Иванэ Мхаргрдзели к военачальникам, столпившимся за его спиной.
– Мы согласны, – подтвердили военачальники.
– За султаном гонится орда Чингисхана, он не может вечно стоять перед нашим лагерем. Или он ринется на нас и погубит все свое войско, или станет добычей стаи волков, идущих за ним по следу.
– Нас обрадует и то и другое, – вступил в разговор Бакурцихели. Неужели он не догадался спросить у монголов, стоит ли бежать в сторону Грузии? Спросил бы у тех, кого мы три года назад прогнали, как стадо баранов. Да, мы прогнали тех самых монголов, которые развеяли по ветру войска и отца Джелал-эд-Дина, и его самого. Зря не посоветовался с ними, может быть, они отсоветовали бы ему совать свой нос в Грузинское царство?
– Должно быть, султан совсем ошалел от поражения и бегства, – вставил Сурамели. – Вот и мечется из стороны в сторону. Нет у него на земле пристанища.
– Бойся человека, у которого нет больше ни своего места на земле, ни имени, – медленно произнес Шалва Ахалцихели, и это прозвучало, как изречение из какой-нибудь книги.
– Бездомная собака становится бешеной, и укус ее бывает опасен, добавил Дадиани.
– Да, но в грузинском войске не найдется задниц для зубов султана. Ведь прежде чем укусить за задницу, нужно ее увидеть, – сказал, хохоча, сванский эристави.
Все рассмеялись на немудреную шутку добродушного рыцаря-великана.
– Боюсь, что монголы научили его кусаться как следует. Сколько уж времени они гонятся за ним и кусают именно за то самое место.
– Да. Голову-то он всегда успевает унести, а вот хвост…
Грузины хохотали, едва удерживаясь в седлах от смеха. Они знали, что в эту минуту, внизу, в долине, согнанный со своих земель, ожесточившийся предводитель хорезмийцев думал о тех же самых монголах. Он думал о том, как лучше использовать против грузин все, чему он научился от своих преследователей во время многочисленных и всегда неудачных стычек. Мудр и коварен великий воин Чингис. Неужели Джелал-эд-Дин ничему не научился у него за это время?
Поведение грузин в первую ночь должно было рассказать о многом. Если они действительно многочисленны и чувствуют свою силу, вероятно, они спустятся, чтобы напасть. Уж если нападать, то именно в первую ночь, не дав хорезмийцам отдохнуть и опомниться. Ринулись бы с гор, как ястребы, чтобы разгромить и развеять.
Внезапное нападение грузин могло бы обернуться им на пользу. Если бы их успех был серьезным, то хорезмийский лагерь смешался бы, может быть, Джелал-эд-Дину пришлось бы уйти. Но даже в случае решительного отпора все же налет грузин внес бы беспокойство в хорезмийский лагерь, пришлось бы торопиться со штурмом Гарнисских высот. Но об них можно разбиться, как разбивается морская волна о скалы.
Как только стемнело, султан произвел перестроение в войске. В центре он расположил конницу. Это были прекрасно вооруженные хорезмийцы. Левый фланг заняли пешие отряды, справа расположились лучники.
Джелал-эд-Дин долго не мог уснуть. Он все глядел на вражеский лагерь, стараясь проникнуть в сокровенные мысли грузин, разгадать их намерения.
Грузины между тем разожгли костры. Они осветили свои высоты так, словно там был не военный лагерь, да к тому же еще и осажденный, а торжественный свадебный стол.
Огромное зарево стояло над Гарниси. На фоне зарева перемещались какие-то черные тени, и все это походило на уголок преисподней, где грешники жарятся на огне. Так казалось Джелал-эд-Дину, потому что всех грузин он считал неверными, то есть грешниками, достойными самой жестокой казни.
Однако голоса грузин не были похожи на стоны и вопли поджариваемых мучеников. В небо возносились возбужденные голоса и радостные крики; по шуму грузинского лагеря султан понял, что грузины ни во что не ставят близость его, Джелал-эд-Дина, многочисленных войск и ведут себя так, точно они не на поле боя, а на храмовом празднике.
- Предыдущая
- 19/97
- Следующая
