Венец терновый (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 14

– Благодарствую, Юрий Львович. Но токмо до Северского Донца – на том берегу от Святогорской обители обоз большой нынче подошел. Там тебе привезли триста пудов пороха, да свинца четыреста пудов. Да сукна османского две тысячи аршин, и всякого прочего добра, что в лагере турецком захватили. А охраны там при возах достаточно – полтысячи драгун да семь сотен черкас конных.

«Уел он меня, что тут скажешь. И отдарок за серебро привез знатный – причем такой, что ни один дьяк не подкопается – из трофеев взятый. Припасы воинские никогда не дуванят, их командующий распределяет как ему самому видно. И миролюбие снова показал – отряд хоть и большой, но реку не перешел, а потому мои порубежные стражники не всполошатся. Умно – и силу показал, но угрожать ей не стал, наоборот, обходителен».

– Не удивляйся, Юрий Львович, то не благодарность за серебро. Хан Селим-Гирей свою орду спешно на Крым повел, ибо слух пошел по степи, что ты крымские городки разорил, тысячи невольников освободил. Две татарские орды уничтожил подчистую, своей рукою калги-султана зарубил, и богатств немеряных набрал.

– Врут, Григорий Григорьевич. До Крыма я не дошел, да и зачем свою голову в западню совать. Орду одну рассеял, это точно, она огромный обоз из Слобожанщины вела, с двумя тысячами невольников.

– Да, недаром говорят, что у страха глаза велики! Зело испугались крымчаки, что ты к ним в «гости» пришел, слухи среди них ходили разные, один другого страшнее, – усмехнулся в седую бороду старый воевода. И тут же спросил с интересом:

– Сколько татар было в охранении?

– Тысячи четыре, на первый взгляд, но не больше пяти. У меня семьсот стрельцов и шесть орудий, с картечами и гранатами, да четыре сотни донских казаков и запорожцев.

– И как ты их рассеял? Ружейной пальбой дальнобойными пулями? Али гранатами, что над головами в небе взрываются и сверху всех чугунной дробью осыпают?!

– И так, и этак, но в основном орудийными залпами в смятение привели, а из ружей окончательно разогнали по степи. Обоз повели на Владимир Ново-Волынский, но тут еще одна орда подоспела, что от Чигирина отошла, с калги-султаном, – Юрий насторожился от поразительной осведомленности князя, но отвечал охотно.

– Вот тут мы и попались…

– И что такое случилось?

Глаза старого воеводы блеснули, и Юрий виновато пожал плечами. Потом пояснил свою ошибку:

– Я раньше, когда уходил из степи, пал пускал – ногайцам не до меня сразу становилось. Но теперь они меня перехитрили – твое серебро, Григорий Григорьевич, крымчакам дороже полона показалось. Вот они огонь и пустили нам в лицо. Я поздно дал команду картечными гранатами стрелять – зато теперь знаю, как путь впереди расчищать. Буду вперед выдвигать авангарды сильные, с орудиями и вагенбургом – на десять и двадцать верст – замаются пал пускать.

Юрий остановился – воспоминания накатили мутным валом, от ощущения беспомощности можно было бы взвыть. Но Галицкий сразу взял себя в руки, и продолжил повествование:

– И под ветер подставляться никогда не стану. А в случае необходимости, если пал вдогонку пустят, то длинную полосу выжечь и огонь остановиться. А за это время с обозом можно далеко уйти. И маршрут выбирать у речных русел, чтоб сразу на другой берег перейти. Да много чего придумать можно – без артиллерии вся их орда бессильна, лошадей перестрелять на раз-два легко можно. А без коней ногайцы не вояки!

– Считай, что повезло, раз ты живой сейчас передо мной здесь сидишь. Дождь пошел, или ветер переменился?

– Последнее, Григорий Григорьевич. На татар он подул, причем резко, будто Господь услышал горячие молитвы православных…

– А люди говорят, что некий князь колдовские заклинания произносил, и многие из слов непонятных. И огонь сам развернулся и стал татар кольцом охватывать, да так быстро, что орда убежать не успела. В овраг была загнана и дымом с пламенем уморена.

– Ругался я на речах иноземных, но не колдовал! Владыко мне сей грех отпустил, – Галицкий резко стал оправдываться – слух, что он колдун его сильно нервировал. Беда в том, что ему не верили, и, судя по глазам Ромодановского, тот тоже принял во внимание мнение очевидцев.

«Дело скверное – все нововведения и связывают с тем, что я как то связан с нечистой силой. Запорожцам и донцам эта версия даже нравиться, да и народу тоже – сам слышал разговорчики. Но есть иные слухи, в которых я весь белый и пушистый – типа, что как раз татары и ногайцы есть сатанинская отрыжка, которую я уничтожить поклялся».

– Да и как пламя наколдовать можно?! Однако огонь на самом деле уморил степняков с тысячу, вместе с калги-султаном. Тушку обгорелую опознали только потому, что золота на ней много было. Да пленный ногаец подтвердил, указав пальцем. Я выживших крымчаков отпустил в горячке, теперь понимаю, что правильно сделал. Они на всю степь и растрепали, что я на Крым походом собираюсь.

– Это верно, Юрий Львович. И сколько у тебя уже походов в степь сделано? И полона сколько освобождено?

– Три каравана с невольниками я у крымчаков отбил, более трех с половиной тысяч православных привел в свое княжество. Около двух десятков татарских кочевий разорил в пух и прах – примерно еще полтысячи рабов от их скорбной участи освободил. Всех в Галич сопроводил – душ триста решили на прежние места подаваться. Препятствий им никаких не чинил, покормил, одежонкой и припасом на первое время обеспечил. Неволей у себя никого не держу, Григорий Григорьевич.

Юрий с немым вопросом посмотрел на Ромодановского – заданные вопросы ему сильно не понравились. И он тут же уточнил:

– Все невольники, что из крымского рабства освобождены, по обычаю крепостными не являются. А у меня все людишки вольные и вправе сами выбрать возвращаться ли им к помещикам, или селиться на землях моих. А добыча от татар и ногайцев с бою взята, кровью нашей полита. Недаром казаки говорят – что на саблю в бою взято, то свято. Так что при всем своем желании прежним хозяевам я вернуть ее не могу. Раз они сами не могли свое добро от грабителей уберечь, то потеряли его.

– Да я все понимаю, Юрий Львович, – усмехнулся воевода. – И сам представить не могу, как ты запорожцев и донцов уговорил от части моего серебра отказаться.

– Сам не знаю, – Юрий развел руками. – Казаки на полтора десятка бочонков претендовали, и хоть я и говорил, что серебро то для таких воев как они предназначено, что с османами воюют, но уперлись, все твердили, что лучше охранять его надо. И биться жестоко с татарами, ибо такое богатство ворогу никогда оставлять нельзя!

Юрий заметил, как после его слов насупился Ромодановский, сжав кулаки. Видимо, почем зря костерил нерадивых охранников, что богатую войсковую казну «прошляпили». И понимая, что вопрос щекотливый, постарался быстрее «съехать» с темы:

– Потом, после уговоров, решили две трети серебра отдать, но пять тысяч себе оставить. Но на посулы мои поддались, обещал я им кафтаны новые воинские пошить, и по штуцеру всем выдать с припасом на сотню выстрелов к каждому. Вот тут и воцарился между нами мир и согласие – они даже десятину не только церкви, но и мне в казну на предприятие военные отдали. Так что выручил ты меня с сукном, Григорий Григорьевич, а то я не знал, что и делать. Закупаем мы его, а на то деньги постоянно нужны – в добычи, конечно, есть, но людишек одевать нынче надо, чтоб бывшие невольники зиму пережили. А лен только разводить начали…

– Хорошо, придумаю, как расходы твои восполнить, что железом, что сукном, как выйдет.

– Выкручусь, князь, не первый раз…

– Не думаю, Юрий Львович. Жди большую орду вскорости – крымский хан такого побоища и смерти калги-султана, именно тобой убитого, не простит. Так что набегами тебя изводить будут – потому я тебе порох и свинец приказал доставить. И пока Селим-Гирей все окрестности твоего княжества не разорит, твое войско не разобьет, а тебя с арканом на шее в Бахчисарай не приведет – большой ордой крымчаки к Чигирину не пойдут. Бояться они уже того, что ты по их кочевьям в любой момент пройти можешь. А ведь есть еще запорожцы, которые их набегами изводят.