Моя прекрасная повариха (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 9

Азора кивнула, и Глория, трясясь от всхлипываний, поднялась с дивана: госпожа Бьянка взяла ее за руку, и они пошли в сторону малой подсобки, где я разрешал хранить всякие мелочи. Проводив их настороженным взглядом, Азора вздохнула, и Дархан тотчас же произнес с несокрушимой решительностью:

– Они свое получат. Так выпорю, что спать и сидеть будут стоя.

Азора едва заметно улыбнулась. Взяла неровно откромсанную косу дочери и ответила:

– Эта леди права, волосы отрастут. Зато мы всегда будем помнить это приключение.

Азора

Госпожа Бьянка аккуратно подстригла и завила Глорию: выйдя из подсобки, девочка смущенно улыбнулась и заметила:

– Кажется, я похожа на овечку.

– Да, до длинных волос тебе пока далеко, – согласилась я. – Но впереди лето, а здесь жарко, и с короткой стрижкой будет легче.

Госпожа Бьянка снисходительно улыбнулась. Она была похожа на огромного кита, двигалась величаво и спокойно, и я обрадовалась тому, что она вовремя оказалась здесь, с нами.

– Спасибо вам, – сказала я. – Если чем-то когда-то смогу помочь, то я к вашим услугам.

– Пустяки, забудьте, – произнесла госпожа Бьянка с видом императрицы и пошла проверять доходы своих подопечных. Я со вздохом посмотрела ей вслед: нет, такие люди никогда ничего не забывают, даже того, что делают по доброте душевной.

– Здесь есть магазин игрушек на соседней улице. Хочешь сходить? – предложила я. Блестки слез в глазах Глории окончательно высохли, и моя девочка наконец-то улыбнулась.

– Хочу! Спасибо, мамочка! Я посмотрю платье для Мамзель Тутту! Оно совсем-совсем недорогое!

Мамзель Тутту была ее куклой – единственной игрушкой, которую мы захватили из дома. Старая, вытертая, с растрепанными волосами, она была памятью о доме, в который мы никогда не вернемся.

– Если хочешь, то купи конфет на обратном пути, – улыбнулась я. Мы обнялись, я поцеловала Глорию в завитки волос на макушке, и девочка убежала. А мне надо было не тратить времени даром, а идти на кухню. Обед следовало подавать вовремя.

Домовые сегодня выглядели по-настоящему удивленными. В Благословенном краю не было таких существ, я впервые увидела домовых в приюте святой Марфы и до сих пор смотрела на них с интересом – они были похожи на серых пушистых котов, которые передвигались на задних лапах.

– Что случилось? – спросила я. Один из домовых заглянул в ту плиту, в которой готовился обед для помощников, и удивленно спросил:

– Простите, госпожа Азора, а это для кого?

Картофель с маслом авокадо, сельдереем и укропом, куриная грудка с фасолью и перцем – большой горшок супа с фрикадельками и кабачковой лапшой уже был отправлен на тихий огонь. Домовые столпились пушистой стайкой и смотрели на меня так, словно я невзначай чем-то обидела их.

Мне стало не по себе.

– Еда для помощников, – ответила я. – Для вас.

Второй домовой шагнул вперед, сжимая в лапках полотенце, и спросил:

– То есть, мы сядем за стол, и это будет у нас в тарелках?

– Да, – кивнула я. – Что-то не так?

Домовые бросились ко мне, обняли, и кухню наполнили звонкие веселые голоса:

– Еда! Наша настоящая еда!

– Мы будем есть, как все! За столом!

– Пекка всегда кормила нас остатками с тарелок!

– Спасибо! Спасибо, добрая госпожа Азора!

Моя неловкость увеличилась в несколько раз. Повариха в доме моего отца всегда говорила: хочешь, чтобы твои слуги работали хорошо – корми их с уважением, и я считала, что так и должно быть. Пообещав, что теперь у домовых всегда будет нормальная еда, я похлопала в ладоши, и мы принялись за обед.

Говяжий суп с копченостями, маринованными огурцами и маслинами всегда требовал внимания и лимонного сока. На второе я решила приготовить прозрачную бобовую лапшу с перцем, морковью и луком – компанию ей составляли кусочки куриной грудки в пикантном маринаде. Салат сегодня был простой и очень летний: помидоры, огурцы, зеленый лук и сметана. Я погрузилась в работу так, что не заметила, как летело время, и опомнилась только тогда, когда один из домовых потянул меня за край фартука.

– Госпожа Азора! Добрая госпожа Азора! К вам гость!

Я кивнула и прошла к выходу из кухни – там маячило что-то, похожее на букет цветов в человеческий рост. Эльф, который вчера получил здесь знатную трепку от Орочьей Десятки, держался с холодным достоинством, и за ним была видна несокрушимая уверенность в собственной привлекательности.

– Что вам нужно? – спросила я. Я могла быть беглянкой – и я была княжеской дочерью, и этого никто не смог бы отнять у меня. Эльф протянул мне цветы и с улыбкой, которую, должно быть, считал соблазнительной, произнес:

– Меня зовут Алаин Веренвельд, миледи. Вчера здесь произошло определенное недоразумение, и я пришел извиниться.

Вот, значит, что это было. Определенное недоразумение. А я думала, что это была приготовленная мною еда, которую швыряли мне в лицо только за то, что я работала на гномьей кухне.

– Что ж, – я знала, что моя улыбка сейчас похожа на ледяной клинок. – Я слушаю ваши извинения.

Левая бровь Веренвельда едва заметно дрогнула. Конечно, он надеялся, что мне хватит просто факта его прихода, и не думал, что ему придется склонять голову еще ниже.

– Я поступил дурно, – нехотя процедил он. – Это недостойно мужчины моего уровня.

Должно быть, его сюда отправил отец: Веренвельд-старший понимал, что можно упасть – но и подняться тоже можно.

– Совершенно верно, – услышала я голос Фьярви. – Мужчины так себя не ведут. Плохо, что ваши родители не рассказали вам об этом.

Гном держался с гордым видом хозяина, и Веренвельд сжал губы. Эльфы презирают гномов, считая их грязью, которая родилась из грязи и не смеет смотреть в лицо владыкам и повелителям – то, что сейчас гном осмелился учить его манерам, было для Веренвельда как пощечина.

– Азора, вам на кухне нужен веник? – поинтересовался Фьярви. – Нет? Тогда нам пригодится, тут стало пыльно. Надо подмести.

Зрачки Веренвельда вытянулись в ниточку – эльф был в ярости. Фьярви держался с таким непробиваемым равнодушием, что я невольно залюбовалась им.

Мне вдруг показалось, что в его словах, осанке и взгляде было что-то большее, чем желание работодателя заступиться за хорошего работника. А Фьярви ослепительно улыбнулся и вдруг отрывисто приказал:

– Пшел вон отсюда, дрянь. Еще раз сунешь морду – выпорю.

Веренвельд убегал так, что пол трясся. Я рассмеялась: ну и смельчак! Отважен только тогда, когда ему не дают отпор! Фьярви проводил его скептическим взглядом и спросил:

– Мешал?

– Нет, – улыбнулась я. – Пытался извиниться.

Мы улыбнулись друг другу, словно старые товарищи, и я вдруг поняла, что наконец-то оказалась на своем месте. Я делаю то, что мне нравится, и рядом со мной хорошие люди. Фьярви смотрел так, словно хотел о чем-то сказать, но не решался.

– Мамочка! – услышала я голос Глории. – Смотри, какая у меня шкатулка!

Я увидела дочку, идущую по коридору: в руках у нее была крохотная шкатулка с золотой инкрустацией. Прелестная вещица – но, взглянув на нее, Фьярви вдруг изменился в лице, словно прямо перед ним во весь рост поднялась смерть, и проревел:

– Брось! Брось немедленно! Аш-шахаван-инзун!

Глория замерла с раскрытым ртом, протягивая к нам шкатулку – мы с Фьярви рванулись в сторону моей девочки, и на какой-то момент во мне не осталось ничего, кроме нарастающего ужаса за дочь. Фьярви успел ударить ее по руке, выбивая шкатулку: в тот же миг инкрустация на ней пришла в движение, и я почувствовала, как под нами дрогнул пол, словно здание «Вилки и единорога» пыталось что-то с себя стряхнуть.

Шкатулка покатилась по паркету, расспыпая искры; выплевывая ругательства на темном гномьем наречии, Фьярви подхватил Глорию на руки и бросился бежать. Я рванулась за ними, слыша встревоженные взвизгивания домовых за спиной и чувствуя, как коридор наполняется магией – темной, жестокой. От нее веяло чем-то гнилым, и волосы поднимались дыбом от этого запаха.