Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 4

Естественно, вымученное Игорем Петровичем самоотрицание не смутило девушку и не поколебало ее решимость, а что потом утверждали, будто с девушки и спроса никакого нет, ей, мол, все как гусю вода, а вот старик и впрямь снял с себя полномочия и умер отнюдь не судьей, всего лишь жалким и ничтожным трусом, — это, скажем без обиняков, весьма и весьма смахивает на вздор и клевету. Вынырнув наконец из-за спины своего спутника, тоже ведь переживавшего различные метаморфозы, по крайней мере в глазах заметно смутившейся и растерявшейся жертвы, девушка встала рядом с ним и, с ненавистью глядя на старика, неторопливо и жестко, с каким-то надменным, угнетающим чувством произнесла:

— На этот раз приговор вынесен тебе, старый хрыч!

Месть! Игорь Петрович как будто даже удовлетворенно хмыкнул себе под нос. Его принципиальность радовала и воодушевляла массу людей доброй воли, но всем угодить, разумеется, не могла, и судья всегда знал, что исполняет свой профессиональный долг в неком замкнутом кругу, где его подстерегают многие и многие опасности. Уже случалось, что ему угрожали расправой, впрочем, всего лишь в бессильной ярости, а не так, как эта девица, явно ободренная верой в своего сообщника.

Но если девушка принимала впечатляющие позы и с пафосом выкрикивала свои смертоносные угрозы, хорошела на глазах и в глазах Игоря Петровича обретала все более латинизированный, то есть инквизиторский, облик, то ее сообщник все еще находился под впечатлением крика жертвы, указывавшего на вероятие непоправимой ошибки. И если старик в самом деле ползал по сырой земле и с самым жалким видом простирал руки, то это должно было только усилить замешательство сообщника, довести его, может быть, до неимоверных, фактически неприемлемых размеров и поместить в какие-то несуразные формы. Но ползать старик мог разве что в том случае, если в действующих во имя его гибели персонах промелькнуло нечто человеческое, поддающееся уговорам и мольбам, а поскольку исход дела свидетельствует только о зверином, то ползать для старика исключительным образом не имело смысла, и, соответственно, некуда и незачем было расти недоумениям и замешательству сообщника, этого бесспорного соучастника преступления. Напрасно досужие слухи и домыслы вмешиваются в наше описание, превращая его в какое-то вынужденное и совершенно ненужное расследование, в бесполезное и, можно сказать, бессмысленное распутывание деталей и подробностей, скорее всего, и вовсе не имевших места. Замечая к тому же попутное проникновение возможности какого-то внезапного или хотя бы только скоротечного обеления преступников, смягчения вины пусть даже лишь одного из них, недолго впасть в оторопь, а это уже никуда не годится. И как выпутываться, если дело свершилось и с ним все более или менее ясно, а некие последующие россказни определенно несуществующих свидетелей и очевидцев творят из него едва ли не карикатуру, намеренно, нет ли, но неумолимо загоняя в безысходную трясину? И ведь это явно не тот случай, когда проще простого сказать: такова жизнь. Девушка там, на берегу, представала в иные мгновения героиней античной трагедии, а разве это жизненно, разве это по-житейски, если принять во внимание достигнутые нашим миром формы существования, а также особенности бытия в тихом городе Смирновске? Видимо, в глубине души она все же испытывала страх или, может быть, ее мучили сомнения в оправданности происходящего. Поползи вдруг в это мгновение Игорь Петрович по земле, закапай слюной с губ, запусти слезы и вопли, это нарушило бы величавость спектакля, от которого и в самом деле веяло героической и ужасной древностью, но ничего не дало бы девушке для подтверждения, что все происходит в должном порядке и преступление складывается как нельзя лучше. Между тем Игорь Петрович как-то отказался, мысленно, от девушки и переключился на парня. С ужасом, с новой дрожью и как будто в умоисступлении он сообразил, что этот молодой человек ничего не боится, никакие сомнения не тревожат его совесть и именно от него следует ожидать нападения.

Теперь Игорю Петровичу показалось, что девушку он уже встречал раньше. Возможно, видел ее в зале суда, где на скамье подсудимых томился какой-нибудь близкий ей человек. Если так, с девушкой можно еще объясниться, убедить ее, что он, судья (ради такого случая можно было бы и признать, что он все-таки связан с юриспруденцией, служит-таки Фемиде), не мог поступить иначе, когда выносил ее другу суровый приговор. Такова жизнь, таковы законы общества…

Ах, пожелала бы она одна, без подручного, встретиться на этом пустынном берегу с ним, судьей! Спросил бы ее о Дарвине, о Марксе. Их полезно читать, их следует знать, они прекрасно толкуют и отлично вносят ясность. И Ленин в ряде случаев недурно высказался. Склонен к толкованиям и он, и после его разъяснений они, конечно же, подружились бы. Судья подарил бы ей одну из самых приятных своих улыбок. Но присутствие молодого человека, ее спутника, отметало все возможные варианты благополучного развития событий. Вдруг этот молодчик в самом деле нанесет удар? И удар окажется смертельным?.. Неужели?..

Не умещалась такая перспектива в голове. Когда расстояние между все еще продолжающейся жизнью и неуклонно назревающей опасностью сократилось до минимума, почти до предела, а девушка уже, похоже, выкрикнула все, что пришло ей на ум в эти страшные минуты, молодой человек спокойно развернул сверток, который нес в руке, сунул в карман легкой курточки смятую газету и занес над головой Игоря Петровича маленький, холодно сверкнувший в сумерках ломик. Вот как было дело; не сталось ничего, что хоть как-то обязывало бы к последующим гротескным описаниям. Будь у судьи время на раздумья и анализ, он вряд ли нашел бы свою реакцию на указанный ломик как на орудие, от которого ему предстоит погибнуть.

Но что-то в его существе соображало быстрее, чем разум, привыкший неторопливо и тщательно распутывать тончайшие комбинации причин и следствий. Он уклонился в сторону, и удар, задуманный как единственный и достаточный, не проломил череп, а всего лишь пришелся на край плеча. Девушка вскрикнула от ужаса и досады, увидев невредимость ее смертельного врага.

Судья, погрузившись в пучину боли и страха, оставил всякие размышления, всякие догадки о намерениях своих палачей и полностью доверился инстинктам. Он развернулся и с неожиданной прытью бросился бежать по тропинке. Какое-то бессознательное хитроумие раскрывалось в этом бегстве и было тем более острым и замечательным, чем меньше верилось в вероятие того, что преследователи все же настигнут жертву и добьются осуществления своих жутких целей. А в это вероятие Игорь Петрович, надо заметить, не верил вовсе, до последней минуты не принимал его. Однако мощный топот за спиной свидетельствовал, что вера его в собственную неуязвимость может носить и довольно-таки надуманный, случайный характер.

Хитроумие заключалось прежде всего в том, что Игорь Петрович свернул с тропинки прямо в дикие и колючие заросли, предполагая таким маневром поскорее скрыться и затеряться. Но шаги за спиной не стихали. Правда, невозможно было определить, отстают ли преследователи, приближаются или держатся на одном и том же расстоянии. Наконец Игорь Петрович не выдержал, оглянулся на ходу, но в темноте, как будто особенно выразительной за его спиной и оттого мало пригодной для изучения, различил только неясные тени, мечущиеся, как показалось ему, на одном месте, словно эти люди, крикливая девушка и парень с ломиком, внезапно пустились в пляс. Но вот это несвоевременное любопытство и стоило судье жизни.

Все предыдущее было словно разбегом для того, чтобы он с ужасающей скоростью и силой налетел на дерево. А не надо было оглядываться. Теперь пришло время и впрямь поползти. Дерево, довольно внушительное на вид, одиноко возвышалось на крошечной полянке. Исполосованный и исхлестанный в кустах колючками и острыми ветками, Игорь Петрович, получив неожиданный и страшный удар как раз в тот момент, когда настроился смотреть только вперед, с глухим стоном повалился на землю.