Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 28

А впору уже было и заскучать от всей этой тошнотворной возни. Наконец-то негодяй в яме. Признаем, опрокинулся он в нее с некоторым, пожалуй, запозданием. Впрочем, это лишь впечатление, а на самом деле чего только не случается в иных местах! Отсюда может показаться чрезмерностью, а там оно, при всей утомляющей долговременности, оказывается чем-то вполне повседневным. Дурнев в яму упал, а словно ничего не случилось; не похоже, чтобы на общем плане как-то отразилось его падение. Но это так, отвлеченное рассуждение, по самочувствию же Дурнева выходило, однако, что с ним совершилось нечто непредвиденное, мол, дело немыслимое и совершенно невероятное. Он и вскрикнул, падая, как крошечная птичка, чего тоже нельзя было ожидать от человека, который столь долго и убедительно свирепствовал и из всех переделок, им же и устроенных, выходил победителем. Архипов спрыгнул вслед за ним, смутно сознавая, что инвалида, учитывая его воинственность, нельзя оставлять один на один с Бурцевым, который теперь беспросветно обезумел от страха, а ему самому не стоит маячить на открытом пространстве, заметить могут в любую минуту. Но этот прыжок в яму подразумевал нечто большее, несравненно большее, чем успел сделать, а яснее выражаясь — натворить, Архипов до сих пор: с Дурневым предстоит объясняться до конца, до упора. Инвалид, резко освободившись от птичьей крошечности, поднялся на ноги. Миг один, и он уже не предполагает ничего иного, кроме как импульсивно и с болезненно возрастающим темпераментом вернуться в образ грозного бога мести и расправы. Да не тут-то было, подбежавший Архипов снова как-то заскочил поверх этой дурневской готовности к обороне и приготовлений к нападению и абсолютно неожиданным ударом в челюсть уложил подлеца.

Бурцев, прижавшись к стене ямы, к довольно ровно срезанному слою почвы, только начинавшей прогреваться после зимних холодов, трясся, мешая малодушие с тщедушием и становясь все неказистей, напитываясь неисповедимым убожеством. В его влажных от слез глазах металось отчаяние, он напоминал затравленного зверька. Не верю! — громыхнул бы маститый режиссер, окажись он в этой яме с надобностью оценить быстрые превращения человека, еще вчера просветленно мечтавшего о креме, пирогах и конфетах. Но это, скорее, не верил сам Бурцев, и не о том речь, что ему, мол, как ни крути, суждено дойти до ручки, — в этом какие были основания сомневаться? — не верил он в способность Архипова одолеть проклятого инвалида. Не верил в спасение, не видел шансов. Из колонии все равно нет выхода, и мстить будут не только Архипову, но и ему — за то, что Архипов попытался спасти его. А разве он просил об этом Архипова? Сейчас Бурцев с особенной остротой почувствовал боль во всем теле, поскольку как ни старался он увернуться от камней, все же иные из них достигли цели. Удивительно еще, что ни один не угодил в голову. А ведь как долго властвовало над слабым умом Бурцева представление, что он не промах, этот Дурнев.

Архипов убивал инвалида. Этого пока не понимали ни сам Архипов, ни Бурцев, ни тем более инвалид с его неказистым, но твердым убеждением, что могущественнее Дурневых нет никого на свете. Лежа на спине под Архиповым, он не только не предчувствовал смерть, но и успевал обрывочно, бессвязно размышлять о страшном наказании, которому подвергнет этого внезапно окрысившегося и зашедшего слишком далеко, на него, властелина бурцевых, посмевшего взгромоздиться ублюдка. Вот только спихнет с себя эту моль, эту гадость, встанет на ноги и расправит плечи! Но Архипов наносил ему удары по голове теми самыми камнями, которые минуту назад сыпались на Бурцева, и предвкушение уже будто бы близкого смывания позора и удовлетворения жажды мести стало тускнеть в сознании Дурнева, пока не померкло вовсе.

Бурцеву думалось, что друга надо бы остановить, пока тот не совершил непоправимое, однако он молчал, не смея шелохнуться, и Архипов продолжал добивать инвалида, никак не сообразуясь с тем, что лицо этого человека уже превратилось в кровавое месиво. Наконец он поднялся и отошел в сторону. Дурнев был мертв.

Замешательство Архипова длилось недолго, воля к бурной деятельности вдруг проснулась в его душе, и будущее в эту минуту неожиданно предстало перед ним в вихре ярких красок, массой какой-то необузданной радужности: он при желании беспрепятственно покинет колонию и на улицах родного Смирновска затеряется с легкостью пушинки. Архипов взглянул вверх и понял, что надо звать подмогу, а иначе не выбраться из глубокой ямы; ему даже вообразилось, что он на дне колодца и небо над ним — величиной с копеечку.

— Помоги мне! — раздраженно, с оттенком презрения, избегая смотреть на жалкое существо, ради спасения которого он убил человека, выкрикнул Архипов.

Бурцев не знал, чем помочь приятелю. Он недоуменно пожал плечами. У него не было мнения, но состоять оно могло бы в том, что следует сидеть в яме и смирно ждать развязки. Архипов, сплевывая от отвращения и морщась, знаками показал, что Бурцеву необходимо подставить руки или плечи таким образом, чтобы он, Архипов, смог взобраться и выглянуть наружу. Бурцев тотчас с лихорадочной поспешностью исполнил его желание.

Архипов, балансируя на плечах дрожавшего под ним Бурцева, осторожно высунул голову из ямы. Никого, ничего. Бараки, стоявшие в отдалении, располагались так, что волейбольная площадка почти не просматривалась из их окон, площадку же эту редко кто посещал.

Убийца, о перспективах которого много говорено в предыдущей главе, вылез из ямы, а затем помог выбраться спасенному им пареньку. Они стряхнули пыль с черной зэковской робы. Архипов критически поглядывал на товарища, а тот смущенно отводил глаза в сторону. Они быстро зашагали к своему бараку, и в пути Архипов сказал:

— Ничего страшного не произошло… Ты ничего не знаешь о случившемся. Что бы ни случилось… ну, спросят если вдруг случайно, так ты усмехайся да молчи, словно в рот воды набрал. Помалкивай! Понял?

— Нас заметили, — тихо отозвался Бурцев.

— Кто? — спросил Архипов, на мгновение поверив, что Бурцев не без причины это сказал.

— Не знаю… Кто-нибудь… И как же это можно промолчать, если спросят?..

Архипов с досадой отмахнулся.

— Не говори ерунды. Если бы заметил кто, здесь уже давно бы целая толпа собралась. А промолчать всегда можно. Всегда для этого найдется причина. Просто нужно иметь выдержку. Не знаю, как насчет выдержки, а причина у тебя точно есть. Поэтому сожми губы, вот так, — показал Архипов, — и молчи, усмехайся себе уголками рта.

— А что дальше, Саша?

— Ничего, — отрезал Архипов, — живи как жил.

Бурцев тут же вспомнил, что живется ему скверно.

Глава четвертая

Прелестным весенним утречком, предупреждавшим о скором наступлении лета, нашли в яме Дурнева. Непонятно, почему не вечером, не ночью, — не находящее моментального объяснения отсутствие осужденного в бараке после отбоя почти с обязательностью должно повлечь за собой объявление тревоги и мобилизацию оперативных поисковых групп. И если Дурнев реально и без всякой видимой причины отсутствовал всю ночь, почему же не возникло шума и переполоха и как случилось, что местонахождение его бездыханного тела не было установлено практически тотчас же после убийства? А если Дурнев отсутствовал не одну ночь? Тогда дело и вовсе приобретает странный и подозрительный, несколько даже фантастический характер. А между тем четко вырисовывается картина, свидетельствующая, что труп был найден утречком, настолько четко, словно вызреть она могла исключительно в умах людей военных, привыкших к схемам и умелым рапортам, к бесперебойной дисциплине и красивым, отлично выверенным позам, а к реальности субъектов шатких, вечно во всем сомневающихся, ни в чем не уверенных не имеет ни малейшего отношения. Далее следуют более или менее пространные комментарии, и среди них один очень странный: впечатление, вызванное жуткой гибелью инвалида, превзошло все ожидания. Да, но какие? Что за ожидания? Кто-то ожидал подобного? Обычно умерший заключенный без какого-либо шума убирался с глаз долой, и о нем тут же забывали. Вообще умереть в колонии было делом нехитрым. Можно получить удар, не оставляющий внешних следов, но приводящий к необратимым и пагубным изменениям внутри организма, и тебе крышка. И никто всерьез не пустится анализировать, расследовать, распутывать клубок обстоятельств и причин твоей смерти. А тут… ожидания, некие предчувствия, чуть ли не мистика!