Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната - Страница 47

После очередного полёта на манер теннисного мячика, я возмутилась и крикнула:

– Вы что меня так молотите?! Сами убить решили?

– Это всего лишь тренировка, – сказал ректор почти с ненавистью. – В жизни будет страшнее.

– Но сейчас-то – не в жизни, – проворчала я, потирая ушибленное плечо.

– Когда будет как в жизни – будет поздно учиться, – пообещал он. – На позицию!

Он выбешивал. Особенно когда долбил меня безо всякой жалости. Я стиснула зубы и бросилась на него, очертя голову. Каким-то чудом мне удалось увернуться от заклятья, летящего прямо в лицо, и оказаться рядом с Кошем Невмертичем на расстоянии вытянутой руки. Позабыв про приём Бразема, я ударила ректора кулаком в живот и почти попала.

Почти – потому что в ту секунду, когда мои костяшки коснулись рубашки ректора, он перехватил мою руку за запястье, вывернул и уложил на маты уже спиной, а сам уселся сверху, прижимая мои руки к полу. Точно так же он сидела на мне в кухне своей квартиры, когда избавлял от джанары.

Но теперь со мной всё было в порядке!..

– Вы тяжёлый, вообще-то, – пропыхтела я, ёрзая под ним и пытаясь освободиться.

– Краснова… – начал он и вдруг замолчал, глядя мне в глаза.

– Что?.. – прошептала я, перепугавшись и его взгляда, и молчания.

А дальше всё произошло стремительно до головокружения. Кош Невмертич резко наклонился ко мне – и вот уже мы целовались, лёжа на полу, в институтском спортзале.

Это было странно, и немного смешно, и… восхитительно. И возмутительно, конечно. Потому что куда это годиться – целоваться настолько хорошо! Мелькнула мысль – скольких он там перецеловал, если такие мастер-классы показывает? Но мысли улетучились, и я закрыла глаза, позволив себе полёт в небеса – пусть и не в облике жар-птицы.

А почему бы не полетать, если сейчас всё равно всё закончится? Или притащится Ягушевская, или случится какое-нибудь землетрясение…

Но землетрясения не случилось, а вместо этого ректор, на мгновение оторвавшись от моих губ, задрал мою футболку до самой шеи.

А я опять была не в кружевах! Да что же это такое! Что за манера нападать неожиданно? Хоть бы намекнул перед этим!.. Я попыталась вернуть футболку на место, но ректора, похоже, ничего не смущало.

Мой лифчик отправился следом за футболкой одним движением руки, и вот уже поцелуи обожгли кожу между грудей, и… и на груди… и…

А дальше началось какое-то сумасшествие, в котором мы с Кошем Невмертичем участвовали на равных.

Я дернула узел на его галстуке, но не смогла распустить его, и просто начала расстегивать рубашку ректора, потянув её, чтобы вытащить из-за поясного ремня. Мои спортивные штаны каким-то образом скользнули вниз, и я даже приподняла бедра, чтобы избавиться от них поскорее. Следом улетело нижнее бельё, и ректор склонился надо мной, безумно блестя глазами. Он нервно облизнул губы и опять припал ко мне с поцелуем, вжимая в пол всем телом.

Я будто снова превратилась в жар-птицу – стало жарко и легко. Обняв ректора за шею, я попыталась ответить на его поцелуй, но получилось как-то неуклюже, и я замерла, испугавшись, что делаю всё не так.

Но всё было как раз так, потому что ректор набросился на меня с удвоенной страстью. Он даже подрыкивал, терзая в поцелуе мои губы, жадно лаская, а потом приподнялся, и я услышала резкий звук расстегиваемой брючной молнии.

Ой! Вот теперь стало по-настоящему страшно, и я зажмурилась, чтобы не видеть полубезумного лица Коша Невмертича. Пусть… пусть делает всё сам…или скажет, что надо делать…

Ректор вдруг больно укусил меня за плечо, и я вскрикнула, открывая глаза. Мой вскрик подействовал самым волшебным образом – Кош Невмертич выпустил меня из объятий и рванул прочь, будто это я его укусила. И была, как минимум, ядовитой змеёй.

– Что кусаетесь? – пожаловалась я, потирая плечо. – Больно ведь…

По-моему, он выругался сквозь зубы, но я ничего не разобрала. Ректор сидел, отвернувшись, потирая лоб, а потом дотянулся до моих спортивных штанов и бросил мне, не глядя.

– Прикройтесь, Краснова, – произнёс он глухо.

Ясно. Всё закончилось, даже не начавшись. Даже не сомневалась, что будет именно так.

Я надела спортивные штаны, подобрала ещё одну валявшуюся принадлежность моей одежды и сунула в карман, поправила лифчик и футболку, и села, подтянув колени к груди.

Ректор был злой, как чёрт, и уже поднялся на ноги, застёгиваясь, заправляя рубашку, а потом содрал с себя галстук и запихнул его в карман брюк, только остался торчать полосатый «язычок».

Он посмотрел на меня искоса и сразу же отвернулся. И молчал. Опять молчал.

Напряжение спало, страсть схлынула, и стало холодно, хотя только что я горела, словно в огне.

– А мне понравилось, – сказала я с вызовом, поставив подбородок на колени.

– Даже не сомневаюсь, – прошипел Кош Невмертич.

– А вам тоже понравилось? – дерзко спросила я.

Ректор побагровел, дёрнул ворот рубашки, подхватил свой пиджак и быстрым шагом вышел из спортзала. А я вздохнула и упала спиной на маты, раскинув руки и глядя в потолок.

Ночь я провела, ворочаясь в постели и вздыхая, а когда засыпала, то постоянно видела во сне ректора, набрасывающегося на меня с поцелуями.

Интересно, он в самом деле не спал всю ночь, когда не нашел меня в палате? Может, он к Быкову приревновал? Увидела нас вместе – и заревновал… Отелло, блин. Чуть не убил меня там. Сначала чуть не прибил, а потом чуть не придушил… в объятиях…

И что за глупые правила, против романов преподавателей и студенток? Кто только их придумал, эти правила? Вообще, все правила ограничивают свободу, а жар-птицам нельзя ничем ограничиваться. Ну, или почти ничем. И почему мы с Кошем Невмертичем должны останавливаться? Мы – взрослые люди, имеем право на личную жизнь…

Всё воскресенье я проторчала у окна, надеясь, что ректор приедет в институт. Но ждала напрасно, как и понедельник, и вторник, и среду. Кош Невмертич решил снова играть в прятки, и оставалось только подосадовать.

В понедельник меня встретили на занятиях, как призрак отца Гамлета – смотрели с испугом и недоверием. Словно уже не ждали. Кроме Царёва, разумеется. Тот вёл себя, как ни в чём ни бывало, а болтал сейчас даже втрое больше, чем раньше. С чего-то он решил, что для меня очень важны подготовки к годовому соревнованию с «приматами», и каждый день подходил что-то «уточнить» по нашему аккомпанементу первакам.

Вольпина всё так же предводительствовала, водя за собой группу «конфеток» и прочих, из которых конфеток слепить не получилось. Она демонстративно не замечала меня, и я старалась лишний раз не смотреть в её сторону, потому что всякий раз возникало дикое желание проредить ей волосы и поставить по синяку под каждым глазом. Панда из неё получилась бы премиленькая.

К среде одногруппники немного оттаяли, и даже стали со мной заговаривать. Все, кроме Анчуткина. Он продолжал так же сидеть рядом, за одним столом, но на мои вопросы не отвечал, полностью игноря, а на перерывах между лекциями просиживал один, за учебниками. В лабораторию мы больше не ходили, и вкусными бутербродами меня он больше не кормил

С каждым днём романтики во мне оставалось всё меньше, а вот злости прибавлялось. К пятнице я уже кипела и огрызалась при каждом пустяшном поводе. Назвала Щукину её прозвищем (правда, потом извинилась), швырнула тетрадь в Сметанина, когда тот попросил списать (и не извинилась), сказала "отстаньте, а?" Быкову, когда он на очередной индивидуалке спросил, как прошло занятие с ректором в субботу (и не извинилась), и специально захлопнула дверь перед самым носом Анчуткина, когда он хотел зайти в аудиторию.

Захлопнув дверь, я понадеялась, что Анчуткину прилетело, но он вошел в аудиторию, даже не взглянув на меня. Как будто дверь перед ним закрыло сквознячком. И это взбесило меня ещё больше. Почти так же, как молчание ректора.

Все они тут лицемеры! Один притворяется, что ему наплевать на живого отца, второй – что это ерунда какая-то, поцеловать меня или раздеть в спортзале. И оба играют в молчанку. Как сговорились!