Шпага для библиотекаря. Книга 1 - Батыршин Борис - Страница 8

Николай под конец заявил, что всё бы, кажется, отдал за возможность попасть в такой отряд. Веденякин ответил что Давыдов, конечно, отдаст предпочтение своим ахтырцам, а если кого и возьмёт, то казачков. Оно и понятно: без станичников в деле, требующем особенного, отличного от строевой службы, навыка, никак не обойтись.

И – за разговорами проворонили момент, когда из-за поворота дороги навстречу выехали два всадника в чужих тёмно-зелёных мундирах.

Первый всадник крутанулся на месте и дал шпоры коню. Но далеко не ускакал – ружьё Вревского пыхнуло ватным облачком, грохнуло, и француз сковырнулся с седла в жёлтую дорожную пыль. Второй не сделал попытки пуститься в отступ – то ли храбр оказался сверх разумной меры, то ли не испытывал иллюзий насчёт резвости своего коня, у которого из-под выгоревшего зелёного вальтрапа и правда, проступали рёбра. Но взять с места в карьер несчастная животина всё же сумела. Её хозяин привстал на стременах и летел на Ростовцева, выставив по-уставному саблю – в вытянутой руке, на уровне лица, клинок повёрнут плашмя. Рот храбреца был раззявлен в отчаянном вопле, и было видно, что он намерен доскакать до русских, а там хоть трава не расти. Ростовцев выдернул саблю из ножен и в свою очередь поднял коня в галоп – встретить атакующего карьером противника на рысях означало почти верный проигрыш.

Не пригодилось. Прокопыч и Веденякин одновременно выпалили из пистолетов, и разогнавшийся всадник полетел через гриву своего коня в пыль, разбрасывая веером кровь из простреленной головы.

– И зачем это было нужно, корнет? – ворчливо осведомился Ростовцев. – Я бы и сам отличнейше справился!

Прокопыч потупился – он ведь тоже выпалил без команды. Впрочем, ординарец недурно различал интонации начальства и видел, что тот нисколько не сердится, а тешит свой гонор. Как же – его, лихого рубаку, лишили законной победы!

– Я думал… – лицо корнета пошло багровыми пятнами. – Я полагал, что командира в бою следует защищать, не жалея сил и не считаясь с опасностью. Так и в уставе написано!

– Где вы опасность-то увидели? – не унимался Ростовцев. Он соскочил с коня и присел на корточки, рассматривая убитого.

– Зелёные мундиры без шнуров, приборное сукно лазоревое – конные егеря из дивизии Люилье. Или это ты его подстрелил, Прокопыч?

– Никак нет, вашбродие! – отозвался Прокопыч. – Я в лошадь целил, в неё и попал.

– Ну, так добей, коли попал… – поручик кивнул на распластавшуюся в пыли гнедую. Та совершено по-человечески стонала и дёргала пробитой шеей. – Всё ж, живое дыхание, неладно, чтобы мучилась.

Ординарец кивнул и вытащил из ольстра второй пистолет. Грохнул выстрел. Корнет поспешно отвернулся, физиономия его сделалась белой, как бумага.

«А мальчишку-то, того гляди, вывернет. – подумал Ростовцев. – Впервые своими руками убил человека, да как – мозги во все стороны… Водки ему предложить, что ли?»

– А другой, вроде, жив. – сообщил подъехавший Вревский. Разряженное ружьё он держал вертикально, уперев приклад в бедро. – Я, правда, не осматривал, но шевелится и сквернословит даже.

– Пошли, побеседуем. – сказал Ростовцев. – Может, расскажет что-нибудь? А вы, корнет, глотните крепкого, а то ведь в кусты блевать побежите. И не придумывайте себе чего не надо – по первому разу у всех так, можете мне поверить.

– Не жилец, вашбродь. – сообщил Прокопыч. – Хребет ему пулей перебило со становой жилой, кровь так и хлещет. Вот-вот представится.

– Нацеди ему своей… – приказал Ростовцев. – И не жадничай, он ведь сказал обо всём, что было спрошено – пусть хоть получит напоследок облегчение.

Ординарец с сомнением посмотрел на француза, но спорить с барином не стал – присел и поднёс жестяной стакан от манерки к губам умирающего. Тот что-то пролопотал и попытался сделать глоток. Пахнущая сивухой жидкость потекла по губам, по подбородку.

Пленник действительно ответил на все вопросы. Он оказался бригадиром-фурьером шестнадцатого конно-егерского полка первой дивизии лёгкой кавалерии Люилье. Будучи отряжёнными с командой фуражиров, они с товарищем были посланы на разведку, но заплутав, напоролись на Ростовцева и его спутников. С известным уже результатом.

– Кончился, вашбродие… – сообщил Пархомыч, вставая. Он стащил с головы бескозырку и широко, истово перекрестился. Корнет, после секундной паузы, последовал его примеру.

– Оттащи трупы в кустики, поймай его лошадь, – Ростовцев кивнул на застреленного прапорщиком конного егеря, – и едем дальше.

– А как же похоронить? – поднял брови Вревский. – Это же христиане, как и мы!

– В армии Бонапарта каждый второй атеист. – буркнул в ответ Ростовцев. – Закапывать их – это ж, сколько времени уйдёт? И лопат у нас нет, саблями прикажете землю ковырять? Да и не в этом дело, барон – до Бобрищ отсюда вёрст десять, не больше, и как бы эти фуражиры туда раньше нас не добрались…

Под ярким – не по-зимнему ярким! – солнцем сугробы таяли, оседали буквально на глазах. Обычно весенний снег гораздо дольше противостоит солнечным лучам, но там дело идёт о слежавшемся, заледеневшем, местами чёрном от грязи слое толщиной в десяток сантиметров. Этот же был девственно белым, лёгким, пушистым, потому что навалило его меньше суток назад – да и солнышко палило куда злее мартовского, что вместе с пропылённой листвой на той стороне дороги наводили на мысль скорее, об августе или сентябре.

Я отошёл от окна. Ребята и девчонки сгрудились у радиолы. Из матерчатых динамиков неслось «… пш-ш-ш… виу-виу-виу……пш-ш-ш…» – концерт для атмосферных помех без оркестра. Плохо дело – хотя, если бы оттуда лилась лающая немецкая речь или прерываемые радиопомехами сводки Совинформбюро, было бы гораздо хуже. А так – можно, во всяком случае, не опасаться, что на пропылённый по-летнему просёлок выкатятся панцеры генерала Гота, а вслед за ними – похожие на гробы «ганомаги», доверху забитые весело гомонящими белобрысыми парнями с закатанными до локтей рукавами полевого фельдграу. Октябрь той страшной осени выдался по-летнему тёплым, и я-то знал, что творилось в первых его числах в районе Вязьмы.

И всё же – пресловутая точка бифуркации где-то поблизости. Во всяком случае, там, в серой мути, мне об этом ясно дали понять.

Стоп. А с чего я решил, что мне сказали правду? Или нет, нет, не так: с чего я решил, что мне сказали всю правду? Могли о чём-то ведь и умолчать – для моего же блага, разумеется. Так, как они его понимают.

«…знать бы ещё, кто эти «они»…»

Но вернёмся к моим спутникам, продолжающим коллективное издевательство над безответной радиолой.

Всего нас девять человек – считая меня самого, разумеется. Три девчонки: Мати, темнокожая Далия, и ещё одна, имени не помню… Кажется, она не из студентов – присоединилась к группе за компанию с кем-то из парней. Да, точно, подружка Гены Прокшина…

Сам Гена – сибиряк, из Томска, эдакий крепыш с русым «ёжиком» на круглой голове. Перворазрядник по боксу и самбо. Служил в железнодорожных войсках, дембельнулся старшим сержантом и приехал в Москву, поступать в ВУЗ. Проходной балл не набрал, но его всё равно зачислили: после армии, спортсмен и кандидат в члены КПСС, как тут не взять?

Вон он – яростно крутит ручки настройки. Имени его пассии я не вспомнил, зато в памяти всплыло, что она, кажется, учится в медицинском техникуме, то ли на медсестру, то ли на фармацевта.

Рафик Данелян – ну, с ним-то никаких загадок нет. Армянин, но родом из Азербайджанской ССР – единственный, с кем я поддерживал связь после института. Он даже в гости меня зазвал к своим родителям, в крошечное горное селение недалеко от Степанакерта. Удивительной красоты места – я провёл там восемь дней и надолго прикипел сердцем к этой древней земле.

Я снова побывал там только в девяносто четвёртом, на похоронах. Рафик прошёл первую Карабахскую войну, был тяжело ранен в девяносто втором, потерял обе ноги – и так и не смог оправиться.