Изгой (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 11

Сильно припекало солнце, безумно хотелось пить. В горле пересохло так, что язык распух, и как казалось, превратился в наждачную бумагу. Аркан постоянно дергался, вытягивая вперед связанные руки, а плети жгли, жгли и жгли его многострадальную спину.

Юрий уже не над чем не думал, а просто бежал следом, шатаясь на чудовищном поводке. Безразличие и тупость, даже равнодушие к собственной судьбе – такого состояния он никогда не испытывал в своей жизни. Галицкий ощущал себя безропотной скотиной, а не человеком, понимая, что татары взирают на него как на раба.

Да и как протестовать прикажите – грозить заявлениями в полицию или писать в ОБСЕ?!

И не покричишь от бессилия – плеть причиняла жуткую боль, сравнимую с ожогом или шоку от контакта с электрическим током. Даже сейчас, в состоянии безразличия к самому себе, он больше не хотел испытывать ее хлесткие удары. Потому и шел, почти ничего не видя, хрипло дыша, постанывая и шатаясь. Юрий сейчас отдал бы все на свете за глоток воды и возможность просто рухнуть в траву, что показалась бы ему пуховой периной – настолько он вымотался.

«Голоса? Или мне кажется?»

Парень поднял голову – освещенная ярким солнцем степь расплывалась перед глазами, да и смотрел он на нее словно через мутное стекло. И потихоньку перед глазами наступило прояснение – он увидел длинную вереницу самых разнообразных повозок, которые тащили парные упряжки коней и быков. И люди – множество невольников шли за ними следом, накрепко привязанные веревками.

Однако татары не стали преследовать обоз, наоборот, они остановили лошадей. Юрий в недоумении немного постоял – впервые от него не требовали бежать дальше, и без сил опустился на траву. С минуту сидел на ней, а потом свалился на бок. Боли он не ощущал, одну тяжелую свинцовую усталость, что буквально разлилась по всему телу.

– Карош урус, якши раб, – над ним раздался голос старого «знакомца» – ухмылявшийся и глумливый. Руки дернуло, Галицкий ожидал пинок сапогом в бок, но к его несказанному удивлению, удара не последовало – у татарина явно было хорошее настроение.

– Вода! Туда!

Степняк ткнул рукою в сторону небольших зарослей густой травы в балке, более высоких, чем степной ковыль. Идти было далековато, но слово «вода» для него стало притягательным. С трудом Галицкий поднялся на ноги, с удивлением обнаружив, что его руки развязаны. И шатаясь пошел вперед, невольно убыстряя шаг.

Все кругом истоптано копытами и покрыто колесными следами повозок – видимо обоз тут останавливался на короткий привал. Здесь набирали воду и поили лошадей перед дальней дорогой через всю степь – именно такие ручейки и речушки, но более всего колодцы, были единственными источниками воды в обширном «Диком поле», где кочевали ногаи – все четыре их орды являлись покорными вассалами крымских ханов.

– Вода?! Не обманул, скотина…

Манящая гладь узкого ручья притягивала взор – шатаясь и постанывая, Юрий доплелся, и буквально рухнул в воду. Он пил стоя на четвереньках, жадно, не обращая внимания на проплывавший мусор. Теперь ему не пришло в голову мысли, что такую воду пить нельзя, ведь выше по течению татары поили лошадей, а еще дальше двое степняков набирали воду в кожаные бурдюки, делая запас в дорогу.

Весьма наглядная и доходчивая иерархия – вначале пятеро господ в грязных, вечно нестиранных засаленных халатах, затем с дюжину низеньких степных лошадок. А в самом низу социальной пирамиды абсолютно бесправный, избитый и обессиленный русский раб. Невольник ничего не имел, только определенную продажную цену на рынке, от которой ему, понятное дело, не перепадало ни крошки.

Однако сейчас Юрию было не до размышлений о сущности рабовладельческого Крымского ханства, он лежал посередине мелкого ручья, совершенно не обращая внимания на взбаламученную и грязную воду. И блаженствовал – усталость медленно уходила, боль слабела, становясь ноющей, а солнце уже не припекало как раньше.

Почувствовав себя немного лучше, Галицкий уселся прямо в ручье и принялся внимательно осматривать свои опухшие ступни. От прикосновений пальцев отмытая от множества корост кожа ощутимо болела, кое-где снова начала выступать кровь.

Юрий с трудом выбрался на берег – стирать одежду не стал, опасаясь, что немытые вечность татары могут воспринять это обыденное для чистоплотного человека действо крайне неадекватно. И он снова полной мерой огребется от них пинков и плетей, а этого сейчас ему очень не хотелось. И так все тело покрыто сплошными синяками, ссадинами, ушибами, порезами, а кое-где и неглубокими ранами, большинство которых было нанесено именно татарскими плетьми.

Рубашка и штаны порваны во многих местах, и очень скоро превратятся в лохмотья, которые в прошлой жизни он бы просто выбросил, а сейчас будет бережно сохранять свою единственную одежду. Вот так в жизни и бывает – начинаем ценить то, что раньше обесценивали. Надо только потерять необходимое, чтобы бережно сохранять оставшееся.

«Мне нужно было оставаться на время в пещере, так понесло в обитель. Забыл я про присказку, что любопытство кошку сгубило. Вот и сижу здесь и радуюсь грязной тепловатой водице, а мог бы пить из фляги родниковую, холодную и чистую, как слеза.

Да уж – человеческая глупость оплачивается по самому дорогому прейскуранту теми, кто ее живет. Одно утешает – таких идиотов, как я немало, вон целая очередь за телегами в неволю пошла. И я теперь пойду вместе с ними. О будущем подумать страшно – продадут злому хозяину, хотя бы тому татарину, и будут меня приохочивать к содомии.

И стану я Гюльчитай, и буду радостно вопить – господин меня назначил любимой женой!

Тьфу, что за мерзость лезет сейчас в голову!

Нет уж – горло ему перегрызу в таком случае, только более удобного момента дождусь. Сейчас нужно хитрить и лицемерить, пусть думают, что я смирился с рабской долей. Да и делать больше нечего, любую непокорность они плетьми подавляют, а лишний удар по моему истерзанному телу может стать для меня фатальным».

Юрий невольно застонал, представляя как его будут снова избивать – такого категорически не хотелось. Искоса посмотрел на татар – те занимались с лошадьми, что-то скребли, переседлывали. Дюжина коней – а он своими ножками десятки верст отмерил, причем босыми. И дальше придется идти своим ходом – рабам катание не положено.

А в голову снова полезли мрачные мысли, тут поневоле задумаешься о смысле бытия, и о своем месте, которое ты в нем занимаешь. И тут сам себя не обманешь, все как на ладони.

«Я самый бесполезный в этом времени человек!

Ты сам посуди, Юрий Львович – школу ты еле окончил, с трудом экзамены сдал. Образования у тебя, по сути, нет стоящего – учиться дальше не пошел, а работал слесарем на заводе. А из тебя работник аховый, сам прекрасно знаешь. Любой здешний ремесленник сто очков вперед даст, а то и больше – потому что нет еще станков, которые ты бы смог наладить. А что там еще из предметов?

История?!

Даже не смешно – из гетманов только Богдана знаю, а вот когда он правил, или еще будет править, не знаю. А про царей всяких вообще ничего не помню – и на хрена нам эти цари были нужны?

Летописи никогда не читал, даже с бодуна. Грамоты от пращура попробовал разобрать, ни хрена толком не понял – княжий стол «воединый», «венец королевский держати» – на свадьбе что ли?!

Какая-то «вислая печать хрисовула», хрен пойми, что это за материал такой, «на оную наложенная».

Бред какой-то!

Надо было эту гребаную историю учить, но до нее тогда руки не дошли, а сейчас поздно. Я в первый год «незалежности» на свет появился, когда Союз на куски распался. В то время историю писали все кому не лень, учебники твердили противоположное, не зря старая учительница за голову хваталась. Вышло, что историю сотворили в Киеве свою, в Москве свою, во Львове там вообще «родина укров»!

И все – я бесполезное существо для этого гребанного мира, чтоб он провалился и сгинул!

На коне держусь как собака на заборе. В машинах разбираюсь – но их тут нет – вон стоят лошадки. Да, я служил два года, потом год АТО – но я там танка «сепаров» ни разу не видел, чтоб из своего РПГ в него запулить. А здесь нет ни гранатометов, ни бронетехники, ни оружия современного, в котором разбираюсь чуток – надо ведь знать чем торгуешь.