Комиссар (СИ) - Каляева Яна - Страница 24

— Продолжай, Александра, — сказал Князев, постучав пальцами по столу.

— Я не знаю, что он говорил тебе в вашу последнюю встречу, — послушно продолжила Саша. — В его последнюю с кем бы то ни было встречу. Возможно, он упрекал тебя за пьянство. Возможно, выражал недоверие. Возможно, требовал себе больше полномочий. Но особого значения это не имеет. Ведь ты, командир, и сам, видимо, этого не помнишь. А Родионов уже никому не расскажет.

Князев продолжал спокойно смотреть на Сашу исподлобья. Саша прикрыла на секунду глаза, потом продолжила говорить:

— Не думаю, что ты имел намерение его убить. Но он переступил границы, которые ты ему очертил. Последующее, полагаю, было случайностью. Возможно, вы бы подрались, а после этого стали бы лучше понимать друг друга. Но ты сильный человек, Федор. На свою беду, очень сильный. Ты ведь просто оттолкнул его? И он упал, головой скорее всего, на угол этой бесполезной каминной решетки.

Князев усмехнулся.

— Что ж, раз следователю ВЧК все ясно, дак дело закрыто?

— Следователю ВЧК, — подтвердила Саша, — все ясно. И дело закрыто. Отчего бы не закрыть дело, есть же вещественное доказательство. Комиссар Родионов аккуратно вел дневник. На последней заполненной странице зафиксировано, куда он планировал пойти, но так и не пришел. По пути туда он и погиб. Взгляни, командир.

Князев взял протянутый ему дневник, пролистал до последней заполненной страницы. Чуть поднял брови, взглянул на Сашу вопросительно.

— Я работала с такими уликами, — объяснила Саша. — Я знаю, на что будет смотреть следователь, чтоб установить, вырывали ли из тетради листы. И могу удалить страницу так, чтоб следов не осталось. Потому теперь дневник подтверждает, что последней работой комиссара Родионова было посещение четвертой роты. Она расквартирована в трех верстах от штаба. Идти нужно через город. А в Пскове, как и везде теперь, неспокойно. Человека могут пытаться убить, чтоб завладеть его табельным оружием, бывали такие случаи. Тем более что Родионов не приучился ездить верхом. Предпочитал ходить пешком. Тело так и не нашли — что ж, в речке с несуразным названием Великая течение быстрое. Все ясно. Нет причин не закрыть дело.

— Ты ж разве не должна стоять за правду?

— Правда — то, что хорошо сейчас для революции.

— И ты берешь это на себя? Почему?

— Ты свободен признавать или не признавать меня своим человеком. Но ведь свобода есть и у меня. Я — твой человек, и им останусь. Так я, руководствуясь революционной целесообразностью, решила. Здесь или в Петрограде, и даже если ты решишь закопать меня рядом с Родионовым — свой выбор я сделала.

Князев поднялся со стула, стал расхаживать по комнате. Саша закурила. Однажды в зоологическом саду она видела тигра, который часами ходил из угла в угол по своей клетке. Такое сильное, красивое животное — и такие бессмысленные, будто у сломанного механизма, движения. Командир не любит выходить за рамки ясных и четких понятий.

— Ну положим, — сказал наконец Князев. — Положим, так. Дак что вышло на самом-то деле, с этим чего?

— От тебя ожидают, что ты будешь стальной машиной, командир. Без права на ошибку, на сомнения, на слабость. В пятьдесят первом ты царь и бог, и должен оставаться им всегда. Каждую чертову минуту. Полторы тысячи человек зависят от тебя. И только когда ты остаешься один…

— По тонкому льду идешь, Александра, — сказал Князев.

— Когда ты остаешься один, ты можешь наконец перестать быть стальной машиной. Но так велико давление все остальное время, что когда оно наконец спадает, ты теряешь над собой контроль. Ты настолько привык жить для других, что когда никто тебя не видит, отпускаешь вожжи полностью. Алкоголь немного помогал. Долгое время все обходилось. Могло бы, верно, обходиться и дальше, не окажись в тот вечер Родионов так настойчив. Но ведь есть и другие последствия, и они уже, полагаю, сказываются все сильнее.

Князев резко повернулся, подошел к Саше очень близко, оперся обеими руками о подлокотники ее стула. Дерево скрипнуло, но выдержало. К Князевскому запаху звериной шерсти сейчас явственно примешивался перегар, одеколон не перебивал его. Саша смотрела командиру в глаза спокойно и твердо.

— Я видела лицо Алексея… Лексы, — сказала Саша. — Когда он знал, что в любой момент получит приказ, которого не сможет выполнить — но ведь и не выполнить тоже не сможет. Окажется соучастником преступления, в котором даже нет никакого смысла. Ты не должен поступать так со своими людьми, командир.

Князев отпустил ее стул, отошел, отвернулся к окну.

— Поделать-то с этим что можно? — спросил Князев негромко.

— Хотела бы я знать, — Саша встала, подошла к командиру, встала рядом — близко, но не касаясь его. — Не думаю, что человека может исправить кто-то, кроме него самого. А если такое и возможно, этого не должно происходить. Ошибки, слабости, преступления даже — это тоже проявления свободы. Но мы всю жизнь сражаемся не только с врагами, но и сами с собой. Иногда нам удается одержать верх. На время. А потом мы умираем. Я одно только знаю. Что бы ни происходило с тобой, тебе совсем не обязательно пытаться справиться с этим в одиночестве.

— Ты не должна была нарушать мой приказ, Александра. И не в том дело даже, что ты могла выдать нашу позицию. Командиру своему ты должна верить больше, чем себе. Тогда б и я мог тебе верить.

Они немного постояли рядом у окна, молча глядя на греющихся у костра караульных, на заснеженные деревья, на церковь вдали.

— То, что я сделала, непростительно, — сказала Саша.

— Как и то, что я наделал, — ответил Князев. Похоже, слова эти потребовали от него большего мужества, чем все вчерашние подвиги вместе взятые. — Стоим мы с тобой друг друга, комиссар.

Саша внимательно посмотрела Князеву в лицо, пытаясь угадать, не ошибся ли он с обращением.

— Ты можешь остаться комиссаром пятьдесят первого, — подтвердил Князев. — Стать, взаправду, его комиссаром. Ежели все еще хочешь.

— Принято, — ответила Саша. — Скажи, командир, сколько людей мы вчера потеряли?

— Сорок три человека, насколько теперь известно. Не все кавалеристы вернулись, может статься, еще кого недосчитаемся. И девять раненых в тяжелом состоянии.

— Я бы хотела обратиться к полку во время похорон.

— Можно, — кивнул Князев. — Попик полковой сбежал давно. Да и толку было с его завываний. Глядишь, у тебя лучше получится поддержать боевой дух.

— И еще, у нас есть пленные. Нам нужны пополнения. И нам нужна информация. Первое — моя работа как комиссара. Второе — моя работа как чекиста.

— Работай, — кивнул Князев.

Вошел, как всегда без стука, Лекса.

— Телеграмма, срочная.

Подал запечатанную телеграмму Князеву. Вообще-то комиссар должен читать телеграммы первым, но в пятьдесят первом было заведено иначе. Хорошо хоть Князев отдавал Саше телеграмму после того, как сам прочитывал.

— Переходишь в распоряжение товарища комиссара, — сказал Князев Лексе. — Что прикажет, выполнять. А сейчас к Белоусову. Пускай подготовит список вопросов к господам офицерам. И вот еще что. Прохору скажи, чтоб машину в гараж завел. Чего ей понапрасну под снегом ржаветь.

Командир распечатал телеграмму. Прочел. Поднял глаза на Сашу.

— Это хорошо, что ты остаешься, комиссар, — сказал Князев, чуть помедлив. — Возвращаться тебе теперь некуда. И не к кому. Кто послал тебя сюда, те уже мертвы. Вчера Петроград пал.

Глава 14

Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов

Декабрь 1918 года

— Петроград освобожден! Поднимем бокалы, дамы и господа!

Супруга генерала Алмазова обладала поистине выдающимися организаторскими талантами. Известие о взятии Петрограда поступило вчера, а сегодня уже был устроен праздничный прием. На первый взгляд зала Омского Дворянского собрания выглядела так же блистательно, как в благословенные дореволюционные времена. Требовалось присмотреться, чтоб заметить приметы скудного смутного времени. В разномастных бокалах вместо шампанского искрился яблочный сидр местного производства. Платье и особенно обувь многих гостей не вполне подходили к торжественному случаю, на костюмах виднелись заплаты и следы штопки. И хотя здание Дворянского собрания было электрифицировано, ламп накаливая в хрустальной люстре отчаянно не хватало, потому зала дополнительно освещалась чадящими сальными свечами.