Венец терновый (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 45

– Можно начинать! Подать сигнал!

Не успели отзвучать трубы, как ряды стрельцов окутал густой пороховой дым, далеко разнесся гром первого слитного залпа. И загрохотало – каждые полминуты три тысячи фузей и винтовок обрушивали град свинца на надвигающихся янычар.

– Не нравиться, болезные?! А вы что хотели?! Сигнал к общему наступлению! Кавалерию вперед!

Янычарское воинство словно споткнулось – вместо яростных воплей раздался тоскливый вой многих сотен раненых. Но убитых было больше – унция раскаленного свинца, попади она в грудь или живот, просто опрокидывает с ног смертельно раненного человека.

Шквал ружейного огня и снопы орудийной картечи не просто остановили набегавший красный вал, они его опрокинули, и повернули вспять волну. Янычар понять можно – они готовы были умирать, но сражаться и убивать врага, а тут пошел не бой, а беспощадное избиение, кровавая бойня. Тут дрогнут даже безусловно храбрые люди, видя бесцельную гибель товарищей, с которыми много месяцев ел из одного котла кашу и смеялся над незамысловатыми шутками.

Турки побежали к городу, вот только давать им возможность удрать было бы последней дуростью – казаки немедленно начали преследование. Всадник ведь легко догонит пешего бегуна, даже если тому будет очень страшно. Нестись по мерзлой земле к заветному месту своего спасения, беглец будет сноровисто, но лошадь все равно быстрее.

Черкасы, запорожцы и донцы быстро настигли бегущих янычар и началась безжалостная рубка. Мольбы и хрипы умирающих людей перемешались с топотом тысяч стрельцов, что устремились к перекопу бегом – зеленый вал вскоре поглотил красный, и захлестнул город, куда уже на плечах убегающих турок ворвались казаки…

«Не похож он на десять гривен, совсем не походит на свой портрет. Или раньше просто от балды парсуны писали, и в обиход их запускали?! Вернее, сейчас рисуют мазилы и всячески приукрашивают портреты, чтобы подольститься к заказчику и содрать с него денег побольше. Все же правящие особы, и все те, кто к власти дело имеет, всегда стремятся свой образ прихорошить, дабы к себе симпатию вызвать. Так же и меня нарисовали, что я вначале зеркалу не поверил!»

Юрий сдержал усмешку и внимательно посмотрел на посланца Ивана Самойловича, «гетмана Войска Запорожского обеих сторон Днепра». Был он в весомой должности генерального есаула, и личностью весьма примечательной в современной Украине самого Галицкого, пока он в прошлое не провалился в пещере у Святогорской лавры.

Настолько известным сей деятель был, что на всех банкнотах номиналом в 10 гривен, с первых выпусков купюр «незалежной» печатался его лик, причем всегда разный, но схожий. Однако на сидевшего сейчас перед Юрием человека совершенно непохожий.

– Ваши заслуги в защите православных людей известны не только в Слобожанщине и на землях Гетманщины, про оные знают в Червонной Руси – оттуда люди идут поклониться короне галицких королей, ваших сиятельных предков, великий государь!

– Не приукрашивай мои заслуги, Иван Степанович, – лесть сильно не понравилась Юрию, особенно сравнение с царем Федором Алексеевичем – сейчас обращение «великий государь» могло сулить многие неприятности, и вызвать сильное раздражение Москвы.

– Я просто государь и самодержец, и на «великого» не претендую. Пока все наследие свое древнее себе не верну!

«Вот так и надо – возвратить ни польские владения, что прежде были Галичиной и Волынью, я никак не смогу, ни сокрушить Крымского хана, освободив Феодоро, что вроде как моя родовая вотчина тоже. Так что угомонись, льстец, на дешевые провокации не поддаюсь. Хотя уверен, что ты, стервец, «прощупать» мои настроения решил, и не только по гетманскому приказу, но имея собственный шкурнический интерес».

– Как угодно вашему царскому и королевскому величеству, которого я искренне уважаю и преклоняюсь.

Мазепа учтиво и почтительно склонил голову. Выходец из православного шляхетства имел отточенные при польском королевском дворе манеры, был очень обходителен, галантен и прекрасно образован. И это мягко сказано – знания впечатляли, и он вызывал симпатию у тех, кто с ним общался. Хорошо знал с десяток языков, и не только главные местные – польский, татарский, украинский или русский говора. Но включая даже такие далекие от здешних краев немецкий, французский и итальянский. Его начитанности Юрий просто поражался, казалось, что генеральный есаул знает чуть ли не все на свете, но только в отведенных временем рамках.

– Печальное зрелище представляет наш край, Малая Русь, все мое сердце обливается кровью, – Мазепа так красноречиво вздохнул, что на это любой бы «повелся». Вот только Юрий был достаточно просвещен о том змеином клубке, что шевелился и брызгал ядом на все стороны, помещенный под красочную вывеску под названием «Гетманщина».

Иван Самойлович, по отчеству тоже Самойлович, являлся правителем полунезависимого государства, причем со своим духовным владыкой – митрополитом Антонием, что был экзархом Константинопольского патриархата. Впрочем, такими же экзархатами управляли совершенно лояльные к Юрию митрополиты Мефодий и Агафон.

Полной самостоятельности Гетманщина просто не могла иметь, поделенная на сферы влияния между Московским царством и Польским королевством. А если учесть еще двух влиятельных игроков – Турцию, что завладела Правобережной частью Гетманщины, и крымского хана, которому наплевать на все соглашения, ибо он рассматривал северного соседа как свои привычные «охотничьи угодья» – то ситуация становилась совсем не радужной, а откровенно унылой, даже тоскливой.

Самойлович лавировал между разными по векторам силами, крутился как уж под вилами. Тянувшаяся почти столетие борьба с поляками, что вели себя на землях Малой Руси крайне вызывающе, местных жителей принимая за скот, привела к тому, что гетманы стали искать спасительное «лекарство» от «зловредных ляхов и их коварства».

И когда началась широкомасштабная война «за вольность», а на самом деле за расширение казацкого реестра польской короной, Богдан Хмельницкий в качестве союзника нашел крымского хана, с которым заключил соглашение. Это как раз такой случай, когда само «лекарство» оказалось намного страшнее болезни.

Потому пришлось обратиться за помощью к единоверцам – православному московскому царству, что имело давние счеты с поляками. Война затянулась на тринадцать лет, и гетманщина попала под влияние и полную опеку Москвы. И сейчас в Киеве воевода боярин Троекуров весил гораздо больше, чем Самойлович, да и сам город уже открыто признавался именно принадлежащим московскому царю. Тот обменял право на владение им у поляков, отдав Речи Посполитой сразу три городка Белой Руси.

Бояре в Думе о том открыто разговор вели, который сводился к одному вопросу – «а зачем мы тогда воевали?»

Теперь сам гетман и казацкая старшина сильно насторожились – притязания Москвы их стали пугать не на шутку. Слобожанщина давно под царем находится, и порядки там устанавливает именно Федор Алексеевич со своим боярством. И на самой территории Малороссии власть гетмана ущемляется при каждом удобном случае, и уже забрали возможность вести посольские дела, прямо запретив вести сношения даже с соседями. Да и Приказ по делам Малой Руси учредили, дьяки и подьячие дела там вершат, а не войсковая старшина, чьи права серьезно урезаны.

«Иван Самойлович о наследственной власти мечтает, семейство у него большое. Дурашка неразумная – кто тебе такое позволит?! Ты московский выдвиженец, с рук царя кормишься, только с московской помощью левобережье удерживаешь, куда буджакская орда с бугскими и очаковскими ногайцами в январе ввалилась для грабежа. И тем самым мне помогла орды, что кочевали по Таврии на ноль помножить.

То, что сейчас творится на гетманщине до ужаса напоминает ту современную Украину. Полковая старшина стремиться к наследственной власти, причем им это уже удается. Вынужденный лавировать гетман признает этих новоявленных губернаторов, что по совместительству олигархами являются – под себя откупы на горилку, табак и деготь сделали, а также повадились в свой карман часть податей класть.