Прости - Рой Олег - Страница 9

– Ба! Не драмы, а дорамы, так азиатские сериалы называются, я ж тебе говорила.

– Драмы лучше звучит, – упрямо возразила бабушка. – Поклонник-то твой был?

– Ба-а-а! – почти застонала Олеся. – Как тебе не стыдно? Зачем я вообще тебе об этом рассказывала! Вадим – хороший мальчик, и читать любит, историей интересуется.

– Ну любит так любит, я просто так спросила. Мой руки и за стол, – бабушка, как всегда, оставила за собой последнее слово.

Олеся только улыбнулась.

– Спасибо, очень вкусно, – от души поблагодарила она, опустошив тарелку. Казалось бы, что такого, обычный суп с фрикадельками, но – в тепле и уюте их маленькой кухоньки, рядом с родным человеком – получается куда вкуснее всех Карининых деликатесов, вместе взятых.

– До чего вы там вчера дошушукались? Карина опять великую любовь нашла? – Таисия Николаевна словно подслушала Олесины мысли.

– Нашла, – Олеся вздохнула. – Надеюсь, хоть теперь у нее все сложится. Кто-кто, а уж Каринка-то счастье заслужила.

– Эх, если бы все было так просто, – бабушка вздохнула. – Счастье нельзя заслужить. Это ж не медаль, не почетная грамота, не премия. Так-то хорошо бы было: раз хороший человек – на тебе счастья полной ложкой. А если уж вся жизнь для людей, и честный, и добрый, и работает всем на пользу – вот тебе целую бочку счастья, ешь – не хочу. Да только не бывает так. Счастье, Лесенька, оно…

– Оно – что? Как Синяя птица?

– Ну да. Случай – и все горит и сияет. Случай – и… все, – она замолчала, глядя в темное стекло.

Олеся знала, что она видит. Она и сама (сколько раз слышала ведь эту историю) видела в темном стекле словно кадры черно-белой хроники: парень и девушка шагают, держась за руки, вдоль широкой улицы, под нераспустившимися еще деревьями, сквозь едва рассеянную редкими фонарями темноту. Огромная Москва сонно дышит, баюкая влюбленных на своей широкой ладони, расчерченной линиями улиц, проспектов и переулков. И, отражаясь в чуть поблескивающей ленте реки, летит над ними мелодия «Случайного вальса»: «Хоть я с вами почти не знаком, и далеко отсюда мой дом, я как будто бы снова возле дома родного. В этом зале пустом мы танцуем вдвоем, так скажите хоть слово – сам не знаю о чем».

«В этом зале пустом мы танцуем вдвоем, так скажите хоть слово – сам не знаю о чем…»

«Случайный вальс» – это наша песня. Она и так-то была в моде в те времена, но для нас с Тосей наполнялась особенным смыслом. Именно под эту песню мы впервые поцеловались. И сегодня, несмотря на прошедшие годы, я ясно слышу эту мелодию. Да, многое изменилось, и страна сейчас совсем другая, а Таня, с которой мы прожили вместе непростую, но долгую и все же прекрасную жизнь, Таня уже умерла. Недалек тот час, когда и я последую за ней, потому и решил вот записать самое важное, что в моей жизни произошло.

Потому что вдруг, едва стоило начать вспоминать, оказалось, что самое важное – Тося. С Таней о Тосе я не говорил никогда. Может, она и догадывалась о чем-то. Не знаю. Таня очень помогла мне в самое тяжелое время. Без нее я, наверное, вообще не выжил бы. И все-таки именно Тося осталась в глубине памяти как самое светлое и важное, что случилось в моей жизни.

Но сперва нужно написать немного о себе самом. Когда-нибудь моим внукам или правнукам, в руки которых попадет эта тетрадь, наверное, захочется узнать, что за человек я был и отчего в моей жизни случилось столько неразберихи. Если же не захочется – ну так они и читать не станут.

Дедушкин почерк оказался, несмотря на любовь к завитушкам (к ним нетрудно было привыкнуть), вполне четким. Значит, думал Александр, переворачивая первую «вводную» страницу, записывать дедушка начал после бабушкиной смерти, то есть примерно пять лет назад. Сам Саша тогда приоритетной задачей считал зарабатывание денег и с головой был погружен в развитие собственного бизнеса – и выспаться-то толком не всегда удавалось, что тут говорить о поддержании родственных связей. Деда он навещал по праздникам или когда требовалось привезти очередные сумки с продуктами. Тот подолгу крутил в руках очередную яркую упаковку, ворча не слишком одобрительно: «Какой такой штоллен? Не, я понимаю, что из Германии, но… В наше время вот это вот кексами называли, и у каждой хозяйки свой рецепт был. И столько всего туда уж точно не пихали. Изюм разве что, кекс ведь – он навроде пасхального кулича. А тут и изюм, и орехи, и еще что-то разноцветное… Чего? Цукини? Это ж кабачки такие длинные, помню, их даже на кухне выращивали, называли вьетнамский кабачок, отрезали – и прямо на сковородку, а он, даже обрезанный, рос себе и рос. Чего? Не цукини, а цукаты? Какая разница! Нет, ну надо ж столько напихать! Орехов разных, цукини эти… Прямо не кекс, а салат какой-то! А, ладно, с чаем сойдет. Как к немцам-то съездил? Чего у них? Костик там как? Да куды ж ты намылился-то? Чайку бы попили, с этим самым штолленом…»

Какой там чай! Так, на бегу. Саше вечно было некогда, он поглядывал на моднючие свои швейцарские часы (ничем не лучше «Полета», если подумать, но – статус обязывает): час, максимум полтора – и довольно. А деду поговорить хотелось, общения не хватало, вот, значит, и завел тетрадку… Тихо сам с собою я веду беседу. Видать, уверил себя, что до него никому нет дела. Костик, второй внук, сын тети Оли, и вовсе осел в Германии: начав там дело, как-то быстро женился на сухой, как породистая лошадь, Амелии, и дети их, такие же сухие и белобрысые, копия мамочки, по-русски и то через пень-колоду объясняются. Это, получается, и есть те самые правнуки, на которых рассчитывал в своих записках дед? На миг Саше стало стыдно. Нет, не то чтобы именно стыдно, но – нехорошо это. Кира, деньги, бизнес… Не так он приоритеты расставлял, ох, не так. Но время – шоссе с односторонним движением. Не вернешь, ничего не вернешь. Можно, конечно, попросить прощения за свою когдатошнюю торопливость – но это как-то глупо. Только и можно – исполнить последнюю дедову просьбу.

И ведь странно – просьба просьбой, но ему и самому стало интересно.

Первые страницы дед занял рассказом о самом начале биографии, тут Александр был более-менее в курсе. Родился на Урале, в семье инженера, судя по всему, весьма талантливого: перед войной того (вместе с семьей, конечно) даже перевели в Москву. В школе дед не только преуспевал в точных науках (отцовские гены или отцовское воспитание сказались), но и активно участвовал в выпуске школьной газеты. Надо же, удивился Саша, заметки писал! И стиль, судя по этой тетрадке, у деда имелся. Поступил он, однако, не на журфак или филфак, а в Московский инженерно-физический (круче МИФИ были только физтех и Бауманка, это Саша знал), но журналистских упражнений не оставил, некоторые из его заметок даже «Комсомолка» публиковала. Впрочем, писал дед о тех годах скупо. Положим, войну вспоминать не хотелось, да и маленький он еще был, но Московский фестиваль молодежи лишь упомянул, а ведь событие было масштабнейшее. Похоже, дед изначально сосредоточился на одной теме – Тося. Тося…

Табло электронных часов подмигивало красивым сочетанием «00:22», но оторваться от тетрадки уже не получалось – когда же главное-то начнется? Усмехнувшись, Александр насыпал в турку полуторную дозу кофе и добавил не только привычную корицу, но и немного перца. Получилось… бодряще. Ну и тетрадка, словно в награду за упорство, не разочаровала.

«На танцы я тогда пошел больше за компанию, но Тосю разглядел моментально. Никогда, ни до, ни после, я не встречал таких ярких глаз. Она смотрела как будто прямо в душу, как будто все-все о тебе знает и понимает лучше всех на свете. Волосы она заплетала в две косички, коротенькие, смешные и трогательные. Глаз невозможно было отвести.

И наговориться мы никак не могли. Шли по каким-то улицам и говорили, говорили, говорили. Тося училась на педагогическом и очень много читала. Я, правда, запомнил только про роман Валентина Иванова, который как раз выходил в альманахе „Мир приключений“, она так ждала очередного выпуска, словно это была не книга, а рассказ о ее близких родственниках.