Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 21

Но ведь не отъезжать они собрались?!

Тем более, когда старик Ахмед, их властный муж стоит посередине с самым грозным видом, вцепившись в рукоять сабли.

А вот и во-вторых!

С хозяином четверо татар пастухов с плетьми и арканами, с решительными злобными лицами. И малец валах рядом крутится, а ведь с раннего утра паршивца на стойбище не было, сбежал куда-то. А ведь за такое дело ханум могли и прибить.

Юрий прикусил губу – он понял, что маленький подлец сбегал к кибиткам и рассказал старику о творящемся прелюбодействе и похищенном оружии. Если только второе случилось, то гарем не был бы столь ограбленным, и женщины бы не выли отчаянно и тоскливо. А если не сообщил о украденных ножах, то татары не вооружились сами до зубов и не припожаловали целой бригадой на разборки со «стрелкой».

– Сейчас начнется бой, мне в нем не выжить, – прошептал Юрий, сжимая рукоять спрятанного в кисти и рукаве халата стилета. С тоской взглянул на небо – по нему плыли два облака. Посмотрел на степь – к стойбищу скакали несколько всадников.

– Подмогу вызвал, тогда нападать нужно первым, – прошептал Юрий, чувствуя, как забурлил внутри адреналин. Он натянул на лицо рабское выражение и посеменил к Ахмеду, упав за десять шагов на колени, и уткнувшись головой в пыль…

«А вот и хрен тебе, пастушок, я все же не раз дрался», – перед глазами была видна протянувшаяся к нему тень, и в этот момент не поднимая склоненной перед Ахмедом головы, Юрий напряг мышцы. И когда пятно тени на земле протянулось к нему, метнулся в сторону. И успел вовремя – аркан накрыл лишь место, где он был долю секунды тому назад.

Ударить степняка клинком в живот не получилось, зато лезвие полоснуло крымчака по лицу – брызнула кровь, раздался истошный вой. Юрий лягнул взад, что твой конь, и попал каблуком во что-то мягкое – сдавленный стон послужил ответом на вопрос – а так ли удачливы татары в рукопашной схватке, где все средства хороши.

Татары расслабились, видя склонившегося перед повелителями раба. За что и поплатились, в свою очередь став объектом атаки невольника, которого заранее посчитали никчемным противником. Но они были воинами, участвовали в набегах, а потому быстро пришли в себя. И роли мгновенно поменялись – Юрий с отчаянием в душе понял, что его не станут рубить саблями, а жаждут взять живьем. Потому достать клинком третьего противника не получилось. Жилистый татарин отскочил в сторону, Галицкий попытался пырнуть противника стилетом и почти дотянулся, располосовав халат. И на этом схватка закончилась – взбунтовавшегося раба ударили по кисти, выбив оружие, а затем огрели клинком плашмя по голове.

– Загрызу, бакланы позорные…

Юрий только рычал, пытаясь даже кусаться, но его повалили на землю. И стали топтать ногами, пинать по ребрам и голове. Сколько шла ожесточенная схватка, он не помнил, потеряв сознание…

– Якши, урус, – Ахмед вытер рукавом халата вытекавшую из разбитого носа кровь. Юрий удовлетворенно хмыкнул – на кулачках татары оказались ему не противниками, судя по внешнему виду оппонентов. Хозяину он разбил нос, его главному арату посадил синяк под глаз, еще один пастух заметно прихрамывал, а другой, совсем молоденький татарин, баюкал поврежденную руку, шмыгая носом. А вот пятого степняка, которого он полоснул клинком по лицу, не увидел, но, судя по запекшимся в пыли лужицам крови, досталось тому крайне серьезно. Может быть станет одноглазым, что немало грело душу – хоть не зря погибнет.

В том, что его убьют, Галицкий не сомневался, причем понимал, что вначале будут жестоко мучить. Он лежал совершенно голым на деревянных жердях, положенных друг на друга в виде буквы Х. Запястья и лодыжки были крепко привязаны кожаными ремешками к концам этого «андреевского креста», что станет для него местом казни.

– Ты обманывал меня, урус, – прохрипел Ахмед, поигрывая ножом, – ты мерзкий осквернитель гарема правоверного, колдовством своим соблазнивший чужих жен, что славились верностью мужу…

– Протри глаза, рогоносец!

– Что?! Рогоносец?

Татарин машинально потер ладонью глаза, затем схватил себя рукою за лысую голову, шапку в пылу схватки он потерял. Ощупал, его лицо исказилось одновременно радостью и ненавистью.

– Но у меня нет рогов!

– Они у тебя могли бы вырасти, – Юрий говорил предельно серьезно, хотя, несмотря на трагическое положение, в котором он оказался, с трудом сдержал рвущийся наружу смех.

«А ведь он верит, что я немного колдун, может, стоит на этом сыграть? Или хотя бы выиграть немного времени – люди в это время слишком суеверны, таким не грех воспользоваться».

– В твоих женах поселился дух шайтана, они были драчливы и сварливы – я просто изгнал его из них, и они стали добры к тебе, почитая тебя как мужа, и Аллах оказался к тебе благосклонным.

– Как ты мог изгнать шайтана?! Ты ведь в Ису веруешь!

– А разве пророк Иса не почитаем правоверными? В Христе есть святость – вот и удалось изгнать с ее помощью из них шайтана.

– В твоем «стручке» святость?! Не смеши баранов на пастбище, нечестивец!

– Причем здесь мой «стручок»? Он лишь бич, с помощью которого избивают одержимого, выгоняя из него беса.

– Якши, – татарин расплылся в улыбке, которая очень не понравилась Галицкому. – Ты изгнал из моих жен, храни Аллах, шайтана. Так?

– Так! Я изгонял лишь беса, – осторожно произнес Юрий – оскал Ахмеда его начал потихоньку ужасать.

– Вот и хорошо, я благодарен тебе за это урус. И в знак почитания твоей услуги, пусть твой «бич» останется в моем гареме навсегда. Я его возложу на самое почетное место, и пусть мои жены каждый день на него взирают, помня, что с его помощью изгнали из них шайтана. Ты умрешь, но твой «кнут» останется после тебя.

«Ни хрена себе перспективочка! Если и умирать, то только не оскопленным евнухом», – пронеслась в голове мысль, и Галицкий ухватился за нее, негромко, но твердо сказав:

– Шайтана изгнал крест, а не мой «кнут»!

– Я возьму твой крестик и положу его под твой «бич», – ухмыльнулся татарин. – Это добавит рвения моим правоверным женам, которые увидят посрамление символов Исы – ведь они выполнили свою роль, изгнав из них порождение шайтана!

– Бесы могут вернуться…

– Нет, уже никогда не вернуться, урус – я буду стегать их вот этой плетью. Я хорошо запомнил обряд изгнания шайтана!

– Но я не могу без креста, он должен быть всегда со мною!

– Он с тобой и будет, урус, теперь навсегда, до последнего часа жизни, – Ахмед усмехнулся волчьим оскалом.

«Не я, а он издевался надо мной, хитрый и мерзкий старик», – в голову набежала мысль и в этот момент грудь пронзила боль, татарин приступил к ужасающему действу. Орудуя кончиком ножа, он старательно вырезал кусок кожи на груди Галицкого.

«Только не стонать, нельзя показать ему страх. Старая сволочь оказалась не суеверной, так что не стоит больше разыгрывать колдуна», – боль накатила страшная, мысли улетучились. Но Юрий не стонал, накрепко сцепив зубы, и сжав кулаки.

– Кожицу отдам женам – они ее сохранят по твоим «бичом», ха-ха. Хорошая выйдет для них память! А ты теперь имеешь знак креста на груди – и носить его будешь до конца своей никчемной жизни! Впрочем, не горюй, урус, она будет не очень короткая, постараюсь чтобы ты несколько дней подыхал в мучениях. Я тебе позора своего не прощу, сластолюбец похотливый, ко мне в гарем каждую ночь проникавший.

Ахмед прямо задохнулся от сжигавшей его внутри ярости. Глаза горели огнем ненависти, а на губы опять наползла отвратительная улыбка. Старик ухватил пальцами его «мужское достоинство», сжав его до боли, словно желая вырвать с корнем.

– Я тебя сейчас выхолощу и оскоплю собственной рукой, дабы обиду смыть…

– Ты только и можешь холостить, – Юрий усмехнулся, хотя ему было до ужаса страшно. Но он продолжал хотя бы внешне сохранять невозмутимость, не желая вымаливать пощаду, которую все равно не дадут. К чему тогда унижаться и выпрашивать милость?!